Он застонал тихонько и опустил слепое лицо в траву, чтобы не думать об этом.
Воспоминания вновь приходили к нему.
Вот он увидел завод в Коломне, где он работал токарем, когда был еще комсомольцем, — веселое время стрелковых кружков и спектаклей; вспомнил свою солдатскую службу на Колыме, на Байкале…
Дальний Восток! Он любил его так же, как и родные места, как это Подолье, как эту светлую реку Донец, что вынесла его на левый берег. И это была она, все она, одна родина. И вспомнился ему вдруг хвойный запах кедров, он как будто услышал величавый шум тайги. Шум этот звучал в его сердце.
Вспомнилось ему, как однажды шел он по длинному байкальскому тоннелю, торопясь прийти вовремя на свой пост. В тоннеле было темно, как сейчас перед его глазами. Он спешил скорее пройти этот каменный мешок, где мокрый дым паровозов ложился на рельсы и не исчезал совсем.
Вдруг он услышал сзади стук поезда, бегущего по соседним рельсам, и оглянулся, чтобы проводить его глазами. Прошла минута, другая — поезд был длинный. Но когда он снова обернулся и посмотрел перед собой вперед, то увидал два новых дымных света. Они стремительно двигались к нему, освещая перед собой и дым, и влажные глыбы выдолбленного камня, и его самого, стоящего среди путей. Еще секунду он потерял на то, чтобы окончательно убедиться, что встречный поезд мчится прямо на него.
Он сбежал с рельсов, бросился на землю и боком прижался к стене тоннеля. Было так мало места для его широкого и сильного тела, что ему хотелось схватиться рукою за рельсы, чтобы поезд не втянул его под колеса. Но силой воли он отнял свою руку. И поезд прошел над ним, зацепив чем-то железным за его одежду. Страшная сила тащила его за собой. Но с упорством, равным этой силе, он схватился за шпалу и ногами уперся в каменный выступ стены. И поезд ушел от него, унося с собой вырванную полу его солдатской шинели. Он же поднялся с земли и пощупал тогда свои онемевшие, ободранные о камни пальцы.
Вспомнив об этом, он и сейчас, как тогда, быстро поднялся с земли и слепыми глазами начал озираться кругом. Светило солнце. И странно, ему показалось вдруг, что близко, метрах в двадцати, он видит высокий куст.
Трудно было угадать куст в этом смутном пятне, плавающем перед его взором. Но все же он пополз к нему. Это был в самом деле широко раскинувшийся куст серебристой таволги, выросшей неподалеку у болотца. Тогда он тихо рассмеялся от радости, так как подумал, что еще через трое суток он, может быть, сумеет отличить кусты от травы уже за пятьдесят метров. И он решил ползти к своим еще трое суток, пока хоть как-нибудь действуют его руки и ноги и бьется его сердце.
Он снова потащил свое обожженное тело вперед.
Так протащился он еще полдня и вдруг свалился в окопчик, в котором никого не было. Это была яма огне-камнемета, которую он сам же выкопал для обстрела немцев. Метрах в трехстах направо — он это хорошо знал — должны быть наши окопы.
И верно, — в два часа пополудни он приполз к своим.
Тут, недалеко от окопов, среди высокой травы, силы оставили его, и в первый раз он громко крикнул:
— Товарищи, помогите!
Бойцы окружили его.
— Кто ты? Откуда ты пришел?
— Разве вы не знаете командира саперного взвода Шершавина? — спросил он.
Они его не знали, бойцы были новые. Но они нежно взяли его на руки и положили у края окопа, на солнце.
В это время подошел помощник командира роты этого участка, человек уже немолодой, в шинели, пробитой осколками во многих местах. Он секунду глядел в слепое, обожженное лицо сапера, не узнавая его; спросил, не веря своим глазам и все еще сомневаясь:
— Шершавин, это ты?
— Да, я, товарищ старший лейтенант.
— Так это ты, Шершавин? — Он подбежал к нему, приподнял от земли, положил его голову на свои руки. — Откуда ты? Автоматчики вернулись и сказали, что ты погиб на мосту. Но все равно — мы искали тебя две ночи подряд. Искали — и никого не нашли.
— Значит, живы автоматчики? — сказал Шершавин с радостью. — А я боялся спросить!
И он рассказал командиру все, что с ним было.
— А ты видишь что-нибудь? — спросил его тихо командир, снова вглядываясь с беспокойством и жалостью в темные ожоги на его лице, в его распухшие глаза и веки.
Шершавин покачал головой. Потом сказал:
— Нет, но я буду видеть.
— А ты слышишь меня хорошо? — спросил командир.
— Все слышу, — ответил Шершавин. — Тихо у вас тут.
Командир с облегчением вздохнул.
— Сейчас тихо, — сказал он. — Нету у нас больше немцев на этой стороне. Может, мины их только остались. А вот когда ты мост взорвал, шум тут был большой. Бой мы дали немцам. Дивизион «катюш» ударил. Автоматы били, пулеметы, артиллерия. До восьми часов утра шел бой. Слышал ты это?
— Этого я не слыхал, — сказал Шершавин.
— А какое сегодня число? — спросил командир. — Ты знаешь?
Шершавин задумался и начал считать.
