— Вы не думаете? — улыбаясь, спросил я. Он отрицательно покачал головой.
— Как это понимать? Что же такого ужасного вы совершили? Простите, господин Ляпондер, это не любопытство с моей стороны — только участие заставляет меня задать вам этот вопрос.
Он колебался секунду, потом не моргнув глазом произнес:
— Убийство на сексуальной почве.
Точно меня ударили обухом по голове.
Он, очевидно, заметил это и деликатно отвернулся в сторону. Однако его автоматически улыбающееся лицо ничем не обнаружило, что его задело внезапно изменившееся мое отношение к нему.
Мы не произнесли больше ни слова и молча смотрели перед собою………………
Когда с наступлением темноты я расположился на своих нарах, он медленно последовал моему примеру: разделся, заботливо повесил свой костюм на гвоздь, лег и, как видно было по его ровному, глубокому дыханию, тотчас же крепко уснул.
Я всю ночь не мог успокоиться.
Сознание, что такое чудовище находится рядом со мной, что я должен дышать одним воздухом с ним, действовало на меня так волнующе и ужасающе, что впечатления дня, письмо Харусека, все недавние переживания отошли куда-то глубоко внутрь.
Я лег так, чтобы все время иметь убийцу перед глазами, потому что я не вынес бы сознания, что он где-то за моей спиной. Камера была неярко освещена луной, и я мог видеть, как неподвижно, почти в оцепенении, лежал Ляпондер.
Его черты напоминали черты трупа, полуоткрытый рот усиливал это сходство.
В течение нескольких часов он не шевелился.
Только уже далеко за полночь, когда тонкий лунный луч упал на его лицо, по нему пробежало легкое беспокойство, и он беззвучно зашевелил губами, как человек, говорящий во сне. Казалось, он повторял все одно и то же слово — может быть, короткую фразу, как будто: «Оставь меня! Оставь! Оставь!»
………………………….
Следующие несколько дней я не обращал на него внимания, он тоже не нарушал своего молчания.
Его отношение ко мне оставалось по-прежнему предупредительным. Когда я ходил взад и вперед по камере, он тогда любезно оглядывался и отодвигал ноги, чтобы не мешать моей прогулке.
Я начал упрекать себя за свою суровость, но при всем желании не мог избавиться от отвращения к нему.
Как я ни надеялся, что смогу привыкнуть к его соседству, ничего не выходило.
Даже по ночам я не спал. Мне едва удавалось заснуть на четверть часа.
Каждый вечер повторялась одна и та же сцена: он почтительно ждал, чтоб я улегся, затем снимал костюм, тщательно разглаживал его, вешал на гвоздь и т. д. и т. д.
………………………….
Однажды ночью, около двух часов, я стоял, одолеваемый сонливостью, у окна, смотрел на полную луну, лучи которой расплывались сияющим маслом на медном лике башенного циферблата. Я думал с грустью о Мириам.
Тут вдруг услышал я ее тихий голос за собой.
Сонливость мгновенно исчезла, — я обернулся и стал прислушиваться.
Прошла минута.
Я уже готов был думать, что мне померещилось, как вдруг это повторилось снова.
Я не мог ясно разобрать слов, но слышал как будто:
— Спроси. Спроси.
Это, безусловно, был голос Мириам.
Качаясь всем телом от волнения, я тихонько слез и подошел к постели Ляпондера.
Все лицо его было освещено луной, и я мог ясно различить, что при открытых веках виднелись только белки глаз.
По неподвижности мускулов лица я заключил, что он крепко спит.
Только губы все время шевелились.
И мало-помалу я разобрал слова, исходившие из его уст:
— Спроси. Спроси.
Была полная иллюзия голоса Мириам.
— Мириам? Мириам? — невольно вскрикнул я, но тотчас же понизил голос, чтоб не разбудить спавшего.
Я подождал, пока лицо его не застыло вновь, и шепотом повторил:
— Мириам? Мириам?
Его уста произнесли едва слышно, но совершенно отчетливо:
— Да.
Я приложил ухо к его губам.
Через секунду я слышал шепот Мириам — голос ее был столь явственен, что у меня по коже пробежал мороз.
Я так жадно вслушивался в ее слова, что улавливал только их общий смысл. Она говорила о любви ко мне, о несказанном счастье, что мы наконец встретились — и никогда больше не расстанемся, быстро, без пауз, как человек, который боится, что его прервут, и хочет использовать каждую секунду.
Затем голос стал прерываться — на время совсем замер.
— Мириам? — спросил я, дрожа от тревоги и затаив дыхание. — Мириам, ты умерла?
Долго не было ответа.
Затем прозвучало едва разборчиво: «Нет… Живу… Сплю…»
Больше ничего.
Я вслушивался, вслушивался.
Напрасно.
Больше ничего.
От волнения и дрожи я должен был опереться о постель, чтобы не упасть на Ляпондера.
Иллюзия была настолько полной, что минутами я видел перед собою лежащую Мириам, и должен был собрать все свои силы, чтобы не прижаться поцелуем к губам убийцы.
— Енох! Енох! — вдруг услышал я его лепет, потом все ясней и отчетливей: — Eнox! Eнox!
Я тотчас узнал голос Гиллеля.
