Маджиде встрепенулась. «Неужели снова какая-нибудь беда?» — пронеслось в ее голове. Она быстро поднялась по лестнице и вошла в зал. Тетушка Эмине и дядюшка Талиб, стараясь казаться спокойными, ждали ее полулежа на низкой софе. За маленьким столиком чуть поодаль сидела Семиха, делая вид, что погружена в чтение.
— Послушай, дочь моя, — сказала тетушка Эмине, смерив Маджиде пронизывающим взглядом, — где ты так поздно гуляешь? Время уже за полночь.
Маджиде растерянно огляделась. Семиха углубилась в чтение романа. Дядюшка Талиб с необычайным вниманием изучал шляпку вколоченного в пол гвоздя.
— Сколько времени я молчала, — продолжала тетушка Эмине. — Все надеялась, что ты образумишься. Но наша — тьфу, тьфу, не сглазить бы — серьезная, послушная девушка с каждым днем ведет себя все хуже. Наедается где-то на стороне, словно и обеды наши не по ней, приходит домой ночью, чтобы никто не видел, и утром, ни с кем не поговорив, исчезает. Соседи уж бог знает что говорят. Кто видел тебя в Бейоглу с каким-то молодым человеком, кто встречал в парке, куда ты ходила слушать саз с пожилым беем. Врать не буду, сначала я верить не хотела. Все-таки ты из нашей семьи, а в нашей семье, слава Аллаху, еще ни о ком не шла худая слава. Но ведь не все правоверные — лгуны. Клянутся, божатся, что говорят правду… Мы ждали, думали: сама возьмешься за ум. Но больше терпеть я не намерена. Перед покойным твоим отцом, да хранит его душу Аллах, отвечать-то мне придется за тебя. Нам он доверил твою честь. Никогда я и думать не могла, что доживу до такого позора!
Тетушка Эмине никак не решалась произнести самого главного и несколько раз поглядывала на дядюшку Талиба, словно говоря: «Скажи же ты». Старик заерзал на софе, задумался.
В зале воцарилась глубокая тишина. Маджиде, кусая губы, ожидала конца разговора. Видя, что дядюшка Талиб не решается раскрыть рта, Эмине снова обратилась к девушке:
— Послушай, дочь моя, отец твой умер, упокой его душу Аллах. Сегодня мы получили письмо от твоей матери. Несчастная женщина сама не знает, что пишет…
— Да, вопросы наши так и оставила без ответа. Пишет только: дочери моей, ради бога, ничего не говорите, чтобы она не убивалась… — вставил Талиб-эфенди.
— Может не волноваться, — съязвила тетушка Эмине, — доченька ее и не думает убиваться…
Семиха тихонько фыркнула. Маджиде услышала это, и возмущение, наполнявшее ее душу, дошло до предела. Она хотела, чтобы разговор этот закончился как можно скорее.
-: Могу я прочитать письмо? — спросила она.
— Зачем? — сказала Эмине-ханым, переглянувшись с супругом. — Она его на наше имя прислала. Бессвязные слова…
Маджиде рассердилась.
— Но почему я не могу его прочесть?
— Если тебе интересно знать, что с твоей семьей, поезжай домой, узнаешь.
— Конечно, конечно, — тотчас поддержал супругу дядюшка Талиб. — На месте будет виднее.
Маджиде почувствовала, что кровь бросилась ей в голову. Она не знала, что ответить. Ей хотелось уйти к себе, спокойно обдумать случившееся. Но в то же время лучше покончить с этим делом сейчас же. Пусть они выложат все, и тогда она узнает, что от нее скрывают. Ясно, сегодня ее встретили так отнюдь не потому, что она вернулась домой поздно.
— Мама пишет, чтобы я вернулась в Балыкесир? — спросила она как можно спокойнее.
— Нет, — проговорилась Эмине-ханым. И тут же поспешила исправить оплошность: — Да, то есть пишет она много, но смысл такой…
— Конечно, смысл такой, — снова пробормотал дядюшка Талиб. — Одним воздухом в Стамбуле не проживешь. Валиде-ханым, правда, не пишет об этом, но уже два месяца…
Сердитый взгляд тетушки Эмине заставил его умолкнуть.
— Дело не в том, — продолжала она. — Разве об этом стоит говорить? Слава богу, у нас в доме еще найдется кусок хлеба для тебя. Ты нам не в тягость. Да оградит тебя Аллах от подобных мыслей.
— Конечно, конечно, — поддакнул дядюшка Талиб. — Одним ртом больше или меньше — разница невелика. Да вот и мать твоя пишет, что, как только разберется в делах отца, все поправится. — И тут же пробормотал себе под нос: — Не так-то просто разобраться в его делах. Неизвестно, останется ли что-нибудь после того, как все будет улажено.
Эмине снова метнула на супруга сердитый взгляд, и он, вздохнув, умолк. Маджиде уставилась на тетушку. Никогда еще не испытывала она такого отвращения к этой старой женщине, безуспешно пытавшейся с помощью самой примитивной хитрости обмануть ее и утаить свои истинные намерения. Дядюшка Талиб, который вообще не умел скрывать своих мыслей и беспрерывно проговаривался, казался Маджиде куда более порядочным человеком.
— Я ведь сказала — дело вовсе не в этом, — продолжала тетушка Эмине все с тем же видом оскорбленного достоинства. — Речь идет о чести нашей семьи. По правде говоря, я сама напишу твоей матери: пусть знает, что творит ее дочь. Если захочет, оставит тебя здесь, а нет — сама подумает, как быть.
