вание этих клеток иного рода, оно не происходит в момент зачатия или рождения, это не грубый материальный процесс вроде переливания воды из одного сосуда в другой. По наследству передается определенный, сугубо индивидуальный план, по которому клетки подобно кристаллам вырастают вокруг некоего центра, и это происходит не в единый миг, но постепенно. Может быть, ты обращал внимание на одну занятную особенность, она нередко дает повод для шуток: старый холостяк-хозяин и его любимая собака с годами становятся похожими внешне? Это сходство объясняется астральными странствиями «клеток». Мы наделяем тех, кого любим, нашими собственными чертами. Домашние животные удивляют нас своей почти человеческой разумностью, а все дело в том, что к ним перешли «клетки» их хозяев. Люди же чем сильнее любят друг друга, тем больше «клеток» отдают и получают, тем прочнее становится сплав любящих, и наконец, по истечении миллиардов лет, человечество достигнет идеального состояния, станет цельностью, в которой соединятся неисчислимые индивиды. В день смерти моего отца, твоего, Кристофер, деда, я, единственный его сын, воспринял последний наследный дар нашего рода.
Я не горевал и не печалился, потому что все существо отца стало моим, словно он и не умирал. Непосвященный, пожалуй, не поймет и ужаснется, но, скажу тебе, я в буквальном смысле прочувствовал, как тело моего отца день за днем истлевало в могиле. Однако я не испытывал ни страха, ни отвращения, его плоть истлела, и тем самым высвободились прежде связанные силы, которые, подобно волнам эфира, проникли в мою кровь.
Если бы не ты, Кристофер, мне пришлось бы возвращаться к земной жизни снова и снова, дожидаясь, чтобы по воле Провидения — видно, не обойтись без этого слова — я обрел особое достоинство, которое тебе, мой сын, уже дано, — из ветви стал бы вершиной, венчающей родовое древо.
Ты, сын, в мой смертный час унаследуешь последние частицы моей формы, все, что я не смог довести до совершенства, а дальше уж тебе предстоит подвергнуть их, а вместе с ними и весь наш род алхимическому преобразованию и одухотворить.
Мне, как и нашим праотцам-ветвям, «избавление от тела» не суждено, ибо властительница всяческого тлена не питала к нам столь свирепой ненависти, какую вызываешь у нее ты. Избавление обретет лишь тот, к кому Медуза испытывает ненависть и страх, а тебя она и ненавидит, и боится. Вот тут-то она и просчитается, сама совершит то, чего не хочет допустить. Однажды она с дикой яростью набросится на тебя, чтобы сжечь дотла, но в своей безмерной злобе испепелит и собственное отражение в тебе — сотворится то, что выше сил человеческих: Медуза уничтожит частицу самой себя, тебе же поможет вступить в жизнь вечную; она уподобится жалящему себя скорпиону, и настанет великое превращение, не жизнь породит смерть, но смерть явится истоком жизни!
Сердце мое радуется и ликует, ибо я вижу, что ты, мой сын, призван увенчать собою наш род! Ты смолоду остыл, тогда как все мы, твои предки, даже в преклонные года сохраняли горячий жар в крови. Корень смерти — влечение пола, явное, как в молодости, или же затаившееся, как у старцев. Аскеты всех времен тщетно пытались его изничтожить, их усилия — труд Сизифа, который, не зная отдыха, втаскивал на гору камень, чтобы в отчаянии увидеть, как он снова и снова катится вниз. Ради обретения магической холодности, без которой нет возвышения над человеческими страстями, аскеты отвратились от женщин, меж тем женщина, и только она, могла бы прийти к ним на помощь. Женское начало здесь, на Земле, не свойственное мужчине, должно быть воспринято им, должно стать слитным с мужественным существом, тогда, и не раньше, затихнут в нем вожделения плоти. Если два полюса естества соединятся, то сомкнется кольцо супружества и в человеке воцарится холод, неподвластный внешним силам, магический холод, который сокрушит власть земных законов и уже не будет врагом жара, ибо он по своей природе чужд земной стуже и земному зною, его подобие — Ничто, из которого изливается все, что способен сотворить могучий дух, исполненный веры.
Влечение пола — ярем колесницы Медузы, который мы обречены влачить.
Все мы, твои праотцы, были женаты, но не изведали исс тинного супружества. Ты не женился, но ты сопряженный с женой муж, поэтому кровь твоя охладела, тогда как нас томил ее жар. Понял ли ты, Кристофер, о чем я говорю?
Я вскочил и крепко сжал руку отца, его засветившийся радостью взгляд сказал мне: да, понял!
Наступил праздник Успения Марии, в этот день тридцать два года тому назад меня, младенца, подобрали на паперти нашего храма.
Ночью вдруг, как в те дни, когда я лежал в горячке после свидания с Офелией в лодке на реке, где-то в доме раздался стук открываемой двери; прислушавшись, я узнал шаги отца, он поднялся по лестнице и вошел в свою комнату.
Откуда-то донесся запах горящих свечей и тлеющих лавровых листьев.
Прошло довольно много времени, как вдруг отец негромко окликнул меня.
