— Задаром не буду.
— Ох, увидать бы тебя в гробу с цветами в головах, ведь только и знаешь, что меня грабить. Мало ты меня обчистил? Хочешь, чтобы я тебе сам дал, своими руками?
— Хочу.
Константин смотрел отцу прямо в глаза, нисколько не смущаясь. Он ненавидел его за то, что в его немощном теле еще теплилась душа, а он, молодой парень, у которого кровь кипит в жилах, должен попрошайничать.
— Ох! Ну чего же тебе дать?
— А кожу ту дай, хром.
— Какой хром?
— А что у тебя в клети спрятан, в закроме с пшеницей.
— А-а! Эту не дам. Из нее я себе сапоги сошью.
— Не дашь, не будет и танцев.
— Ох и подлец! Ох и жизнь моя несчастная! Бери ее, бери, только сгинь с глаз моих.
— А деньги на цыган?
— Дам, только пригласи самых лучших. Бимбо пригласи.
— Они сюда и носа не покажут, — засмеялся Константин.
— Почему?
— А я им две сотни недодал.
— Ох, Константин, сыночек, учись у меня, на отрубях не разбогатеешь.
V
Однажды вечером, в конце первой недели декабря, у дверей клуба, пронизывая темноту ослепительными фарами и глухо урча, остановилась маленькая машина. В одно мгновенье клубный зал опустел. Больше всех вокруг машины суетились мальчишки, дивясь на нее, трогая фары, восторженными глазами рассматривая шофера — существо, которому подвластны таинственные силы.
Из машины выпрыгнул молодой горожанин в широком плаще с непокрытой головой и поздоровался. Спросил заведующую клубом.
— Эй, Ана!
— Ана, тебя какой-то господин спрашивает!
— Ана, Ана!
Ана выбежала на крыльцо. Сидевший в углу Петря встал и направился к двери.
— Очень рад, что нашел вас здесь, — заговорил горожанин, пожимая руку Аны. — Вы не беспокойтесь. Продолжайте, продолжайте.
— А мы почти кончили.
Все потянулись обратно. Первой вошла Ана, за ней молодой человек, потом, толпой, все остальные. Расселись как попало. Наступила тишина.
При тусклом свете лампы Ана узнала инструктора из Тыргу-Муреша и испугалась. «За отчетом приехал. Потребует к ответу при всем народе. Что я тогда скажу?» — в страхе думала она.
Но молодой человек сидел спокойно, улыбался и ждал, время от времени приглаживая длинные рыжеватые, вьющиеся, точно шерсть молодого барашка, волосы.
— Пожалуйста, читайте дальше. Меня будто здесь и нет. Можно закурить?
— Да… — смутилась Ана, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.
И снова наступило молчание. Подростки смотрели на инструктора с нескрываемым любопытством, так же, как только что на машину и на шофера. Девушки оживленно шептали друг другу на ухо, что он красивый и видный мужчина, а парни восхищались его волосами и сильной бронзовой шеей, которая выглядывала из-под воротника расстегнутого плаща. Ана же все ожидала, что он спросит: «А как дела с детальным отчетом?»
— Значит, мне лучше уйти, раз вы не можете работать при мне. Я пойду. Приеду в другой раз, когда пригласите.
Он встал и, все так же улыбаясь, застегнул плащ.
— Да что вы, товарищ. В лесу мы живем, что ли? — послышался голос Макавея, который выбирался к свету, работая локтями. — Садитесь поудобней вот тут, а Ана будет читать, она у нас хорошо читает.
Дочитали до конца брошюру о пшенице, которую сеют в Советском Союзе: колос у нее величиной с ладонь, а в нем шестьдесят, а то и больше зерен.
Ана закрыла брошюру и, слегка покраснев, вопросительно посмотрела на инструктора. Он курил, прищурив глаза и глядя куда-то в пространство. Казалось, он ничего не видит и не слышит. Потом, словно очнувшись, он, улыбаюсь, посмотрел на Ану.
— Хорошо читаете! Очень хорошо…
Люди начали подниматься. Расходились не спеша, толпились у крыльца вокруг машины, вступали в разговор с шофером. Медленно спускаясь к деревне, они подолгу стояли на развилках. Видно было, как в темноте вспыхивают цигарки; словно издалека доносились голоса:
— Разве есть такая пшеница?
— Наверно, есть, раз в книжке пишут…
— Почему же у нас нету?
Кто-то нерешительно вздохнул.
— Да разве на наших холмах вырастет…
Наконец суровый голос решил:
— Если там есть, и у нас будет. В лучшем виде. Когда организуем коллектив, все будет, как в России.
Немногие оставшиеся в клубе пытливо рассматривали Ану и инструктора. Видно было, что они готовы отдать последнюю рубашку, лишь бы узнать, что произойдет дальше. На лавке возле стены Ион Хурдубец и Петря Нуку поджидали своих жен. Отяжелевшие веки Иона то и дело опускались, а Петря, подавшись вперед, чтобы не пропустить ни одного слова, не сводил с Аны глаз.
Все молчали. Это молчание стесняло Ану. Она еще не знала, о чем именно будет ее расспрашивать инструктор и что ей отвечать.
Саву Макавей считал, что здесь не место для разговора. Кто знает, какие вести принес с собой этот инструктор! Может, хорошие, а может, и наоборот. Если хорошие, то не поздно будет людям узнать их и завтра, а если худые, то лучше, если некоторые слабодушные и вовсе их не услышат. Ведь клуб еще хрупкий цветок, с ним надо быть поосторожнее. Он поднялся и подошел к инструктору.
