Между тем при всяком удобном и неудобном случае Шули не забывает подчеркнуть свои заслуги: как много он сделал для демократии и сколько он страдал за нее. Да и теперь все, что мы, крестьяне, выращиваем и собираем, идет государству. Это мы, крестьяне, подняли Венгрию!
Шули даже включился в соревнование на образцового хозяина: идут толки, что тут можно будет кое-что урвать. Люди говорят, что тот, кто выиграет соревнование, получит хороший скот, семена, денежную премию и даже орден. И еще говорят (это уже шепотком), что образцового хозяина освободят от вступления в кооператив, куда Шули калачом не заманишь. Всю свою жизнь он питал отвращение к коллективному труду, тем более что в общине его и за человека не считали — мешок поднять и то не под силу.
Он очень возмутился, не получив ни премии, ни награды. А сторонники Балога были на него сердиты: «Черт бы побрал этого проныру Варгу — отхватил себе лучшую на хуторе землю, где без навоза, без удобрений урожай в два раза выше, чем на других участках, а теперь еще рассчитывает на награды! Да нас ведь все поднимут на смех, если мы признаем Шули Варгу образцовым хозяином!» Вот какое сложилось о нем мнение.
С глазу на глаз со своими людьми либо среди прежних зажиточных крестьян Шули потихоньку жаловался, что собрал восемнадцать центнеров пшеницы, двадцать два центнера ячменя, а что до сахарной свеклы, так еще в прошлом году у него было двести центнеров и все же ему не дали звание «образцовый хозяин».
— Нет справедливости на свете! — восклицал он с горечью. — Разве они смыслят в производстве?
Теперь уж все хорошо понимали, что Янош не так прост, как кажется. Он выбрал себе участок, с которого еще десяток лет будет и без удобрения снимать обильный урожай, ведь там вокруг хутора еще господский скот втоптал навоз в почву. Ему легко соревноваться с бедняками, которым достались земли, удобренные разве что тем, что птички с неба роняют. «А вот по хитрости Варга занял бы первое место», — так отзывались о нем теперь сторонники Иштвана Балога.
На открытии машинно-тракторной станции Шули стоял в толпе крестьян, но теперь он не протискивался к столу, никому не мозолил глаза и не смотрел умильно на представителей из министерства. Нет, теперь он залез в самую гущу и настороженно ловил каждое слово ораторов о земле. Правда, свидетельство о закреплении за ним участка у него в кармане, но на этом свете ни в чем нельзя быть уверенным, думает про себя Варга. Вот если бы его поставили во главе кооператива, тогда куда ни шло. Но Шули чувствует, что теперь это невозможно. Он уже стареет, да к тому же он всего-навсего только Янош Шули Киш Варга. Да и завистников у него развелось много. И чему они завидуют? Что у него есть земля? Он получил ее законно, другим тоже дали. Ему на большую семью и положено больше. Кто думал о Шули в прежнее время, когда ему нечем было прокормить детей? Когда крошечная лачуга не вмещала такую ораву, у половины ребят не было сапог, а головы они покрывали дырявыми шляпами и замызганными шапками? Кто помог ему тогда? Да, его земля дает обильный урожай. Но он ведь хорошо ее обрабатывает, сам не лежебока и детей заставляет трудиться. Завистники из себя выходят, что он получил землю около хутора. Так почему же ее не просили другие? Не решались. Боялись, что далеко, как бы скот не попортил посевы, как бы батраки не растащили половину урожая. Ну, а он не побоялся. Поселился среди поля и все уберег. Нельзя же хозяйничать, сидя в деревне. А может быть, им не нравится, что у него добрые кони? Пускай обзаведутся такими же. Только где им! Что они понимают в лошадях. Он ведь почти пятьдесят лет, заглядывая через плетень во двор Шаргачизмаша Сабо, тоже слюнки глотал. Что за кони, что за быки прогуливались там! А когда к Сабо приезжали иноземные купцы, он, прижав ухо к забору, слышал, бывало, какие тысячи они платили за каждого породистого жеребенка. У него сердце кровью обливалось всякий раз при виде пятерки коней Сабо, запряженных в одну упряжку — с любой поклажей они мчались так, что только пыль столбом, не остановить, не удержать! В ту пору он тоже вздыхал: когда же и я заимею таких коней, хотя бы парочку! Теперь они у меня есть, и пусть вздыхает тот, у кого их нет.
Так говорил Шули Киш Варга, а самому все-таки было не по себе. Иногда он заходил к сельским коммунистам, но те встречали его холодно. Как ни лебезил он перед Иштваном Балогом, тот избегал его смиренного взгляда. Янош чувствовал, что молодежь, большей частью слушатели партийных школ (откуда только Балог их набрал!), относятся к нему враждебно либо просто над ним смеются. Есть еще в селе крестьянская партия, Янош о ней не забывал. Но, черт его знает, говорят, что они заодно с коммунистами. К тому же там сидит Андраш Рац, который его всегда презирал. Ему передавали, что однажды Рац сказал про него: «Порядочная дрянь этот Шули Варга!»