Я бегом бросился на зов, внезапно меня охватило сильное беспокойство, а увидев мертвенно-бледное лицо отца с резкими глубокими тенями, я понял: настал его последний час.
Отец был на ногах, но стоял прислонившись к стене, чтобы не упасть.
Вид его был столь необычен, что я даже усомнился: правда ли это он, не предстал ли мне опять кто-то другой?
На плечах его была длинная, ниспадавшая до полу мантия, перепоясанная золотой цепью, а на ней висел меч.
Я догадался, что за мантией и мечом отец и спускался в какой-то из нижних покоев нашего дома. Стол в комнате был накрыт белоснежной льняной скатертью, но ничего, кроме горящих свечей в серебряных подсвечниках и курильницы, на нем не было.
Отец боролся с удушьем, дыхание с хрипом вырывалось из его груди, вдруг он пошатнулся, я бросился, хотел поддержать, но он отстранил меня, властно подняв руку:
— Слышишь, Кристофер? Они идут!
Я прислушался — мертвая тишина.
— Видишь ли растворившуюся дверь, Кристофер?
Я оглянулся — закрытую дверь увидели мои глаза…
И снова отец пошатнулся, ноги его подкосились, но он устоял, и вдруг в его глазах появился странный, еще не виданный мной блеск!
— Кристофер! — воскликнул он голосом мощным, звучным, как колокол, заставившим меня вздрогнуть. — Кристофер! Моя миссия окончена. Я воспитывал и оберегал тебя, как было мне назначено. Теперь подойди! Ты должен узнать наш тайный знак. — Он взял мою руку и особым образом переплел свои пальцы с моими. — Вот так же, — сказал он тихо, и я услышал, что его дыхание снова стало прерывистым, — соединены друг с другом звенья великой незримой цепи. Вне этой цепи ты вряд ли чего-то достигнешь, если же станешь одним из ее звеньев, не будет тебе преград ни в чем, ибо силы нашего ордена смогут поддержать тебя даже в отдаленнейших пределах Вселенной. Слушай внимательно! Какой бы образ ни встретился тебе в царстве магии, будь настороже. Тайные силы обладают способностью принимать всевозможные формы, они могут явиться даже под видом магистра нашего ордена. Чтобы обмануть тебя, они, конечно, попытаются использовать знак, который я тебе показал, да только ничего не выйдет, потому что они сразу станут видимыми. Если же вздумают включиться в нашу цепь и при этом остаться незримыми, то в тот же миг обратятся в пыль, рассеются на атомы. Хорошенько запомни этот знак! — Он снова показал мне переплетение пальцев. — Если явится фантом из иного мира и даже если ты поверишь, что это я, твой отец, потребуй — пусть даст тебе знак! Опасностям в мире магии несть числа…
Последние слова отец прохрипел, взгляд его померк, голова поникла.
И разом оборвалось его дыхание. Я обхватил его, бережно уложил на кровать и до рассвета бодрствовал у смертного одра, держа правую руку отца, переплетя наши пальцы тем особым способом, которому он меня научил.
На его столе я увидел записку: «Пусть мое тело похоронят в этом плаще и в гроб положат этот меч. Я хочу лежать в земле рядом с моей дорогой покойной женой. Заупокойную пусть отслужит капеллан. Не ради меня, ибо я жив, но ради своего душевного спокойствия. Он был мне верным, заботливым другом».
Взяв в руки, я внимательно рассмотрел меч. Он был из гематита, или красного железняка, который в народе называют кровавиком, из него часто делают перстни с печаткой. Меч был, вероятно, восточной работы и очень древний. Красноватая тусклая рукоять была выполнена с величайшим искусством и представляла собой верхнюю часть человеческой фигурки. Отставленные под углом руки служили гардой, лицо же было старческое и, несомненно, монгольское, с длинной, очень редкой бородой. Такие лица нередко мы видим на изображениях китайских святых. На голове старца была диковинная шапка с наушниками. Бедра фигурки, лишь намеченные гравировкой, переходили в сверкающий острый клинок. Весь меч был отлит или выкован из одного куска металла.
Сжав рукоять этого меча, я испытал странное, удивительное чувство, в меня словно потекли жизненные токи.
С благоговейным страхом я положил меч возле отца.
«Может быть, это один из тех мечей, — подумал я, — которые, по преданию, в незапамятные времена служили тем, кто совершал „избавление от меча“».
13. «Слава Тебе,Владычица Милосердная!»
Минули месяцы.
Недобрая молва обо мне давно стихла, жители города, похоже, не узнают меня, принимая за пришлого человека, это потому, что мы с отцом очень долго жили как два анахорета в своем убежище под самой крышей, не имея никаких дел с другими людьми.
Когда я мысленно возвращаюсь в те времена, мне с трудом верится, что я и правда провел юность и годы возмужания в четырех стенах, без какого-либо соприкосновения с внешним миром.
Как бы то ни было, я все-таки должен был ходить в город, покупать, скажем, одежду и обувь, белье и тому подобное. Если так, должно быть, мое внутреннее омертвение в то время было столь глубоко, что мелочи повседневной жизни промелькнули в моем сознании, не оставив заметного следа.