— Это ты, Гиллель?
Нет ответа.
Мне вспомнилось, я когда-то читал, что спящего можно побудить к разговору вопросами не в ухо, а к нервному разветвлению брюшной полости.
Я так и сделал:
— Гиллель?
— Да, я слышу тебя.
— Мириам здорова? Ты знаешь все? — торопился я спрашивать.
— Да. Я знаю все. Давно знал. Не тревожься, Енох, будь спокоен.
— Ты можешь простить меня, Гиллель?
— Я сказал ведь тебе: будь спокоен.
— Мы скоро увидимся? — Я дрожал от мысли, что не пойму ответа. Уже последнюю фразу едва можно было разобрать.
— Надеюсь. Подожду… тебя… если смогу… я должен… в страну…
— Куда? В какую страну? — Я почти налег на Ляпондера. — В какую страну? В какую страну?
— В страну… Гад… к юг… Палестины.[29]
Голос замер.
Сотни вопросов беспорядочно толпились у меня в голове: почему он называет меня Енох?.. Цвак, Яромир, часы. Фрисландер, Ангелина — Харусек.
— Прощайте и вспоминайте иногда, — вдруг снова громко и отчетливо произнесли уста убийцы, на этот раз голосом Харусека, но так, как будто я сам сказал это.
Я вспомнил: это была дословно заключительная фраза из письма Харусека.
Лицо Ляпондера лежало уже в темноте. Лунный свет падал на кончик соломенного мешка. Через четверть часа он совсем покинет камеру.
Я задавал один вопрос за другим, но ответа уже не получал.
Убийца лежал неподвижно, как труп, его веки были закрыты.
………………………….
Я жестоко упрекал себя в том, что все время в Ляпондере видел только убийцу и не замечал человека.
Теперь было ясно, что он лунатик — существо, которое находится под действием лунного света.
Возможно, что и убийство он совершил в каком-нибудь сумеречном состоянии сознания. Даже наверное…
Теперь, когда стало рассветать, оцепенение сошло с его лица и уступило место выражению блаженного спокойствия.
«Так спокойно спать не может человек, на совести которого убийство», — подумал я.
Я не мог дождаться его пробуждения.
Знал ли он хотя бы о том, что произошло?
Наконец он открыл глаза, встретил мой взгляд и отвел свой.
Я подошел к нему, схватил за руку.
— Простите меня, господин Ляпондер, что я был так нелюбезен с вами все время. Было так необычно, что…
— Не сомневайтесь: я отлично понимаю, — живо перебил он меня, — что, должно быть, омерзительно находиться рядом с убийцей.
— Не говорите больше об этом, — просил я. — Я сегодня ночью столько пережил, что не могу отделаться от мысли, что вы, может быть… — я искал подходящего слова.
— Вы считаете меня больным? — вырвалось у него.
Я подтвердил.
— Мне кажется, я должен сделать такой вывод из некоторых данных. Я… я… можно вам прямо поставить вопрос, господин Ляпондер?
— Пожалуйста.
— Это звучит несколько странно, но… вы можете мне сказать, что вам снилось сегодня?
Он с улыбкой покачал головой.
— Мне никогда ничего не снится.
— Но вы говорили во сне.
Он удивленно взглянул на меня. Подумал минуту. Потом твердо сказал:
— Это могло быть, только если вы меня о чем-нибудь спрашивали. — Я подтвердил. — Потому что, как я сказал, мне ничего не снится.
— Я… я… странствую, — прибавил он спустя несколько секунд, понизив голос.
— Странствуете? Как это понять?
Он, по-видимому, не хотел говорить об этом, и я должен был объяснить ему причину, побуждающую меня настаивать, и рассказал ему в общих чертах о том, что произошло ночью.
— Вы можете быть совершенно уверены, — сказал он, когда я закончил, — что все, сказанное мной, соответствует действительности. Если я раньше сказал, что мне ничего не снится, что я странствую, то я подразумевал под этим, что мои сновидения иного рода, чем у нормальных людей. Назовите это, если хотите, выхождением из тела. Так, например, я сегодня ночью был в одной необычайно странной комнате, вход в которую вел через подъемную дверь.
— Какова она была? — быстро спросил я. — Она была заброшена? Пуста?
— Нет, там было немного мебели. И постель, где спала молодая девушка, будто в летаргическом сне, — возле нее сидел мужчина, положив ладонь ей на лоб.
Ляпондер описал мне обоих. Несомненно, это были Мириам и Гиллель.
Я едва дышал от напряжения.
— Ради Бога, рассказывайте дальше. Был еще кто-нибудь в комнате?
— Еще кто-нибудь? Подождите… нет, больше никого в комнате не было. На столе горел семисвечный канделябр. Потом я сошел по винтовой лестнице вниз.
— Она была разрушена? — перебил я.
— Разрушена? Нет, нет, она была в полной исправности. К ней со стороны примыкала комната, и там сидел мужчина в ботинках с серебряными пряжками. Людей такого типа я никогда не видал: желтый цвет лица, косые глаза. Он сидел нагнувшись вперед и, казалось, выжидал чего-то. Вероятно, поручения.
— Книги, старинной большой книги вы нигде не видели? — допытывался я.