Неподвижное существо протягивало мне свою руку.
В ней лежали зернышки. Величиной с горошину, красного цвета, с черными пятнышками по краям.
Что я должен был сделать с ними?
Я смутно сознавал, что на мне лежала огромнейшая ответственность — ответственность, выходящая за пределы всего земного, — если я сейчас не сделаю все то, что нужно.
Две чаши весов — на каждой половина Вселенной — колеблются где-то в царстве первопричины, мерещилось мне, — на какую я брошу пылинку, та и опустится.
Так вот она, эта страшная напряженность, окружающая меня! — догадался я. «Не шевели пальцем! — советовал мне рассудок. — Даже если смерть никогда не придет за тобой и не избавит тебя от этой муки».
«Но и этим ты произвел бы выбор: значит, ты откажешься от зерен, — шептало что-то внутри. — Тут нет выхода».
В поисках поддержки защиты я оглянулся вокруг — не увижу ли знака, указующего, как быть.
Ничего.
И во мне самом ни решения, ни выбора, — все мертво — умерло.
Жизнь мириадов людей в это страшное мгновение легче перышка, понял я…
Уже давно, должно быть, наступила ночь, я не различал стен моей комнаты.
Рядом, в ателье, слышались шаги, кто-то передвигал шкафы, выдвигал ящики, со стуком бросал их на пол, — мне показалось, что я узнал голос Вассертрума, произносившего хриплым басом дикие проклятия. Я не стал прислушиваться. Это имело для меня не большее значение, чем шорох мышей.
Я закрыл глаза.
Длинным рядом потянулись предо мной человеческие лица. Веки опущены… неподвижные мертвые маски… мой собственный род, мои предки.
Все одна и та же форма черепа, хотя тип заметно менялся. Предки вставали из могил с волосами гладко причесанными, распущенными, подстриженными, в париках и в косичках. Века за веками, все ближе ко мне, их черты становились мне все более и более знакомыми и, наконец, слились в одно лицо… В лицо Голема, которым и — оборвалась цепь моих предков…
Затем тьма обратила мою комнату в беспредельное пустое пространство, в середине которого, как я знал, я сижу в кресле. Предо мной снова появилась серая тень с протянутой рукой.
Когда я открыл глаза, около нас двумя пересекающимися кругами стояли октоидально какие-то странные существа.
В одном круге они были облачены в одежды, отливавшие фиолетовым цветом, а в другом — красно-черным. Люди неведомой расы, высокого роста, неестественно худые. На лица их были наброшены светящиеся покрывала.
Усилившееся сердцебиение подсказало мне, что час решения настал. Мои пальцы протянулись к зернам — тут я увидел, что дрожь пробежала по лицам красноватого круга.
Не брать зерен? — Дрожь охватила синеватый круг, — я пристально взглянул на человека без головы. Он стоял в той же позе, неподвижно, как прежде.
Даже дышать он перестал.
Я поднял руку, все еще не зная, что сделать… ударил по протянутой руке призрака, и зерна рассыпались по полу.
На одно мгновение точно электрический заряд отнял у меня сознание, и мне показалось, что я лечу в бездну, — но потом я снова почувствовал себя на йогах.
Серая фигура исчезла. С ней и существа красного круга.
Синеватые же лица окружили меня, на груди у них были надписи из золотых иероглифов, между поднятыми и сжатыми указательными и средними пальцами, точно заклинания, они держали красные зерна, которые я выбил из руки безголового призрака.
Я слышал, как снаружи град бил в стекла, и оглушительный гром потряс воздух.
Зимняя гроза во всей ее бессмысленной ярости проносилась над городом. С реки сквозь завывания ветра доносились, через равные промежутки времени, глухие пушечные выстрелы, возвещавшие вскрытие льда на Молдаве. Комната пылала в огне беспрерывных молний. Я вдруг почувствовал такую слабость, что у меня задрожали колени и я должен был сесть.
«Будь спокоен, — ясно произнес чей-то голос возле меня, — будь совершенно спокоен, сегодня лэл гииммурим — ночь защиты»{141}.
………………………….
Мало-помалу гроза стихла, и оглушительный грохот перешел в монотонное постукивание града по крышам.
Физическая слабость дошла до такой степени, что я смутно, точно в полусне, воспринимал все происходившее кругом.
Кто-то из круга произнес слова:
«Тот, кого вы ищете, не здесь».
Другие ответили ему что-то на непонятном мне языке.
Затем тот же голос произнес какую-то фразу, в которой было имя «Енох{142}», но остального я не понял. Шум трескающегося льда, доносимый ветром, был слишком оглушителен.
………………………….
Потом один из круга выделился, подошел ко мне, указал на иероглифы на своей груди — это были те же буквы, что и у других, — и спросил меня, могу ли я их прочесть.
