грех есть великая проблема, пронизывающая нашу жизнь? Знаем ли мы, что разделять людей, называя одних «грешниками», а других «праведниками», – значит проявлять высокомерие и заблуждаться? Ведь разделяя людей таким образом, мы обычно приходим к выводу, что сами мы не такие уж «грешники», поскольку избежали тяжких грехов, достигли некоторого прогресса в борьбе с тем или иным грехом, и даже оказались достаточно скромными, чтобы не называть себя «праведными». В состоянии ли мы еще понимать, что подобный род помыслов и чувств весьма далек от того, что разумела, говоря о грехе, великая религиозная традиция как в Библии, так и вне ее?
Я предложил бы вам другое слово – не в качестве замены слова «грех», но как удобный ключ для его истолкования: слово «отделённость». Отделённость – одна из граней опыта каждого человека. Быть может, слово sin (грех) имело такой же корень, как и слово asunder (отдельно). В любом случае, грех – это отделённость. Пребывать во грехе – значит быть отделённым. Отделённостъ проявляется трояко: как отделение одной индивидуальной жизни от другой, отделение человека от самого себя и отделение всех людей от Основания Бытия. Эта тройная отделённость определяет состояние всего сущего, она – всеобщее явление, она – удел всякой жизни. И это – наш человеческий удел, причем в особом смысле. Ибо мы, будучи людьми, знаем о своей отделённости. Мы не только страдаем вместе со всеми другими существами из-за разрушающих нас самих последствий нашей отделённости, но мы знаем также и то, почему мы страдаем. Мы знаем, что отчуждены от чего-то такого, чему в действительности принадлежим и с чем должны быть соединены. Мы знаем, что удел отделённости – это не просто какое-нибудь явление природы, вроде внезапной вспышки молнии; мы знаем, что это – опыт, в котором мы активно участвуем, в который вовлекается вся наша целостная личность, и что отделённость, будучи судьбой, – это еще и вина. Отделенность, которая является одновременно и судьбой, и виной, – это и есть смысл слова «грех». Именно это и есть форма всего нашего существования, с самого начала до самого конца. Такая отделённость подготавливается еще в материнской утробе, а до того – в каждом предшествующем поколении. Она дает себя знать в особых проявлениях нашей сознательной жизни. Она не заканчивается с нашей смертью и переходит на все последующие поколения. Отделённость – само наше существование. Существование – это отделённость. Прежде чем грех становится поступком, он существует как состояние.
То же самое можно сказать и о благодати, ибо грех и благодать неразрывно связаны. Мы не имели бы и понятия о грехе, если бы уже не пережили единство жизни, которое есть благодать. И наоборот, мы не смогли бы постичь смысл и значение благодати, не испытав в собственном переживании отделённость жизни, которая есть грех. Благодать описать столь же трудно, как и грех. Для некоторых людей благодать – это готовность божественного Царя и Отца снова и снова прощать безрассудство и слабость своих подданных и детей. Мы должны отвергнуть такое представление о благодати, ибо оно – недостойное зрелого человека унижение собственного достоинства. Для других людей благодать – это магическая сила в темных уголках души, но сила, не имеющая для практической жизни никакого значения, понятие недолговечное и бесплодное. Для некоторых благодать – это благожелательность, которую можно найти в жизни наряду с жестокостью и разрушительностью. Но тогда оказывается неважным, говорить ли «жизнь продолжается», или «в жизни есть благодать». Если благодать ничего более не означает, тогда это слово должно исчезнуть, и оно исчезнет. Для некоторых благодать означает дарования, которые человек получил от природы или общества, и способность делать хорошие вещи и творить добрые дела с помощью этих дарований. Но благодать – больше, чем дарования. Благодатью нечто превозмогается; благодать является независимо ни от чего; благодать является несмотря на отделённость и отчуждение. Благодать есть воссоединение жизни с жизнью, примирение «я» с самим собой. Благодать – это принятие того, что отвергнуто. Благодать преобразует судьбу в исполненное смысла предназначение; она превращает вину в доверие и мужество. В слове «благодать» есть нечто победно-ликующее: несмотря на изобилие греха, благодать преизобилует.
А теперь глянем внутрь самих себя, чтобы обнаружить там борьбу между отделённостью и воссоединением, между грехом и благодатью, борьбу, которая присутствует в наших отношениях с другими людьми, с самими собой и с Основанием и целью нашего бытия. Если наши души откликнутся на то описание жизни, которое я намерен сейчас дать, то такие слова, как «грех» и «отделённость», «благодать» и «воссоединение» могут приобрести для нас новый смысл. Однако сами по себе эти слова не важны. Здесь важен отклик глубочайших уровней нашего бытия. Возникни такой отклик среди нас в эту минуту, мы могли бы сказать, что узнали благодать.
