не в состоянии завоевать наши сердца. Он принес бы новый закон и навязал бы его нам властью своей всемогущей и всесовершенной личности. Его сила сломила бы нашу свободу; Его слава залила бы нас, как палящее, слепящее солнце; сама наша человеческая сущность была бы поглощена Его Божественностью. Во Христе Бог умалил себя ради нас – таково одно из глубочайших прозрений Лютера. Тем самым Бог оставил нам нашу свободу и нашу человеческую сущность. Он дал нам увидеть Свое Сердце, чтобы можно было завоевать наши сердца.
Когда мы взираем на страдания и нищету нашего мира, на его зло и грех, особенно в эти дни, которые, кажется, знаменуют собой конец одной из мировых эпох, мы страстно мечтаем о божественном вмешательстве, благодаря которому могли бы быть побеждены этот мир и его демонические правители. Мы тоскуем по царю мира внутри истории или по царю славы – над историей. Мы томимся по Христу силы. И тем не менее если бы Он пришел и преобразил нас и наш мир, нам пришлось бы заплатить за это цену, которую мы уплатить не смогли бы: мы утратили бы свою свободу, свою человеческую сущность и свое духовное достоинство. Возможно, мы стали бы счастливее, но мы должны были бы стать и более низкими существами, чем теперь, несмотря на нынешние наши несчастья и беды, борьбу и отчаяние. Мы должны были бы стать скорее блаженными животными, чем людьми, сотворенными по образу Бога. Тот, кто мечтает о лучшей жизни, а сам старается избежать крестного пути; тот, кто надеется на Христа, а сам пытается изгнать всякую мысль о Распятом, – ничего не знает о тайне Бога и человека.
Такие люди должны расценивать Иисуса всего лишь как предвестника. Они должны ожидать других, обладающих большей силой для преобразования мира, других, обладающих большей мудростью для перемены наших сердец. Но даже величайший в силе и мудрости не смог бы полнее открыть Сердце Бога и сердце человека, чем это уже сделал Распятый, – это было сделано раз и навсегда: «Кончено». В лице Распятого всякое «больше» и всякое «меньше», всякий прогресс и всякое приближение – бессмысленны. Поэтому о Нем одном можно сказать: Он – новая реальность; Он – конец; Он – Мессия; одному Распятому можем мы сказать: «Ты – Христос».
18. Ожидание
Надеюсь на Господа, надеется душа моя; на слово Его уповаю. Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи утра, более, нежели стражи утра. Да уповает Израиль на Господа, ибо у Господа милость и многое у Него избавление.
Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо, если кто видит, то чего ему и надеяться? Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении.
И Ветхий Завет, и Новый Завет говорят о нашем существовании по отношению к Богу, как о существовании в ожидании. У псалмопевца это тревожное ожидание, у апостола – терпеливое. Ожидание означает не иметь и иметь в одно и то же время – ибо мы не имеем того, чего ожидаем; или, как говорит апостол: когда мы надеемся на то, чего не видим, тогда ожидаем этого. Условия, при которых возможна связь человека с Богом – это, прежде всего, неимение, невидение, незнание и непостижимость. Религия, в которой это забывается, – не важно, сколь она экстатична, действенна или разумна, – заменяет Бога Его образом, который она сама и создает. Нашу религиозную жизнь этот род творчества характеризует лучше всего остального. Я имею в виду теолога, который не ожидает Бога, потому что обладает Богом, заключенным в учении. Я имею в виду изучающего Библию ученого, который не ожидает Бога, потому что обладает Богом, заключенным в книге. Я имею в виду человека Церкви, который не ожидает Бога, потому что обладает Богом, заключенным в церковных учреждениях. Я имею в виду верующего, который не ожидает Бога, потому что обладает Богом, заключенным в его собственном опыте. Нелегко перенести это состояние: не иметь Бога; нелегко перенести это ожидание Бога. Нелегко выступать с проповедью каждое воскресенье, не будучи убежденным сам и зная, что и другие не убеждены в том, что мы имеем Бога и можем располагать Им. Нелегко возвещать Бога детям и язычникам, скептикам и сторонникам отделения Церкви от государства, и в то же самое время ясно показывать им, что мы сами не обладаем Богом, что мы тоже ожидаем Его. Я убежден в том, что мятеж против христианства по большей части вызван открытым и завуалированным притязанием христиан на обладание Богом, а следовательно и утратой этого элемента ожидания, столь важного для пророков и апостолов. Не станем обманывать себя, думая, что раз они говорят об ожидании, то ожидают всего лишь конца, суда и исполнения меры всех вещей, а не Бога, который полагает этот конец. Они не обладали Богом, они ожидали Бога, ибо – как можно обладать Богом? Разве Он – вещь среди других вещей, которую можно взять, которую можно познать? Разве Бог меньше человеческой личности? Человека мы ведь всегда ожидаем. Даже в самом глубоком, интимном общении человеческих существ имеется элемент неимения, незнания, элемент ожидания. Поскольку Бог бесконечно сокрыт, свободен и непостижим, ожидание наше должно быть абсолютным, радикальным. Он – Бог для нас именно постольку, поскольку мы не обладаем Им. Псалмопевец говорит, что все его существо ожидает Господа, показывая тем самым, что ожидание Бога не просто часть нашего отношения к Богу, но – условие этого отношения в целом. Мы имеем Бога благодаря тому, что не имеем Его.