— Восемнадцатое, — сказал он, наконец. — Потому что полз я три ночи. Соловьи пели. Три ночи я полз и два с половиной дня.
— Нет, — сказал командир, — сегодня девятнадцатое. Значит, был ты, Шершавин, целые сутки без памяти. Потому-то и боя нашего не слыхал. А мы тебя искали-искали и направили материал о посмертном присвоении тебе звания Героя Советского Союза.
Шершавин улыбнулся всем своим обожженным лицом и сейчас же тихонько застонал. Даже эта необыкновенная радость причиняла ему страдание. Но он все же сказал:
— Ну вот, посмертно! Зачем посмертно? Я жить хочу. Я буду жить.
Тогда командир обнял его бережно и накрыл своей шинелью, чтобы согреть.
— А есть ты хочешь? — спросил его командир.
Он попросил только кусочек хлебца — граммов сто.
Бойцы дали ему хлеба. Он медленно съел его. Это был первый кусок, который он съел за четыре дня. Затем выпил полкружки воды и уснул под старой, пробитой осколками шинелью командира. Но какая теплая она была! Как чудесно пахло от нее русским сукном, мокрой землей, махоркой! Он перестал дрожать.
Разбудил его минометный огонь. Немцы били и били по этой самой точке, будто знали, что вернулся сюда тот бессмертный советский солдат, что так дерзко разрушил их переправу, так невозвратимо отбросил их назад и уложил в задонских степях, среди плавней, столько немецких солдат.
Земная пыль и пламя танцевали в траве.
Бойцы подняли Шершавина на руки, втащили в окоп и спрятали его в глубину от новой смерти. А мины ложились уже у самого края.
Окопы начало засыпать землей.
Так длилось пятнадцать минут. Потом разрывы стихли, обстрел кончился. Пришли товарищи его, саперы, сняли с него землю, положили его тихо на носилки и пошли по ходам сообщения.
Тело болело от ожогов, от холода, от земли, навалившейся на него своей великой тяжестью, но душа была крепка и спокойна. Его несли товарищи по тем недоступным ни для какой смерти ходам сообщения, по которым незримо сливается воедино душа великой армии великого народа, сражающегося за свое отечество.
И старший сержант Шершавин начал снова жить.
Он слышит, он видит, он трудится.
Недавно мы видели его с его Золотой Звездой.
1944
Сказки(Китайские сказки по мотивам китайского фольклора)
ПРЕДИСЛОВИЕ
ЭТИ СКАЗКИ написаны по мотивам народных сказок Китая и Тибета, но сюжет их свободный.
Я пользовался разными источниками — как литературными, так и устными рассказами, которые довелось мне самому слышать и записать на Дальнем Востоке со слов китайских рыбаков, охотников и приискателей.
Некоторые из этих сказок — «Дочь дровосека», «Мальчик Бадмарак», «Вол, лисица и клещ» — существуют и в старых русских переводах, однако в других, отличных от этого вариантах.
Сказки живут, как птицы. Только в родной стране вьют они свои гнезда, хотя и улетают часто в другие страны зимовать. Поэтому следы китайских сказок мы встречаем у многих народов, живущих по соседству с Китаем: у монголов, японцев, тибетцев, даже у киргизов и индусов.
И все же сказку, рожденную в Китае, нетрудно отличить от других, так как каждый народ собственными средствами выражает свою поэзию и мудрость.
Работая над этими сказками, я обращал внимание именно на те особенности, которые присуши китайскому творчеству, и в то же время старался познакомить нашего читателя хотя бы с некоторыми чертами быта китайского народа и складом его народной мудрости и поэзии, древнее которой не знает мир.
ЖЕЛАННЫЙ ЦВЕТОК
НА БЕРЕГУ реки, бегущей с высоких гор Китая, жил со своим старым-престарым дедом бедный мальчик Лю.
Дед Лю был рыбаком, а отец, как многие соседи, возделывал поле. Но, как и у многих соседей, поле у него было такое маленькое, что даже в хороший год не могло прокормить троих.
Вся же другая земля, где мог родиться хлеб, принадлежала могущественному вельможе Цзян Ю-су, правившему этой областью по повелению императора.
Но Цзян Ю-су был не только правитель — он был еще маг, злой волшебник, умевший повелевать черными ветрами и причинявший народу много бед, так как насылал бури, отнимал у людей землю и не позволял сеять на ней ни просо, ни рис, ни другие хлебные злаки.
Люди очень боялись Цзян Ю-су, но не могли отыскать поблизости никого, кто бы победил его. Поэтому они уходили в горы, где, по преданию старых людей, в яшмовых, скрытых от взора пещерах жили могучие великаны, которые одни могли сразиться со злым волшебником.
И вот однажды, когда в стране случился голод и мать Лю умерла, отец, передав свою хижину старому деду, тоже собрался со всем бедным народом в горы и при этом сказал Лю:
— Оставайся, Лю, и береги деда. Старость должна жить в покое, чтобы люди не боялись стареть. Ты видишь, он уже не может закинуть свою сеть в реку, чтобы вытащить хоть несколько рыбок и сварить из них похлебку. А я вернусь, как только мы найдем в горах великанов, которые сразятся со злым волшебником.