Маджиде постояла еще немного, глядя себе под ноги, потом обвела взглядом всех. На лице ее была написана твердая решимость. Семиха отложила в сторону роман и спокойно, уже считая излишним всякое притворство, поглядывала на кузину с довольной улыбкой. Дядюшка Талиб зевнул во весь рот. Не произнеся ни слова, Маджиде повернулась и ушла к себе.
Сразу вслед за ней и прочие члены семьи разошлись по своим комнатам. Маджиде села на подоконник. Она прислонилась головой к оконной раме и подняла глаза на луну. Неужели этот лучистый круг, с насмешливым спокойствием взирающий на самые зловещие деяния, с одинаковым равнодушием освещающий все, — это та самая прекрасная и пьянящая до самозабвения луна, которой недавно они любовались на море вместе с Омером?
Маджиде медленно поднялась. Весь дом уже погрузился в глубокое молчание. Она осторожно, на носках, подошла к кровати, встала на колени и вытащила черный сафьяновый чемоданчик. Аккуратно сложила свои немногочисленные вещи. Надела кофейного цвета свитер и клетчатую юбку. Девушка не испытывала ни волнения, ни тревоги. Надев пальто, она немного постояла посреди комнаты, огляделась. Взяла лежавшие на кровати ноты, уложила их в чемодан. Больше ноги ее здесь не будет!
Боясь забыть что-нибудь, она шарила глазами по комнате, освещенной тусклым светом уличного фонаря. Убедившись, что ничего не забыто, она снова подошла к окну, присела и пересчитала все свои деньги. Двадцать лир с мелочью. Встала. Взяла потяжелевший чемодан и вышла из комнаты. Она не боялась разбудить кого-нибудь. Пожалуй, ей даже хотелось, чтобы они слышали, как она уходит. Так обращаться с нею! Никто еще не позволял себе подобного. Ошеломление и растерянность, овладевшие ею в первый момент, сменились неколебимой решимостью. Обитатели этого дома вызывали у нее теперь лишь глубокое презрение.
— Бессовестные, — проговорила она сквозь зубы. Ей было противно даже вспоминать их слова. Не зажигая света, она спустилась по лестнице. В нижнем зале спала Фатьма. Услышав шаги, она подняла голову:
— Это вы, барышня?.. Уходите?
— Да, — кратко ответила Маджиде. И стала спускаться по лестнице, ведущей на улицу.
Фатьма поднялась и в ночной рубашке пошла за ней, бормоча:
— Ох, барышня… Куда вы пойдете так поздно?.. Только это правильно. После таких слов даже камень не усидел бы на месте… Аллах да поможет вам.
Маджиде отворила дверь. Свет уличного фонаря упал на лестницу и осветил грубые, растрескавшиеся ноги Фатьмы. Маджиде протянула ей руку.
— Прощайте, Фатьма!
Девушка неловко пожала руку старой служанке, а та обхватила ее голову ладонями и расцеловала.
— Доброго пути, барышня! Доброго пути! Маджиде захлопнула за собой дверь.
XII
Она стояла на каменных ступенях перед домом и не знала, что делать, куда пойти. Денег, пожалуй, хватит на то, чтобы дня два прожить в гостинице, а потом… потом вернуться в Балыкесир.
Она задумалась. Когда она собирала вещи и уходила из дому, у нее и в мыслях не было возвращаться в Балыкесир. Ей хотелось лишь одного: убежать из этого дома… Куда? Над этим она не задумывалась. Воспоминание о Балыкесире заставило ее содрогнуться. А разве здесь лучше? Какое там! Отныне у нее нет дома, нигде и никакого. Поехать к шурину, торговцу мануфактурой, и жить там вместе с матерью? Дела отца приводятся в порядок. Но недаром дядюшка Талиб сказал: «Неизвестно, останется ли что-нибудь…»
И снова, как во время объяснения с тетушкой, мысли Маджиде затуманились, в голове зашумело. Она устало закрыла глаза. Нет, она не поедет в дом шурина. Старшая сестра вечно ревновала своего непутевого мужа, этого выскочку, ко всем, даже к собственной матери. А перед ее закрытыми глазами волновалось море. Вначале оно напугало ее, а затем, при свете луны и под влиянием речей Омера, показалось ласковым, привлекательным. Глубина его манила, звала, завораживала.
Ее дыхание участилось, стало прерывистым. Колени ослабли. Она хотела было присесть на каменные ступени крыльца, но неожиданно вздрогнула и открыла глаза.
— Вы здесь? — спросила она, ничего еще не понимая, но уже охваченная предчувствием счастья. — Что вы здесь делали?
На нее молча смотрел Омер, улыбаясь одними уголками губ. Никогда еще Маджиде не видела на его лице такой грустной улыбки. Он протянул ей руку. Маджиде дала ему свою и спустилась по ступеням. Они стояли так близко, что чувствовали дыхание друг друга, смотрели друг другу в глаза. Эти несколько секунд сблизили их больше, чем самые долгие свидания.
— Вы ждали меня? — спросила Маджиде, опустив глаза.
— Да… — Омер промолчал и добавил: — Я знал, что сегодня еще раз увижу вас.
Они медленно пошли по улице. И только у трамвайной линии Омер спохватился:
— Боже мой, какой я дурак! — Он забрал у Маджиде чемодан. Некоторое время они молчали. Улицы совсем опустели. Ушли в депо последние трамваи, на несколько часов предоставив отдых рельсам, зиявшим между плит мостовой, как рассеченные ножом щели.
Омер остановился и поставил чемодан.