Но хотя ожидание – это не обладание, оно также и обладание. Тот факт, что мы ожидаем чего-то, показывает, что каким-то образом мы уже обладаем желаемым. Ожидание предвосхищает то, что еще не стало реальным. Если мы ожидаем в надежде и терпении, сила того, чего мы ожидаем, уже действует в нас. Тот, чье ожидание предельно и безусловно, недалек от ожидаемого. Тот, кто ожидает в абсолютной серьезности, уже захвачен ожидаемым. Тот, кто ожидает в терпении, уже получил силу ожидаемого. Тот, кто ожидает страстно, сам уже является действенной силой, величайшей силой преобразования личной и исторической жизни. Мы более сильны, когда ожидаем, нежели когда обладаем. Когда мы обладаем Богом, мы сводим Его к тому малому, что мы знаем, мы завладеваем Им в этом малом и делаем своим идолом. Только поклоняясь идолу, можно верить, что обладаешь Богом. Среди христиан широко распространено такое идолопоклонство.
Но если мы знаем, что не знаем Бога, и если мы ожидаем Его, чтобы Он нам открыл себя в знании, тогда мы действительно нечто о Нем знаем, тогда Он захватывает нас, ведет нас и обладает нами. Именно тогда мы – верующие в своем неверии, тогда мы приняты, невзирая на свою отделённость от Бога.
Но не будем забывать о том, что ожидание – огромное напряжение. Оно не позволяет успокоиться на том, что мы ничего не имеем, оно устраняет безразличие или циническое презрение к тем, кто что-то имеет, не допускает снисходительности к сомнению и отчаянию. Не будем превращать свою гордость тем, что мы ничем не обладаем, в предмет нового обладания. Это – одно из великих искушений нашего времени, ибо осталось немного вещей, на обладание которыми мы можем притязать. И мы поддаемся тому же искушению, когда в своих попытках обладать Богом хвалимся, что не обладаем Им. Божественный ответ на такую попытку – полная опустошенность. Ожидание – это не отчаяние. Это прибавление нашего неимения к силе того, что мы уже имеем.
Наше время – время ожидания; ожидание – его особый удел. И всякое время – время ожидания, ожидания вторжения вечности. Всякое время стремится вперед. Всякое время – и в истории и в жизни личности – ожидание. Само время есть ожидание, ожидание не другого времени, но того, что вечно.
19. Вы приняты
Закон же пришел после, и таким образом умножилось преступление. А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать.
Эти слова Павла подводят итог его апостольскому опыту, его религиозной вести в целом и христианскому пониманию жизни. Рассуждать об этих словах, превращать их в тексты нескольких гладких проповедей всегда казалось мне невозможным. Никогда прежде я не осмеливался использовать их. Но что-то побуждало меня размышлять над ними в течение нескольких последних месяцев: желание рассказать о двух вещах, которые, как мне казалось, определяли всю мою жизнь – об изобилии греха и еще большем изобилии благодати.
Мало найдется слов, более чуждых для нас, чем «грех» и «благодать». Чужды они именно потому, что так хорошо известны. За столетия они приобрели новые значения, искажающие их первоначальный смысл, и утратили так много от своей подлинной силы, что нам нужно всерьез спросить самих себя: стоит ли нам вообще их употреблять или лучше отбросить их как бесполезные? Однако когда речь заходит о великих словах нашей религиозной традиции, то возникает одно таинственное явление: эти слова нельзя ничем заменить. Все попытки замены, в том числе и те, которые предпринимал я сам, пытаясь выразить подразумеваемую этими словами реальность, – провалились; они приводили к поверхностной и пустой болтовне. Для таких слов, как «грех» и «благодать», замены нет. Но есть путь к тому, чтобы открыть их смысл заново, и это тот же путь, что ведет нас в глубину нашего человеческого существования. В этой глубине слова «грех» и «благодать» были впервые прочувствованы, и там обрели они силу на все века; там они должны постигаться заново каждым новым поколением и каждым из нас. Давайте же попытаемся проникнуть на более глубокие уровни нашей жизни, чтобы увидеть, сможем ли мы обнаружить в них ту реальность, о которой говорят наши тексты.
Осталось ли у людей нашего времени понимание смысла греха? Понимают ли они еще, понимаем ли мы, что «грех» – это не аморальный поступок, что слово «грех» никогда не следует употреблять во множественном числе, и что не наши грехи, но наш