— Я видел, как люди слушали ваше чтение. Это значит, что они будут слушать вас и тогда, когда вы от них потребуете вещей посложнее.
Ана смотрела на него немного испуганно и растерянно пожимала плечами.
— Теперь посмотрим, что нужно сделать в первую очередь, потому что всего сразу сделать нельзя. Так?
— Так.
— Ну вот, составим этот страшный план работы. — Инструктор засмеялся. От этого смеха разгладились морщины на лице Макавея, исчезла натянутость Аны. Они тоже улыбнулись и поглядели на белые странички лежавшей на столе записной книжки инструктора.
Сверху он написал крупными печатными буквами:
Потом, прикинув приблизительно, сколько людей они могут собрать, решили, что с 15 декабря начнет репетиции танцевальный коллектив, а к 30 декабря хор должен разучить гимн республики и еще одну песню. Кроме того, решили организовать на другом конце села второй читательский кружок. После этого Саву Макавей и Мария ушли. Инструктор еще остался, чтобы объяснить Ане, как составляется недельный план, как нужно проводить репетиции, какие читать книги. Петря, проводив Макавея, бегом вернулся домой и забился в угол возле двери, усевшись на трехногий табурет. Оттуда он смотрел, как Ана и инструктор советуются, поглощенные своим делом, склонившись над записями. Щеки Аны все больше розовели по мере того, как ее давнишние мечты становились близкими, ощутимыми, с губ инструктора не сходила улыбка. Все это казалось Петре беззаконием. Наконец инструктор поднялся из-за стола и, надев плащ, собрался уходить.
— Хорошо, что вы привлекли утемистов, хорошо, что вам помогает товарищ Макавей. И обязательно сколотите актив. Ну, желаю успеха в работе.
Выходя, он пожал, по-мужски тряхнув, руку Петри, мысленно поздравив его с такой женой.
Вернувшись, Ана увидела, что Петря сидит за столом, уперев неподвижный взгляд в бумаги. Она даже вздрогнула от радости, подумав, что эти бумаги вызвали у Петри интерес.
— Замечательные планы, Петря. Ты слышал?
— Может быть.
— Тебе не нравится?
— А разве нужно, чтобы мне нравилось?
Голос Петри был полон мрачной, безграничной тоски, словно он хоронил невесту. Он уперся глазами в пол. Уголки его красивых губ горько поникли, подбородок вздрагивал, пальцы тряслись, хватая пустоту.
Ана подошла, прижалась к нему и подняла его голову. Поцеловала большие черные глаза, полные невысказанной печали, потом рот, щеки, потом опять глаза, которые ей были дороже всего на свете.
— Петря, дорогой, не расстраивайся.
— Будто есть кому дело, расстраиваюсь я или нет.
— Ты говоришь, словно я тебе чужая. Никак не пойму, что с тобой творится. Слова не скажешь, все вздыхаешь и так зло смотришь на меня.
— А что мне говорить? Кто меня спрашивает? Вы вот говорили целый вечер, будто одни и были. А мне хоть бы кто слово сказал. Твой господин…
— Ведь ты же знаешь, что он приехал из-за клуба…
— Правильно. Ты заведующая, а я — пустое место.
Больше он не произнес ни слова. Но ночью, просыпаясь, Ана слышала, как он тяжело вздыхает и стонет.
Все это произошло в пятницу.
В субботу вечером люди, пришедшие послушать о происхождении Земли и о зарождении на ней жизни, узнали новость: у них будет хор и танцевальный коллектив. Они будут петь в хоре и танцевать. Танцам радовались все. Молодежь засуетилась, ноги у всех словно сами собой заходили. Только Яков Кукует ерзал на лавке, пытаясь нахмурить свое длинное безусое лицо с реденькими бровями: дескать, я человек пожилой, а танцы — это только для молодых. Но когда парни пристали к нему, он, мол, знает все фигуры и самые лучшие припевки, Яков смягчился, поплевал на ладони и, всем на удивление, прошелся мелкой дробью, выделывая коленца из бэрбунка и выкрикивая: «Эхма!» Потом, усевшись на лавку, обнял Розалию за плечи:
— Знаешь, Розалия, и мы будем плясать вместе со всеми. Уж раз так надо…
С хором оказалось труднее. Зачем это всем вместе петь? Вот Ана хороню поет и Фируца Сэлкудяну, Георгишор или Макавей, а если их в ряд поставить, кто знает, какая мешанина получится — кто в лес, кто по дрова. Макавей из кожи лез, объясняя, что не будет каждый петь на свой манер. Одну песню все поют. Если это одна песня, возражали ему, тогда пусть один и поет, на одну песню и одного человека хватит.
Только напомнив о хоре из Кэрпиниша, удалось договориться, что когда все увидят певцов из Кэрпиниша своими глазами и услышат их пение, тогда и у себя хор организуют.
Самые же жаркие страсти разгорелись, когда стали подбирать пары для танцев. То парень не хотел танцевать с девушкой — недотрогой или неповоротливой, то девушки оказывались слишком разборчивыми и были недовольны партнерами, которых им предлагали. Трудно успокаивать пылкие сердца. Но старания и уговоры Макавея и мелодичный голос Аны мало-помалу ввели в берега и это половодье.
К вечеру Ана, Макавей и Симион Пантя заперли клуб и все вместе отправились в верхний конец деревни. Остановившись у дома Иоана Строя, они постучали в дверь. Здесь был второй читательский кружок Нимы, в котором по четвергам и субботам читал вслух Симион Пантя.
