Шторы на окнах, конечно, оказалось совершенно необходимо заменить новыми. Хотелось бы Ибойке переменить и мебель, хотя в свое время ее выбирала она сама (Йожи этим мало интересовался), но на это пока не было денег — времена трудные, они проедали почти весь заработок, да и ребенок обходился недешево. Нужна и коляска, и кроватка, и детский «манежик» и все чуть ли не разом, одно за другим. Словом, требовалась уйма денег — ведь в расчете на нежных родителей торговцы детскими вещами наживаются вдвойне, сбывая втридорога дрянную продукцию.
Но без всего этого не обойдешься, не могут же они держать свою Эвику в корзине или корыте, как крестьяне с окраины села! Ведь одним из самых приятных и соблазнительных воспоминаний Ибойки, вынесенных ею из господского квартала, где она выросла, было: в прелестных колясочках сидят еще более прелестные «бэби», а катают их прелестнейшие в мире молодые мамаши, которые, толкая колясочку, так изящно наклоняются, показывая при этом все достоинства своей стройной фигуры. Ну как тут не взглянуть на них, даже если придется обернуться, хоть это и не совсем прилично!
На драгоценности у них пока тоже не было денег; впрочем, в теперешние времена их не очень-то легко достать, разве только из-под полы. А так человека недолго обмануть, тем более что, если подсунут фальшивые камешки, все равно ведь не пойдешь жаловаться в полицию. Но если прошла мода на драгоценности, то пришла другая. Так однажды, когда Йожи вернулся с работы, Ибойка встретила его загадочной улыбкой: заметит или не заметит великую перемену? Дело в том, что вместо «слишком скромных» девичьих сережек она надела огромные, чуть не в пол-ладони, клипсы. Йожи, разумеется, заметил и даже отшатнулся, когда его губы, целуя ее, коснулись этих «мерзких блюдец». Ведь он так любил целовать Ибойку в круглое белое плечо и в шею за ухом.
«Неужели они ей и в самом деле нравятся? — недоумевал Йожи. — Что хорошего она в них нашла? То, что на улице у многих такие же? Но почему тогда она не смотрит на тех, у кого их нет? Например, на тетушку Бенчик. Ну хорошо, тетушка Бенчик женщина пожилая, но и дочь ее, Роза, тоже без них обходится. А ведь Роза — студентка университета! Или взять ее подругу Эржи Сабадош, молодую вдову, которая работает на фабрике. Да и у нас на заводе большинство девушек не носят клипсы, и на улице тоже не на каждой женщине увидишь. Почему же Ибойка не замечает тех, кто их не носит?»
Но и на этот раз дело кончилось только недоумением, да в душе остался неприятный осадок. Перевоспитание Ибойки все откладывалось. И на сердце Йожи креп холодок, а в глазах его проглядывала горечь разочарования. Йожи начинал понимать, что Ибойка никогда не будет приноравливаться к нему: напротив, она ждала, чтобы он перенял ее вкусы и взгляды. Да, Ибойка считала себя культурнее, выше его. Но ведь и он был уверен, что ничем не хуже ее. Не говоря о том, что он стахановец на заводе, а это ведь тоже что-нибудь да значит, он и как мужчина, как человек тоже не из последних. Почему же этого не замечает Ибойка?
И все-таки в этот период их жизни Йожи не заходил дальше мысленных препирательств с Ибойкой в таком роде: «Посуди сама, Ибойка… — говорю я ей и выкладываю вот это. Она мне отвечает — не так, а этак… Тогда я ей говорю… она опять мне возражает, а я ей!» Так, слово за слово, он мысленно разыгрывал всю эту маленькую словесную баталию и в конце концов даже успокаивался — победителем всегда выходил он. А на деле Йожи не осмеливался начать разговор по душам, так как предчувствовал, что Ибойка его не поймет, ответит какой-нибудь женской глупостью, это, чего доброго, взбесит его, и — кто знает, чем все это кончится?
Так, словно нерешительный король, он со дня на день откладывал объявление войны, а между тем причин для нее накапливалось все больше и раздражение друг против друга все росло.
А как, казалось бы, ловко он умел построить всю цепь своих доводов! «Пойми, милая Ибойка, если мы на тысячу восемьсот, а то и две тысячи форинтов в месяц прожить не можем, что же делать тем, кто получает шестьсот или восемьсот? Или поденщикам, которые зарабатывают еще меньше?» — мысленно начнет он.
Это огорчит Ибойку, она скажет, что в таком случае поступит на работу, как другие женщины, а дочку отдаст в детский сад.
Тогда он объяснит ей, что от этого не будет никакого толку: они будут питаться врозь, появятся новые статьи расхода — ведь детский сад тоже что-то стоит, а для уборки квартиры, стирки и прочего придется нанять приходящую работницу. Вот у наших знакомых, и у тех и у этих (он назовет их имена), которые так живут, тоже ничего путного не получается, каждый месяц едва концы с концами сводят. И вдобавок почти не видят друг друга. Муж в одном месте работает, жена в другом, он в ночной смене, она в утренней, даже не каждое воскресенье встречаются — у него общественная нагрузка, она агитатор или на село выезжает. Нет, нет, это ничего им не даст, кроме цыганской жизни. Нужно другое, — дома по-иному вести хозяйство. На тысячу восемьсот форинтов в месяц можно неплохо прожить. Ведь жили же они, Майороши, раньше всей семьей на десять — пятнадцать пенгё в неделю!