— Я думаю, лучше пойти куда-нибудь, где поспокойней, и там поговорить, — предложил он.
— Прекрасная мысль.
Они встали и вышли из клуба вместе со всеми. Ана задула лампу, вышла последней. Запирая дверь огромным, словно кувалда, замком, она почувствовала, что рядом стоит Петря. Он молчал, но весь кипел и смотрел на нее уничтожающим взглядом. Ей бы шепнуть ему ласковое слово, погладить теплой ладонью по лицу, но она постеснялась и только поглядывала на него и, холодея, тревожно думала, что вот-вот ей придется давать отчет инструктору. Ей так хотелось прильнуть к мужу, сказать ему: «Не расстраивайся, Петря!» — но ее сковывала мысль о том, что́ надо бы сделать и чего она не сделала в клубе.
Спустились в долину, перебрасываясь самыми обыденными словами, удивляясь все еще хорошей, благоприятствующей сельским работам погоде. Машина шла впереди, со скрежетом подскакивая, покачиваясь на рессорах и поднимая клубы пыли. Одна за другой отделялись от группы тени и исчезали, удаляясь по едва белевшим в темноте тропинкам. Вскоре остались только Ана да Макавей, которые шли по обе стороны инструктора. За ними семенила Мария, жена Макавея, а позади всех плелся Петря. Из-под надвинутой на глаза шляпы он все время следил за Аной, как она, слегка покачиваясь, гордо и смело идет рядом со стройным инструктором. Петря видел, как она то и дело оборачивалась к гостю, слышал, как мелодично звучал ее голос, как она тихонько смеялась. Когда их тени сближались больше, чем, по мнению Петри, дозволено, какая-то сила, которую он не мог превозмочь, толкала его в спину, словно порыв ветра, и шаги его невольно ускорялись.
Дошли до двора Нуку. Остановились, продолжая начатый по дороге разговор, зашли в дом. Ана поспешно зажгла лампу и придвинула стол к кровати, чтобы всем можно было сесть. Инструктор, не торопясь, обвел взглядом комнату, внимательно рассматривая домотканые ковры, вышитые полотенца, тарелки, развешанные по стенам.
— Замечательный ковер! Это вы сами ткали?
По улыбке, не сходившей с лица инструктора, Ана догадалась, что он поражен, что ему все это нравится, и ощутила прилив гордости.
— Я.
— Да у вас прямо талант!
Ана засмеялась. Хоть она и не поняла последнего слова, но догадалась, что это должно быть что-то хорошее.
Она села на кровать между Петрей и Марией и по-ребячьи, доверчиво, без всякой робости посмотрела в глаза инструктору, который уселся против нее на стуле.
— Ну что ж, послушаем о клубе. Как там дела? — спросил он, думая про себя, что совсем не так уж хорошо, что у этой молодой энергичной женщины голубые глаза и нежный голос, который ему нравится.
— Ничего! — ответила Ана, улыбаясь. — Как видите, люди начали ходить в клуб.
Непрошеная мысль быстро исчезла, инструктор, как всегда, когда нужно было довести дело до конца, поставил все мысли на место, точно колесики и винтики хорошо налаженного механизма.
— Это хорошо, что люди ходят. Очень хорошо. Теперь нужно подумать, что же им дать.
— Мы читаем.
— Очень хорошо. А книги у вас есть?
— Есть. То есть это книги Симиона Панти. В клубе нет библиотеки.
— Гм! Давайте обсудим все по порядку. План работы у вас есть?
Голубые глаза Аны расширились и рот открылся, не произнеся ни слова. Плана не было.
Инструктор сразу понял, что ответа на вопрос не последует. Он и не настаивал и терпеливо выслушал обстоятельные объяснения Макавея:
— Собираются люди, читают, сказки рассказывают, загадки там, шутки, молодежь попляшет — и по домам.
— Не знаем мы толком, что надо, как надо, — начала Ана, и в ее напряженном голосе послышались и детская обида, и досада взрослого человека. — Никто не приехал показать, что да как. И вы — сунули мне в руки книгу для записи — и делай как знаешь. Ни спросить кого, ни посоветоваться, — а тут еще письмо прислали, что нужен детальный отчет, а…
— Ну, ну…
— …где я его возьму?
Ана вдруг почувствовала себя несправедливо обиженной, и в сердце ее закипело возмущение. Она была так рассержена, что почти кричала:
— Хорошо вам говорить — сделай, а потом спрашивать, почему не сделано. Хорошо ездить на автомобиле и раскланиваться, а потом морщить нос: «Ну, а вы что сделали?» А вы потолкуйте с людьми да послушайте: «А чего я в клубе не видел?» Ты их зовешь, а они тебе говорят: «А что мне там делать?»
— Товарищ Нуку, зачем же вы сердитесь? Ведь ничего еще не случилось. Я приехал не ругать вас. Приехал помочь. Не могу сказать, что вы много сделали. Но, положа руку на сердце, скажу — кое-чего вы достигли.
Глядя на Ану, инструктор думал, что этот заведующий клубом с белокурыми волосами, длинными ресницами и худощавым, симпатичным лицом — самый надежный из всех заведующих, каких довелось ему повстречать в своих поездках за последние недели. Ему трудно было бы объяснить, почему он так думает. Может быть, он угадал большую любовь к клубу в той страстности, с какой она защищалась, а может, потому, что ее голубые глаза смотрели так по-детски открыто.