все нетерпение свое внесла
она в этюд, невероятно схожий
с реальностью, которая могла
еще настать — сегодня, завтра, скоро,
а может быть, таящейся вокруг;
и за окном, невидимый для взора,
чудесный парк почудился ей вдруг.
Звук оборвался; встала у пилона,
решила книгу взять, но из окна
жасмином потянуло, и она
поморщилась — почти что оскорбленно.
Любящая
В окно рассвет заглянет,
и сон мой сгинет прочь.
Когда душа воспрянет,
куда судьба достанет
и где начнется ночь?
И я бы посчитала,
что я и мир — одно,
где, как внутри кристалла,
прозрачно и темно.
Вместить в себе, наверно,
могла бы звезды я;
ах, как душа безмерна,
как вырвать из себя
того, о ком страдаю,
своей любви раба.
И смотрит, как чужая,
в меня моя судьба.
И мнится: я — округа,
и даль, и синева,
и, ароматней луга,
колышусь, как трава,
вся в радости и горе,
что слышит он меня,
что в нем, любимом, вскоре
должна погибнуть я.
Сокровенное роз
Где внутреннее с внешним
смыкается? Чью боль оно
врачует касаньем вешним?
Чье в озерце нездешнем
небо отражено —
в распахнутых дремотно
розах молодых:
как они беззаботно
покоятся, словно их
не посмеют рассыпать
дрожащие пальцы.
Как любая собою полна
и себя расточает,
и перетекает
в пространство, где тишина,
где от избытка света,
наливаясь, дни дозревают,
и становится комнатой лето —
неоглядной комнатой сна.
Портрет дамы восьмидесятых годов
Встала в ожиданье и печали
у темнеющих драпри,
что над нею как бы замыкали
ложь былых страстей. Смотри:
с юности, еще почти вчерашней,
стала, не заметив как, другой —
вялой, сникшей под прической-башней,
с рюшами на платье, со всегдашней
в складках затаившейся тоской
о родимом доме, о туманных
грезах, как устроит жизнь она, —
более реальна, чем в романах,
роковая и увлечена, —
что в шкатулке спрятать для начала,
чтобы то, что нынче вдалеке,
запахом заветным укачало,
чтобы отыскался в дневнике
вечер тот, что под ее пером
не успел стать лживым ради позы,
не носил бы приувядшей розы
в медальоне крупном и пустом
и стесняющем дыханье ей.
Неужели знак в окно давала
эта ручка в кольцах и хватало
счастья этого на много дней?
Дама перед зеркалом
Как в сосуде с колдовским питьем,
в зеркале неспешно растворяет
облик свой она; потом бросает
в смесь свою улыбку целиком.
Ждет, что получилось, в глубину
волосы за прядью прядь вливая,
и, от платья томно обнажая
плеч своих прекрасных белизну,
тихо пьет свой образ. Но не так,
как влюбленный, все забыв на свете, —
въедливо, с сомнением, — и знак
горничной дает, как можно кротче,
лампу на зеркальном дне заметя,
шкафчик и осадок поздней ночи.
Старуха
Белокурые подружки хохочут,
вслушиваются в завтра и гадают;
пожилые люди лясы точат,
о сегодняшних заботах рассуждают:
что, когда, в какой черед;
говорят: я знаю;
только в кружевном чепце, седая,
видно, знает наперед,
что во всех загадах проку мало.
И склоняется устало
на заколку белого коралла,
что и шали и ее самой старей.
Но, когда она смеется, снова
светятся ее глаза бедово,
словно изумруды из какого
ларчика, до срока потайного,
что достался по наследству ей.
Кровать
Дай им думать, что в печали личной
разрешится спор их без следа.
Здесь театр, пожалуй, необычный;
занавес отдерни — и тогда
хор ночей затянет песнь, трубя,
а потом, невидимый вначале,
вступит час, когда они лежали,
платье с них сорвет, виня себя,
ради часа, что в изнеможенье
отбивался, не сдаваться силясь:
ибо дать не мог им утоленья.
