Всегда «почти», ибо всегда был на них маленький, часто совсем крошечный, тайный знак, и я был вынужден выпустить добычу.
И вот пришло время, когда я наконец нашел тех, кого искал. И не одно-единственное создание — нет, целую колонию таких существ.
Как бывает, когда случайно натолкнешься на целую армию мокриц, приподняв с земли в подвале старый горшок.
Пасторши!
То, что надо!
Я подслушал разговоры целой когорты пасторш, о том, как они безостановочно «стараются быть полезными», проводят публичные лекции для «просвещения курьеров», для бедных негритят, наслаждающихся райской наготой, вяжут отвратительные чулки, распределяют среди населения нравственность и протестантские хлопчатобумажные перчатки… О, как же они досаждают бедному, измученному человечеству! Нужно собирать станиоль, старые пробки, бумажные обрезки, гнутые гвозди и остальное барахло, чтобы ничего не пропадало!
А уж когда я увидел, что они собираются наплодить новых миссионерских обществ и разбавить сточными водами «морального» просветительства мистерии Святого Писания, тут чаша моего терпения переполнилась.
Над одной из них — белобрысой «немецкой» штучкой, истинной порослью вендо-кашубско{57}-оботритского{58} семени, я уже занес нож и вдруг увидел, что чрево ее — благословенно, и древний Закон Моисеев удержал мою руку. Поймал я вторую, десятую, сотую, и все они были с благословенным чревом!
Тогда я залег в засаду, сидел там и день, и ночь, как пес, охотящийся за раками, наконец мне удалось выхватить одну, в подходящий момент, прямо из кровати родильницы.
Это была гладко причесанная саксонская наседка с голубыми глазами гусыни.
Еще девять месяцев я держал ее взаперти по моральным соображениям, остерегаясь, не выродится ли все-таки что-то или, может, случится нечто вроде непорочного почкования, как у моллюсков в глубинах океана, путем «перевязывания» или вроде того.
И в те безнадзорные секунды своего плена она еще успела тайно написать увесистый том: «Сердечные напутствия германским дочерям при их вступлении во взрослую жизнь».
Но я вовремя выхватил рукопись и немедленно спалил ее в камере с гремучим газом!..
И когда я наконец отделил ее душу от тела и поместил в большую стеклянную бутыль, однажды непонятно откуда появившийся запах козьего молока заставил меня заподозрить недоброе… Прежде чем я починил сломавшийся осциллятор, несчастье совершилось и anima pastoris[7] ускользнула от меня навсегда.
Я сейчас же воспользовался сильнейшими приманками, положил на подоконник пару женских панталон из розовой бумазеи (марки «Лама»), спинную чесалку из слоновой кости и даже поэтический альбом в обложке ядовито-голубого бархата с золотыми застежками — все напрасно! Применил магический дистанционный раздражитель по законам оккультной теленергии — увы!!
Дистиллированную душу изловить трудно!
Теперь она живет на свободе, в космосе, и учит безвредных планетарных духов дьявольскому искусству женского рукоделия.
А сегодня она даже вокруг Сатурна — связала крючком новое кольцо!!
Это уж было слишком.
Я измучил свой мозг, придумывая пути спасения, — их осталось всего два; первый: применить раздражители — был Сциллой, второй: отказаться от раздражителей — Харибдой.
Вам известно гениальное учение Иоханнеса Мюллера{59}, которое гласит: «Когда сетчатку глаза освещают или подвергают давлению, нагревают или электризуют, или используют любой другой раздражитель, то не бывает ощущений, соответствующих различным объективным раздражителям, а именно: ощущения света, давления, тепла, электрического тока, но всегда присутствуют зрительные ощущения; если же освещать или оказывать давление на кожу, если подвергать ее воздействию звука или электрического тока, ответом всегда будут только тактильные ощущения, со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Этот неумолимый закон действует и в нашем случае, поскольку если на сущностное ядро пасторши о называется воздействие — все равно какое, — она рукодельничает, а если воздействие не оказывается… — голос Мастера стал тихим и приобрел неземное звучание, — то… то она плодится и размножается.
Адепт был мертв.
Потрясенный Аксель Вийкандер молитвенно сложил руки:
— Помолимся, братья! Он вошел в райское обиталище; упокой, Господи, его душу!
Доктор ЛедерерПеревод И. Стребловой
— Вы видели молнию? Должно быть, что-то стряслось на центральной электростанции. Вон там, над теми домами.
Несколько человек остановилось, обернувшись в ту же сторону. Над городом неподвижно висели тяжелые тучи, черной крышкой накрывшие всю долину, — чад, поднимавшийся от крыш и не дававший звездам позабавиться, глядя на человеческие глупости.
Снова что-то сверкнуло — от вершины холма до самого неба — и пропало.