К «сельским хозяевам» Шули теперь не было хода. Правда, вернулся из лагеря Шаргачизмаш Сабо, единственный, кто знал его как облупленного, но он безвыходно сидел дома, в партийных делах не участвовал, а остальные подозрительно косились на Шули: свой он человек или просто соглядатай?
Все эти переживания довели Яноша до того, что он зачастил в церковь. А ведь раньше почти не заглядывал туда. Разве что по большим праздникам, на похороны или чью-нибудь свадьбу. Теперь же Шули скромно занимал место позади зажиточных хозяев. Он даже подпевал, вернее, тянул одни гласные: а, о, и, е, у — потому что текстов псалмов не знал. И хотя псалтырь перед ним, а на доске возле алтаря римскими цифрами указано, какой надо петь, Шули настолько позабыл все, чему его учили в школе, что пока он вспоминает да высчитывает, пению приходит конец. Ну да все равно: теперь он каждое воскресенье и каждый праздник в церкви, ибо считает, что господин священник прав, доказывая, что нет другой правды на земле, кроме божьей.
Шляпа у Шули, как и прежде, мятая, потому что руки его привыкли поминутно натягивать ее на голову поглубже; как и прежде, он в летнее время спит во дворе своего дома или хутора, но шляпа теперь уже не похожа на тряпку, потому что он не занашивает ее до последней степени. Жена и дети все одеты не намного лучше прежнего — кто же станет при нынешней дороговизне наряжать этакую ораву, — важнее приобрести новую повозку, сеялку, достроить новый дом, свинарники, амбар для кукурузы, погреб для картошки и все необходимое в хозяйстве. Кроме того, бедняки завистливы, а хорошая одежда — первейший для этого повод. Шули Киш Варга по-прежнему себе на уме: он не любит, когда по человеку видно, что он богатеет. Сейчас ему уже не очень-то по душе новые порядки. Шули притаился, притих, но обо всем осведомлен, во всем прекрасно разбирается.
«Будь что будет, из переулка Варга я все-таки выбрался, а там поживем — увидим», — думает он и, отправляясь по своим делам, глаза и уши всегда держит настороже.
1950
Перевод В. Байкова.
Янош Данко
Когда война уже стала поворачивать к концу, точнее, летом тысяча девятьсот сорок второго года, Янош Данко вместе с сотней других жнецов-издольщиков убирал хлеб в Анталхазе, в имении господина Чатари-младшего. Господин Чатари широко славился своим умением вести хозяйство и всегда подбирал себе батраков молодых и крепких, что, впрочем, не представляло особого труда, благо было из чего выбирать. Однако к этому времени господину Чатари надоело возиться с работниками, которых уже пять или шесть раз и, как назло, в самую страдную пору, призывали в армию, а потому он отдал своему управляющему, господину Шрикеру, такой приказ: впредь нанимать в батраки только тех, кто по годам уже вышел из призывного возраста, но к работе еще пригоден. И хотя возраст этот все увеличивался, — с сорока восьми лет вначале уже дошел до шестидесяти, а, по словам некоторых злых шутников, в ближайшем будущем должен был достигнуть восьмидесяти лет или вообще продолжаться до гробовой доски, — все же было больше надежды на то, что дома останутся старики, а не молодые; ведь и сейчас уже многие из них были где-то на Дону и в Брянских лесах или томились в казармах и на пограничных заставах.
Господин Чатари добавил, что по возможности следует подбирать людей многосемейных, где дети уже подростки, а значит, смогут работать батраками хотя бы неполный рабочий день или поденщиками, которые постоянно под рукой, ведь военные нужды день ото дня растут, а рабочих рук все меньше и меньше. К такому решению вынуждал господина Чатари, кроме того, еще и недостаток жилья — жены мобилизованных батраков по-прежнему жили на хуторе, то есть, по понятиям Чатари, висели на его шее; знай себе плату получают, дрова жгут да место занимают, а работать не работают: мужья у них в армии, так они еще и нос задирают, ведь члены семей фронтовиков находятся под защитой государства. А горлопан Мечкеи, вождь местных нилашистов, тоже их подогревает: не бойтесь, мол, Чатари, скоро я до него доберусь — у него жена еврейка.
Итак, в батраки следовало брать лишь тех, кто приводил с собой много рабочих рук. Хорошо, к примеру, если два-три батрака братья — они и в одной клетушке поместятся, и хлеб им мать в одной печке испечет, и похлебку в одном котелке сварит. Для сокращения расходов и повышения прибыльности хозяйства и такие незначительные возможности существуют, хороший хозяин пренебрегать ими не станет.
Покончить с недостатком жилья для батраков, разумеется, можно было, построив им новые бараки. Барышей господина Чатари хватило бы и на это. Но Чатари был человек умный и предусмотрительный, а потому считал, что, покуда война не кончилась, начинать строиться нет смысла. Кто знает, что еще случится? Постройки могут разбомбить, красного петуха пустить, либо крестьяне, взбунтовавшись, могут их занять. Лучше, пожалуй, как советовал брат жены, банкир, попридержать эти деньги — в золоте и долларах.
Господин Чатари, как и большинство венгерских помещиков, держался английской ориентации, то есть был т