Надо только иначе обращаться с деньгами — не так хозяйничать, как тот ленивый крестьянин, для которого «что ни делается, все к лучшему», а на поверку выходит — все к худшему. Вот получит Йожи, к примеру, как было недавно, премию тысяч в пять; так не занавески надо менять, а купить муки, жира, сухих овощей, консервов, чтобы не стоять всякий раз в очередях у магазинов. Когда человек уверен, что прав, он умеет привести доводы и доказательства.
Но что проку, если все они остаются у Йожи в голове или, что еще хуже, сидят в печенках? Самые неотразимые доводы летят к черту, а жена по-прежнему идет своей дорогой.
Тем временем отчужденность между ними все росла, с каждым днем для этого становилось больше причин. По примеру и обычаю многих жен, которые, охладев к мужу, начинают скучать, Ибойка стала искать знакомства с соседками по дому и другими женщинами, с какими она встречалась на заводских вечерах, разных вечеринках, где пили чай с кексом и болтали о всякой всячине. Почти все они, как и сама Ибойка, обладали не слишком глубоким умом, зато были достаточно тщеславны и хвастались успехами мужей, прославившихся как стахановцы или же на общественном поприще. Но эти знакомства оказались недолговечными, Ибойка довольно скоро со всеми перессорилась. Что было тому причиной — ее спесь, дурной характер, зависть и сплетни или ее просьбы дать взаймы, — сказать трудно. Для Йожи, у которого на заводе, хотя имелись завистники, не было явных врагов, это было очень неприятно, потому что он никогда не знал, с кем его жена в дружбе, а с кем в ссоре. Вчерашняя лучшая приятельница сегодня могла оказаться заклятым врагом.
Так получилось у Ибойки и с организацией МНДС[28], куда после осторожной подготовки Йожи пристроил ее, чтоб она не скучала и чтобы ни на заводе, ни в партийной организации его не попрекали: вот, мол, держишь свою жену дома, как какую-нибудь даму! А то решат еще, что Ибойка чуждый элемент, реакционерка, раз она не бывает в их среде, не принимает участия в женском движении.
Сначала дело как будто пошло на лад. Ибойка стала непременным членом всех собраний организации, а на вечерах за чашкой чая разыгрывала роль очаровательной хозяйки. Это было для Йожи, пожалуй, слишком, потому что с этих пор Ибойка окончательно запустила квартиру и хозяйство, не говоря уже о еде, которая иной раз оказывалась даже хуже, чем в заводской столовой. Но в скором времени — активности Ибойки хватило всего на два-три месяца — Йожи стал замечать, что по вечерам она все чаще сидит дома.
— Что с тобой? Ты уже не ходишь больше в организацию? — спросил он.
— Ах, оставь, пожалуйста! Надоела мне вся эта компания. Эта противная Нюласи, наш секретарь, стала уже просто невыносимой! «Товарищи женщины, товарищи женщины!» То у нее строительство социализма, то пятилетний план, то еще какая-нибудь дребедень… Мне эта дурацкая болтовня в ушах навязла, просто ужас! А председательша, эта старая карга Герлоци! Все о социалистической морали разглагольствует, учит молодых жен: блюдите мораль, храните чистоту социалистического брака, песет что-то про равноправие женщин, то да се… А сама небось двадцать лет с мужем врозь прожила, и уж, конечно, не монашенкой…
Это было все, что почерпнула Ибойка в организации МНДС.
Йожи не нашелся, что возразить. Ему ничего не оставалось, как с горьким чувством принять к сведению, что Ибойка не нашла себе места и в женском движении. Но за это же время Ибойка — что огорчало Йожи еще сильнее — и в их доме успела восстановить против себя целую армию соседок, у которых она, быстро разбазарив свои сотенные бумажки, перехватывала по десять — двадцать форинтов взаймы.
Долги Ибойка делала впопыхах: вдруг оказывалось, что нужно что-то приготовить, — а ведь в государственных магазинах ничего в кредит не дают! — или оплатить неожиданный (впрочем, только для нее) срочный счет за воду, за газ, радио или электричество. Когда она была при деньгах, то про счета забывала. Кредиторы то и дело приходили и требовали свои деньги, но Ибойка, как всегда, была на мели и либо не могла вернуть долг, либо бежала к другой соседке, чтобы занять для отдачи, разумеется, «до завтра». А потом это «завтра» растягивалось на целую неделю, так что Ибойка вечно была опутана сетью мелких займов. Когда же муж вручал ей очередную получку, она погашала наиболее срочные долги, из тридцати десять, а потом вся история начиналась сначала, до следующей получки.
Вот почему лукавые соседки предпочитали теперь являться за долгами, когда Йожи был дома: во-первых, им хотелось проучить эту зазнайку Ибойку — слишком уж она гордится, что у нее такой хороший муж, а во-вторых, надеялись, что для товарища Майороша будет вопросом чести расплатиться за жену, если бы даже ему и пришлось залезть в долги.