Кто не бывал порою одинок в гуще общественных событий? Чувство нашей отделённости от остальной жизни всего острее, когда оно охватывает нас среди шума и суеты. Тогда гораздо глубже, нежели в минуты одиночества, мы осознаем, как чужды мы друг другу, как отчуждена одна жизнь от другой. Каждый из нас уходит в себя. Мы не можем проникнуть в скрытое средоточие другой личности; не может и этот человек разорвать завесу, закрывающую его собственное бытие. Даже величайшая любовь не может пробиться сквозь стены вокруг «я». Кто не переживал этого крушения иллюзий всякой великой любви? Если бы кто-нибудь полностью подчинил свое «я» воле другого, он обратился бы в ничто, лишенное формы и энергии; «я», лишенное «я», всего лишь объект презрения и унижения. Наше поколение знает о спрятанной в глубине наших душ враждебности больше, чем поколение наших отцов. Сегодня мы знаем гораздо больше об избытке агрессивности в каждом живом существе. Сегодня мы можем удостоверить, что Иммануил Кант, пророк человеческого разума и достоинства, был достаточно честен, чтобы сказать: «Есть в неудачах наших лучших друзей нечто такое, что не может не радовать нас». Станет ли кто из нас кривить душой и говорить, что подобные чувства ему неведомы, и слова Канта к нему не относятся? Разве не готовы мы почти всегда унизить и оскорбить все и вся, пусть зачастую и весьма утонченным образом, ради удовольствия самовозвышения, ради повода для похвальбы, ради мига наслаждения? Знать об этой своей готовности – значит знать, в чем заключается смысл отделённости жизни от жизни и «умножения греха».
Самое яркое выражение непримиримой отделённости жизни от жизни сегодня – это взаимоотношения социальных групп внутри наций и отношения между нациями. Технический прогресс уничтожил преграду расстояния во времени и пространстве, но невероятно укрепилась стена отчуждения между сердцами. Безумие германских нацистов и жестокость жаждущей суда Линча толпы на американском Юге позволяют нам легко оправдать наше нежелание присмотреться к собственному «я». Но давайте присмотримся к себе: что мы чувствуем, когда читаем, что в некоторых районах Европы дети, не достигшие и трех лет, больны и умирают, или что в некоторых районах Азии миллионы бездомных замерзают и погибают от голода. Отчужденность жизни от жизни очевидна в свете того странного факта, что все это мы можем знать, и все-таки жить с утра до вечера так, словно бы ничего не знаем. А ведь я говорю о наиболее чувствительных из нас. Как в человечестве, так и в природе жизнь отделена от жизни. Среди живых существ преобладает отчуждение. Грех изобилует.
Важно помнить о том, что мы не только отделены друг от друга, – мы также отделены и от самих себя. Человек против самого себя — это не просто название книги{ Имеется в виду книга: Menninger К. Man Against Himself. N.Y, 1938. Русский пер.: Меннингер К. Война с самим собой. М., 2000. – Прим. ред.}, это заново открытое древнее прозрение. Человек расколот внутри себя. Жизнь выступает против самой себя в агрессии, ненависти и отчаянии. Обыкновенно мы порицаем себялюбие, но в действительности то, что мы при этом имеем в виду, противоположно себялюбию. Это та смесь эгоизма и ненависти к себе, которая постоянно преследует нас, которая не дает нам любить других и мешает нам раствориться в любви, изливающейся на нас из вечности. Кто способен любить самого себя, тот способен любить и других; кто научился преодолевать собственное презрение к самому себе, тот преодолел свое презрение к другим. Но глубина нашей отделённости кроется как раз в том факте, что мы не способны на великую и милосердную божественную любовь к самим себе. Напротив, в каждом из нас присутствует инстинкт саморазрушения, столь же сильный, как и наш инстинкт самосохранения. В нашей склонности унижать и разрушать других присутствует открытая или скрытая склонность унижать и разрушать самих себя. Жестокость по отношению к другим всегда есть жестокость по отношению к себе. Ничто не проявляется с такой очевидностью, как раскол в нашей бессознательной жизни и сознающей личности. Павел без помощи современной психологии выразил этот факт в своих знаменитых словах: «Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю». А потом он продолжает, и слова его могли бы стать прекрасным эпиграфом ко всей глубинной психологии: «Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех». Апостол ощущал разрыв между своей сознательной волей и своей действительной волей, между самим собой и чем-то непонятным внутри себя и чуждым себе. Он был отчужден от самого себя, и это отчуждение он называл «грехом». Он называл его также чуждым «законом в своих членах», непреоборимым принуждением. Как часто вынуждены мы совершать определенные действия, находясь в совершенном сознании и в то же время с поразительным ощущением, что нами руководит чуждая сила! Это и есть опыт отделённости от самого себя, т. е. «грех», нравится нам это слово или нет.
Таким образом, ситуация всей нашей жизни – отчуждение от других и от самих себя из-за того, что мы отчуждены от Основания нашего бытия, из-за того, что мы отчуждены от источника и цели нашей жизни. И мы не знаем, откуда пришли и куда идем. Мы отделены от тайны, глубины и величия нашего существования. Мы слушаем голос этой глубины, но уши наши закрыты. Мы чувствуем, что нам предъявлено какое-то радикальное, тотальное и безусловное требование, но восстаем против него, пытаемся убежать от его настоятельности и не желаем принимать его надежды.