Когда по деревне разнеслось, что в клубе организуется танцевальный коллектив и руководителем его будет Хурдубец, в воскресенье с самого утра в ворота к Иону начали стучаться парни. Первым постучался Илисие Георгишор, Фырцуг.
— Эй, Ион, ты дома?
— Дома.
— Можно войти?
— Входи, мы давно уже встали.
В семействе Хурдубецев вставали до петухов. Первой поднималась старуха Феврония, а от ее воркотни просыпались и вылезали из-под одеял и остальные.
Фырцуг осторожно вошел, но, увидев, что все уже одеты по-праздничному, красиво и чисто, он успокоился, и движения его стали свободнее и непринужденнее. Сам он был подвижный, гибкий, хотя и низкорослый парнишка с красивым румяным застенчивым лицом. В особенности хороши были голос и ласковые карие глаза, нравившиеся девушкам.
— Садись, Илисие.
Ему пододвинули трехногую круглую табуретку.
— Каким ветром занесло?
— Да так, зашел поглядеть, как поживаете.
«Знаю я, зачем ты пришел, — весело подумала Мариука. — Небось пятки так и горят, когда узнал, что Ион пляшет в клубе», — но ничего не сказала и продолжала расчесывать свои черные волосы и прихорашиваться перед зеркалом и лишь улыбнулась своему отражению.
— Это ты хорошо сделал, — проговорил Ион, тоже повеселевший, будто он понял улыбку жены.
— Вижу, наряжаетесь, чтобы в клуб идти.
— Одеваемся. Да и ты как будто приоделся.
— Как-никак воскресенье.
— Вроде так.
Помолчали. Видно было, что паренек взволнован, но не знает, как начать. Ион, конечно, разгадал его заветную думу, но не торопился прийти ему на помощь.
— Как я слышал, — отважился Фырцуг, — в клубе большие новости.
— Очень рад, что ты слышал.
— Слышал я про одну штуку. — Думая, что теперь-то все пойдет как по маслу, Илисие тихо засмеялся, лукаво прищурив глаза.
— Да? Как я вижу, у тебя не только ноги, но и уши хорошие.
Паренек немного смутился. Он понял намек Хурдубеца и горестно подумал: «И дернуло же мне плясать у Крецу… Голова моя, головушка!»
— И у других ноги хорошие, — пробурчал он.
— Благодаренье богу. Хватает. — Хурдубец решил не щадить Фырцуга. — Вот мы и организовали танцевальный кружок.
— Да? Организовали?
— А ты об этом не слыхал?
— Нет, кажись, слыхал и об этом… — тихо пробормотал Георгишор, сразу потеряв всякую надежду. «Не возьмет он меня в кружок. Напрасно пришел».
— Да, да. Организовали кружок.
— Правда? И много народу будет танцевать?
— Нет, не так уж много. А нам много и не нужно. Мы выбрали самых хороших плясунов из всей деревни.
Хурдубец едва сдерживал смех, который нет-нет да и проглядывал в уголках рта, словно непоседливый цыпленок из-под крыла клуши. Мариука же никак не могла причесаться, она обняла зеркало и прислонилась лбом к стене, чтобы втихомолку посмеяться. Феврония варила мамалыгу и готовила на завтрак яичницу и брынзу, старик Тома Хурдубец и целая куча ребятишек с интересом и вниманием слушали разговор двух страстных плясунов.
— Гм! А кто же у вас в коллективе? — закинул удочку Фырцуг.
— Ну, значит, бадя Кукует… — начал Хурдубец.
— А-а! Хороший плясун бадя Яков, — оживился Илисие.
— Хороший… Потом Симион Пантя.
— Тоже здорово пляшет.
— Здорово. Есть и другие. И девушки, и женщины. Там и Розалия Кукует, и их Ирина.
Фырцуг вздрогнул и торопливо спросил:
— Ирина? А с кем танцует Ирина?
— Да я точно не припомню, с кем она танцует.
— Так! Здорово вы их всех перемешали.
Этого он никак не ожидал. Ирина танцует с другим. И главное, неизвестно с кем, Хурдубец даже не припомнит. Хорошенькое дело, нечего сказать!
Немного успокоившись, Георгишор огорченно спросил:
— Сегодня тоже танцуете?
— Сегодня не танцуем.
— А почему?
— Нету в плане.
— Ага! По плану танцуете.
— По плану. А разве ты не по плану пляшешь?
— А я-то по какому плану танцую?
— По плану Крецу.
Некоторое время Георгишор не мог вымолвить ни слова. Опустив глаза, пристыженный, неподвижно сидел он на табурете. Потом мрачно пробурчал:
— Видно, так и пройдет вся моя молодость и не попляшу я больше ни разу.
— Почему не попляшешь? Ведь Крецу обещал каждое воскресенье танцы устраивать.
— Маху я дал. А больше туда не пойду.
— Почему же?
— Да так! Константин этот всегда пьяный, ругается так, что ребятам стыдно, не то что девушкам… А потом — он кулак…
— Ага… И до тебя дошло, что он кулак, — задорно вставила Мариука. — Немножко поздновато.
Хурдубец, вспомнив о своей совсем недавно прекратившейся дружбе с Константином, ответил более мирно:
— Да ты, Илисие, делай, как тебе вздумается…
— Я думал, раз танцуют в клубе, то, может…