Он потер себе лоб.
— Книги, говорите вы? Да. Правильно: на полу лежала книга. Она была раскрыта, вся из пергамента, и страница начиналась большим золотым А.
— I — хотите вы сказать?
— Нет. А.[30]
— Вы это твердо помните? Не было ли это I?
— Нет, определенно А.
Я покачал головой и впал в сомнение. Очевидно, Ляпондер в полусне читал в моем воображении и все перепутал: Гиллель, Мириам, Голем, книга «Ibbur», подземные ходы.
— Давно уже у вас эта способность «странствовать», как вы говорите? — спросил я.
— С двадцать первого года… — Он запнулся, казалось, не хотел говорить об этом. Вдруг на лице его появилось выражение безграничного изумления, он смотрел мне на грудь, как будто что-то видел на ней. Не замечая моего недоумения, он быстро схватил мою руку и стал просить, почти умолять:
— Ради Бога, расскажите мне все. Сегодня последний день, что я провожу с вами. Может быть, через час уже меня уведут, чтобы объявить смертный приговор…
В ужасе я перебил его:
— Вы должны выставить меня свидетелем! Я буду клясться, что вы больны… Вы лунатик. Не может быть, чтобы вас казнили, не освидетельствовав вашего психического состояния. Будьте благоразумны.
Он нервно отмахнулся:
— Это ведь так не важно… прошу вас, расскажите мне все.
— Но что вам рассказать? Лучше потолкуем о вас и…
— Вы переживаете, теперь я это знаю, некоторые странные вещи, которые очень близки мне — ближе, чем вы предполагаете… прошу вас, скажите мне все! — умолял он меня.
Я не смог постичь, как это моя жизнь интересует его больше, чем собственная, но, чтобы успокоить его, стал ему рассказывать обо всем необъяснимом, что случалось со мной.
Каждый раз он кивал головой с довольным видом, как человек, который все насквозь понимает.
Когда я дошел до рассказа о том, как мне явилось видение без головы и предложило темно-красные зерна, он едва мог дождаться окончания.
— Так что вы выбили их у него из рук, — задумчиво пробормотал он. — Я никогда не думал, что существует третий путь.
— Это не третий путь, — сказал я, — это все равно как если бы я отказался от зерен.
Он улыбнулся.
— А вы думаете иначе, господин Ляпондер?
— Если бы вы отказались от них, вы бы тоже пошли по «дороге жизни», но зерна, в которых заключена магическая сила, не остались бы позади. Но они рассыпались по полу, как вы говорите. Это значит: они остались здесь и будут оберегаться вашими предками, пока не наступит время прорастания. Тогда в вас оживут силы, которые теперь дремлют.
Я не понял:
— Мои предки будут оберегать их?
— Вы должны понимать до некоторой степени символически то, что вы пережили, — объяснил Ляпондер. — Круг светящихся голубым светом людей, который окружал вас, это цепь унаследованных «я», которую таскает за собой каждый рожденный матерью. Душа не есть нечто «отдельное», она этим только еще должна стать — и это тогда называется «бессмертным». Ваша душа еще составлена из многочисленных «я», как муравейник из многих муравьев; вы носите в себе психические остатки многих тысяч предков: глав вашего рода. То же происходит с каждым существом. Как мог бы иначе цыпленок, искусственно выведенный из яйца, искать свойственную ему пищу, как могло бы это случиться, если бы не дремал в нем опыт миллионов лет? Существование «инстинктов» обнаруживает присутствие предков в душе и в теле. Но, простите, я вовсе не хотел перебить вас.
Я досказал все до конца. Все. Даже то, что Мириам говорила о Гермафродите.
Когда я остановился и взглянул на Ляпондера, он был белее извести на стене, и по щекам его струились слезы.
Я быстро встал и, как будто не замечая этого, зашагал по камере в ожидании, что он успокоится.
Потом я сел против него и употребил все красноречие на то, чтоб его убедить в неотложной необходимости обратить внимание суда на его болезненное состояние духа.
— Если бы вы хоть не признались в убийстве, — закончил я.
— Но я должен был. Они обращались к моей совести, — наивно сказал он.
— Вы думаете, что ложь хуже, чем… чем убийство? — с удивлением спросил я его.
— Вообще, может быть, и нет, но в данном случае безусловно. Видите ли, когда следователь задал мне вопрос, сознаюсь я или нет, я смог сказать правду. Значит, у меня был выбор: лгать или не лгать. Когда я совершил убийство… увольте меня от подробностей: это было так ужасно, что я не хочу вспоминать… Когда я совершил убийство, у меня не было никакого выбора. Если бы я даже действовал при совершенно ясном сознании, то и тогда я не имел бы никакого выбора: что-то такое, присутствие чего я никогда не подозревал в себе, пробудилось и было сильнее, чем я. Вы думаете, что если бы у меня был выбор, я совершил бы убийство? Я никогда в жизни не убивал ни малейшей твари, а теперь я уже и совсем был бы не в состоянии. Допустите, что существовал бы закон убивать и за неисполнение его карали бы смертью — как на войне, к при-меру, — я бы немедленно был приговорен к смертной казни. У меня не было бы выбора. А тогда, когда я совершал убийство, все вывернулось наизнанку.