Но когда они уже склонились
к часу чуждому, открылось в нем
то, что показалось им великим,
только слишком грозным, слишком диким,
что, как в звере, сгинуло потом.
Чужой
Не считаясь с ропотом и плачем
ближних, утомленно он молчал;
и ушел, покинул, потерял. —
Ибо верен был ночам бродячим
больше, чем ночам любовным. Он
созерцал их, позабыв про сон,
ночи, что под звездами сияли,
разводя стеснившиеся дали,
где кипел, как битва, небосклон;
ночи, где разбросаны порою
тихие деревни под луною,
будто бы добыча, — напоказ;
ночи в парках, где, как день вчерашний,
потускнели замки или башни,
где он поселялся, пусть на час,
и пускался снова — в никуда;
и опять: мосты, дороги, страны,
и неотличимо постоянны
в преувеличеньях — города.
Созерцал, ничем не обладая:
пусть другим, он думал, остается
слава, деньги, мелочность страстей.
И, весь век скитаясь, где придется,
край бадьи попутного колодца
собственностью он считал своей.
Подъезд
Восторг был в повороте, а всего
скорей, во взгляде — словно пригвожденном
к барочным ангелам, почти смущенным
своим припоминаньем, — до того,
как парк дворцовый охватил полет
кареты и втянул в свое убранство
и вытолкнул — на чистое пространство
недалеко от арочных ворот,
которые, как будто их веленьем
карета в них уткнулась с разворота,
остановили лошадей. Сияя,
мелькнуло за стеклянной дверью что-то,
и, настежь распахнув ее, борзая
рванулась вниз по низеньким ступеням.
Солнечные часы
Дрожь садовой сырости, где кроны
спутались, и, падая, друг друга
капли слышат, и кричит пичуга,
редко достигает до колонны,
что стоит среди душицы луга
и показывает летний час;
но когда в соломенной панаме
женщина приходит, над часами
в одиночестве склонясь
то часы смолкают, затенясь. —
Или в час, когда, как наваждение,
дождь шумит в бушующем движенье
и стирает на часах отметки
и тогда в недолгих перерывах
время вспыхивает в сочных сливах
и в цветах белеющей беседки.
Сонный мак
В саду, в сторонке, сон цветет дурной;
кто проникал туда, отведав зелья,
изнемогал от страсти и веселья,
где все заворожало новизной,
где высились виденья и качались,
как на котурнах, яркие, как пламя, —
они до времени в стеблях скрывались,
поднявших вверх головки с семенами,
чьи лепестки поблекли и в бессилье
почти опали, и каким-то чудом
бахромчатые чашечки раскрыли,
обнявшиеся с маковым сосудом.
Фламинго
Jardin des Plantes, Paris
Увы, их розовость и белизна
отражены зеркальным Фрагонаром
не больше, чем, пожалуй, тем, кто с жаром
сказал бы о возлюбленной: она
еще тепла от сна. Смотри: картинно
на розовых стеблях стоят в посадке
они и расцветают, как на грядке,
и искушают, кажется, как Фрина,
самих себя; кокетливость умеря,
бесцветные глаза зарыли в перья,
чьи недра сочно-красны и черны.
Когда зевак злит их высокомерность,
они встают, почти удивлены,
и порознь шествуют в недостоверность.
Персидский гелиотроп
Возможно, что сравнение твоей
подруги с розой выспренним сочтешь;
тогда возьми узор травы и с ней
соедини гелиотроп, помножь
на соловья, что по ночам в экстазе,
ее не зная, петь о ней так рад.
Смотри: как нежные слова во фразе
в ночи неразделенные стоят,
и гласных фиолетовость струит
свой аромат, забыв о сне, в зенит —
так звезды, заостренными концами
смыкаясь, над листвой висят шарами,
где безостаточно растворена
с ванилью и корицей тишина.
Колыбельная
Как заснешь ты, ангел мой,