И когда я запинающимся от усталости языком ответил отрицательно, он протянул мне ладонь, и буквы засветились на моей груди, сперва латинские: Hevrat zera or boker[27]{143}…………………………
потом медленно обратившиеся в совершенно мне незнакомые.
…И я впал в глубокий сон без сновидений, какого не знал с той ночи, когда Гиллель отверз мои уста.
XIII. Стремление
Стремительно пробежали часы последних дней. Я едва успевал пообедать.
Непреодолимое влечение к работе держало меня прикованным к столу с утра до вечера.
Камея была закончена, и Мириам радовалась ей, как ребенок.
И буква «I» в книге «Ibbur» была исправлена.
Я откинулся назад и стал спокойно припоминать маленькие события последних часов.
Услуживающая мне старая женщина наутро после грозы влетела ко мне в комнату с известием, что ночью обрушился каменный мост{144}.
Странно: обрушился! Быть может, как раз в то мгновение, когда зерна… нет, нет, не думать об этом! Иначе случившееся получит характер реального, а я заранее решил похоронить это в груди, пока оно само не проснется… только бы не дотрагиваться…
Недавно еще я ходил по этому мосту, смотрел на каменные статуи, а теперь вековой мост этот лежит в развалинах.
Мне было больно, что моя нога уже не вступит на него.
Если даже его и отстроят, все-таки это уж будет не тот старый, таинственный каменный мост.
Целыми часами, работая над камеей, я думал на ту же тему, и как-то само собой, точно я никогда не забывал об этом, живо припомнилось мне: часто ребенком и потом позднее я любовался статуей святой Луитгарды и другими статуями, погребенными ныне в бушующих водах.
Целый ряд маленьких вещей, милых и родных мне с детского возраста, снова появился предо мной: отец, мать, многие из школьных товарищей. Вот только дома, где я жил, не мог я вспомнить.
Я знал, что внезапно, в тот день, когда я меньше всего буду ждать этого, он встанет перед моим воображением, и я уже заранее испытывал наслаждение.
Сознание, что все во мне располагалось так естественно и так просто, приводило меня в восторг.
Когда третьего дня я вынул из шкатулки книгу «Ibbur», ничто не показалось мне в ней удивительным… просто старая пергаментная книга, украшенная дорогими инициалами… совсем естественная вещь.
Я не мог понять, почему она показалась мне когда-то такой необычайно таинственной.
Она была написана на еврейском языке, которого я совершенно не понимал.
Когда же придет за ней незнакомец?
Жизнерадостность, незаметно влившаяся в меня во время работы, снова пробудилась во всей своей живительной свежести и разогнала ночные видения, предательски напавшие на меня.
Быстро взял я портрет Ангелины — надпись на нем была мною срезана… Я поцеловал его.
Это было глупо и бессмысленно, но почему когда-нибудь не помечтать о счастье, не ухватиться за сверкающее мгновение, не порадоваться ему, как мыльному пузырю?
Разве невозможно, чтобы исполнилось предчувствие тоскующего сердца? Разве никак не может случиться, чтобы я сразу стал знаменитостью? Равным ей, хоть и не по происхождению? По крайней мере, равным доктору Савиоли? Я подумал о камее Мириам: если бы и следующие камеи мне удались, как эта! Нет сомнения, что самые выдающиеся художники всех времен не создали ничего лучшего.
Допустим простую случайность: внезапно умирает супруг Ангелины.
Меня бросало то в жар, то в холод: маленькая случайность — и моя надежда, дерзкая надежда, становится реальной. На тоненькой ниточке, которая ежеминутно может оборваться, висит счастье, что должно упасть в мои руки.
Разве тысячи раз уже не случались со мной чудеса? Вещи, о самом существовании которых человечество и не знает.
И разве не чудо, что за несколько недель во мне пробудился художественный талант, который и теперь уже высоко поднимает меня над уровнем посредственности?
А ведь я был только в начале пути!
Разве я не имел права на счастье?
И разве мистицизм исключает возможность желаний?
Я подавил в себе реальность, только бы часок помечтать, минуту, один миг!
Я грезил с открытыми глазами.
Драгоценные камни на моем столе вырастали и окружили меня разноцветными водопадами. Опаловые деревья стояли группами и излучали волны небесного цвета, а небо, точно крылья гигантской тропической бабочки, отливало сияющей лазурью, как необозримые луга, напоенные знойным ароматом лета.
Я чувствовал жажду, и я освежился в ледяном потоке ручья, бежавшего в скалах из светлого перламутра.
Горячий ветер пронесся по склонам, осыпанным цветами, и опьянил меня запахом жасмина, гиацинтов, нарциссов и лавра…
………………………………….
Невыносимо! Невыносимо! Я отогнал видение. Меня томила жажда.
Это были райские муки.
Я быстро открыл окно и подставил голову под вечерний ветер.
В нем чувствовался аромат наступавшей весны…
………………………….