— Тем более если вы чувствуете себя иным человеком, вы должны все сделать для того, чтобы вас не осудили! — настаивал я.
Ляпондер махнул рукой.
— Вы ошибаетесь. Судьи, со своей стороны, совершенно правы. Могут ли они позволить такому человеку, как я, разгуливать на свободе? Чтобы завтра или послезавтра снова случилось несчастье?
— Нет, вас должны посадить в лечебницу для душевнобольных. Вот что я думаю! — вскричал я.
— Если бы я был сумасшедшим, вы были бы правы, — хладнокровно возразил Ляпондер — Но я не сумасшедший. У меня нечто совсем иное, может быть очень похожее на сумасшествие, но тем не менее ему противоположное. Вы послушайте только. Вы сейчас поймете меня… То, что вы мне только что рассказывали о призраке без головы, — это символ, разумеется; если вы подумаете, вы легко найдете ключ к нему — со мной однажды это случилось точь-в-точь. Но я взял зерна. Так что я иду «дорогой смерти». Для меня самое святое — это сознание, что каждым моим шагом руководит духовное начало во мне. Я за ним слепо, доверчиво пойду, куда бы ни повела меня дорога: к виселице или к трону, к нищете или к богатству. Я никогда не колебался, когда выбор был в моих руках.
Потому-то я и не солгал, раз выбор был в моих руках.
Вы знаете слова пророка Михея: «Сказано тебе, человек, что есть добро и чего требует от тебя Господь»?
Если бы я солгал, я бы создал причину в мире, ибо у меня был выбор, — когда же я совершал убийство, я не создавал никакой причины, просто освободилось следствие давно дремавших во мне причин, над которыми у меня не было никакой власти.
Итак, руки мои чисты.
Я рождаюсь для свободы тем фактом, что духовное начало, склонив меня к убийству, казнило меня. Люди, посылая меня на виселицу, отделили мою участь от их судеб.
Я чувствовал, что это святой, и волосы у меня стали дыбом от ужаса перед собственным ничтожеством.
— Вы рассказали мне, что под действием гипнотического внушения врача вы на долгое время потеряли воспоминание о юности, — продолжал он, — это признак, стигмат всех тех, кто укушен «змеем духовного царства»{152}. В нас гнездятся две жизни, одна над другой, как черенок на диком дереве, пока не произойдет чудо пробуждения, — то, что обычно отделяется смертью, происходит путем угасания памяти… иногда путем внезапного внутреннего переворота.
Со мною случилось так, что однажды, на двадцать первом году, по-видимому без всякой внешней причины, я проснулся как бы переродившимся. То, что мне до тех пор было дорого, представилось мне вдруг безразличным: жизнь показалась мне глупой сказкой об индейцах и перестала быть действительностью; сны стали достоверностью — аподиктической, безусловной достоверностью, понимаете: безусловной, реальной достоверностью, а повседневная жизнь стала сном.
Со всеми людьми могло бы то же самое случиться, если бы у них был ключ. А ключ заключается единственно в том, чтобы человек во сне осознал «форму своего я», так сказать, свою кожу — нашел узкие скважины, сквозь которые проникает сознание между явью и глубоким сном.
Поэтому-то я и сказал раньше: «я странствую», а не «мне снится».
Стремление к бессмертию есть борьба за скипетр с живущими внутри нас шорохами и призраками, а ожидание воцарения собственного «я» есть ожидание Мессии.
Призрачный «Habal garmin», которого вы видели, «дыхание костей» по Каббале, и был Царь… Когда он будет коронован… порвется надвое веревка, которой мы привязаны к миру рассудком и органами внешних чувств…
Как же могло случиться, что я, несмотря на мою оторванность от жизни, стал в одну ночь убийцей, спросите вы? Человек — это стеклянная трубка, сквозь которую катятся разноцветные шарики: почти у всех один шарик за всю жизнь. Если шарик красный, значит, человек «плохой». Желтый — человек «хороший». Бегут два, один за другим — красный и желтый, тогда у человека «нетвердый характер». Мы, «укушенные змеем», переживаем в течение одной жизни все, что происходит с целой расой за целый век: разноцветные шарики бегут через трубочку, и когда они на исходе — тогда мы становимся пророками — становимся зерцалом Господним.
Ляпондер замолчал. Долго не мог я произнести ни слова. Его речь меня ошеломила.
— Почему вы так тревожно спрашивали меня раньше о моих переживаниях, когда вы стоите настолько выше меня? — начал я снова.
— Вы ошибаетесь, — сказал Ляпондер, — я стою гораздо ниже вас. Я расспрашивал вас потому, что почувствовал, что вы обладаете ключом. Которого мне недостает.
— Я? Ключом? О Боже!
— Да, да, вы. И вы дали его мне. Я думаю, что сегодня я самый счастливый человек в мире.
Снаружи послышался шум, засовы отодвигались… Ляпондер не обращал на это внимания.