— Бог знает, что это могло быть; только что молния вспыхнула слева и вот опять уже с другой стороны?! Никак это пруссаки{60}, — предположил кто-то.
— Да что вы! Откуда им взяться! Кстати, всего лишь десять минут назад я видел господ генералов в ресторане гостиницы «Отель де сакс».
— Ну, знаете ли, это еще ничего не значит. Но чтобы пруссаки?! Если это шутка, то совсем не остроумная, такое даже у нас невозможно…
Ослепительно яркий гигантский овальный диск внезапно появился на небе, и толпа, разинув рты, уставилась на небо.
— Компас, компас! — завопила толстая фрау Шмидль и выбежала на балкон.
— Во-первых, это называется комета{61}, а не компас, а во-вторых, у кометы должен быть хвост, — поправила ее благородно воспитанная дочь.
Громкий крик прорезал город и промчался по улицам и переулкам, заскакивая на лету в темные подворотни и черные лестницы, не пропуская ни одной, даже самой что ни на есть бедняцкой каморки. Народ раздергивал занавески и распахивал ставни, мгновенно изо всех окон по-высовывались головы: «Ах!»
Там вверху, в небесах, висел среди ночной мглы ярко светящийся диск, а посередине него вырисовывался силуэт чудовища, какого-то драконоподобного существа.
Размером с площадь Йозефсплац, оно чернело, разинув страшную пасть. Ну тютелька в тютельку, что твоя площадь Йозефсплац!
Хамелеон! Хамелеон! Какой ужас!
Не успела толпа опомниться, как фантом исчез и небо снова потемнело.
Люди еще несколько часов таращились вверх, так что у них начинала идти кровь из носа, но на небе ничего больше так и не показалось.
Какая-то дьявольская шутка!
— Зверь Апокалипсиса! — говорили католики, ретиво осеняя себя крестом.
— Нет, нет! Хамелеон! — успокаивали их протестанты.
Дзинь-дзинь-дзинь — сквозь толпу на полной скорости промчалась карета «скорой помощи», люди с воплями кинулись врассыпную. Карета остановилась перед приземистым домиком.
— С кем тут что случилось? — громко вопрошал господин городской доктор, прокладывая себе путь сквозь гущу людей. Из дома уже вытаскивали укрытые одеялами носилки.
— Беда, господин доктор, не приведи Господи! Хозяйка с перепугу разродилась, — жалостно причитала горничная. — А сроку еще только-только восемь месяцев, хозяин точно, говорит, знает.
— Загляделась госпожа Цибулька на чудище, вот и сглазила себя, — передавали в толпе чью-то догадку.
Волнение нарастало.
— Да пропустите же, Господи Боже мой! Мне надо домой! — раздавались отдельные выкрики.
— А ну-ка сбегаем домой, поглядим, как там наши жены! — завели свое уличные мальчишки, и вся толпа радостно заулюлюкала.
— Цыц, безобразники! — прикрикнул на них городской доктор, а сам тоже со всех ног кинулся домой.
Кто знает, сколько бы еще продолжалось столпотворение, кабы не пошел дождь. Тут уж площади и улицы понемногу обезлюдели, и вновь воцарился ночной покой, на пустынной мостовой тускло отражался свет уличных фонарей.
Та ночь положила конец счастливой супружеской жизни семейства Цибульки.
И ведь надо же было такому случиться в этой образцовой семье! Ладно бы ребенок умер, и дело с концом. Так нет же! А еще говорят, что восьмимесячный младенец не жилец.
Супруг, член городской управы Тарквиниус Цибулька, кипел от злости, уличные мальчишки с улюлюканьем бегали за ним по пятам; у моравской кормилицы при виде малютки высыпала крапивница, и Цибульке пришлось поместить в газете большущие объявления, что требуется незрячая кормилица.
Уже на другой день после ужасного происшествия ему пришлось отбиваться от нашествия представителей паноптикума Кастана, которые желали посмотреть на ребенка и заполучить его для следующей Всемирной выставки.
Возможно, именно один из этих людишек окончательно убил в нем радость отцовства, наведя его на роковую мысль, что жена его обманула, ибо вскоре он прибежал к господину советнику полиции, который не только охотно принимал на Рождество подношения в виде изделий из серебра, но и карьеру-то сделал на том, что неустанно подводил под полицейское расследование разных неугодных лиц.
Не прошло и восьми недель, как стало известно, что член городской управы Цибулька подал иск против некоего доктора Макса Ледерера, обвинив того в прелюбодеянии. Получив соответствующее указание от советника полиции, прокуратура, естественно, приняла это дело к производству, несмотря на отсутствие свидетелей, которые застали бы ответчика in flagranti.[8]
Судебное разбирательство приняло очень интересный ход. Обвинение, выдвинутое прокурором, опиралось на поразительное сходство маленького уродца, который заливался криком, лежа нагишом в розовой корзинке, с доктором Максом Ледерером.