Что же мне подобной доли, рок суровый, не осталось?
Копи с морем загрустили, на мои глаза взглянувши;
Им ни жемчуга, ни лала дорогого не осталось.
Горе для себя мне нужно. Что ж других ты огорчаешь?
Как бы мне тогда, боюсь я, гнета злого не осталось!
Та целителы;ица-дева Саккаки убить желает.
Ныне смерть — одно лекарство, а иного не осталось.
Душу ранит мне напев
Есть ля кто, с ней красотою сходный?
Все стремятся к ней в тоске бесплодной.
Боль души достигла; смерть — спасенье.
Что ж, умру, любимой неугодный!
Полюбивши кудри и лакиты,
По ветру теперь брожу безродный.
Взгляд твой сразу всем напоминает.
Тюркского кинжала блеск холодный.
Песню милая поет по-тюркски —
Душу ранит мне напев свободный!
Никакое зеркало не в силах
Отразить твой облик благородный!
Саккаки! Печаль, тоска и гибель —
Пища для твоей души голодной!
В пучине горя пропадет
Увижу: стройная моя в улыбке розою цветет —
И в жертву душу принесу, что истомилась от невзгод,
Огонь разлуки злобно жжет, о мусульмане, сердце мне,
И сердца кровь из скорбных глаз теперь без устали течет.
Коль два-три дня промучит рок меня подобною бедой,
То скоро мой последний след в пучине горя пропадет.
Я понял ныне: гнет ее на самом деле — верность мне.
О боже! Сохрани ее и этот милосердный гнет!
Стихи о локонах ее отныне знает целый мир;
О них поэму ветерок пускай любимой отнесет!
Коль небо, ранящее в кровь сердца людские что ни час,
Услышит стон мой, то само горячей кровью изойдет.
Она смеется, Саккаки, при виде желтых щек твоих —
Пусть к радости ее всегда шафранный цвет ланит зовет!
Тебе лишь горе
Косы твои счастье несут сердцу, утратившему покой,
Я благодарен, что, наконец, счастье мое повстречалось со мной!
Ты душу сожгла, как дерево уд, как амбру душистую — тело мое,
И спас меня от горшей беды лишь подбородок серебряный твой.
Горько скорблю я: раньше я был знатной особой — ее рабом,
Ныне простым влюбленным я стал — чернью я стал для дорогой.
Вдруг на других взглянет она — и от испуга я не в себе.
Ах, неужель из-за любви вечно я буду полон тоской?
Войско кудрей, не зная пощады, лицо закрывает любимой моей, —
Вечер сменил лучезарное утро, весна сменилась дождливой порой.
Луною назвал я лицо любимой, потом прошенья за это просил.
Ты ведь прекраснее всех на свете, меркнет луна пред такою красой.
Плачь, Саккаки, с давних времен так промыслитель создал весь мир —
Прочим восторги, радость даны, тебе — лишь горе, что встало горой.
Сотни причуд
Жемчуг струится из глаз моих, как губы-кораллы на ум придут,
Мысль о любимой — сердца наперсник, лалы ее душу влекут.
Если опишут ангелы в небе гуриям рая твою красоту,
Рай позабыв, к порогу любимой, чтоб там жить в раю, поспешно уйдут.
Если лица ее — гулистана — о быстрый ветер, коснешься ты,
Ей расскажи, что черные кудри печальную душу к себе зовут.
Милой ланиты розам подобны, нежной травою поднялся пушок,
Сад раздражен, что ими подольше полюбоваться ему не дают.
Видя мой образ, друзья решили, будто живу я, но это не так.
Каждый день мою жизнь отнимают моей любимой сотни причуд.
"Мы ее зубы хотим увидеть!" — сказали очи, полные слез, —
Море Омана к перлам стремится, они отраду ему несут.
Если стремленье к жестокой царице тебя убьет, что с того Саккаки.
Всех, кто к царице вечно стремится, — знаешь ты, всех беспощадно убьет!
Душа больная плачет
Тело сожжено в разлуке, и душа больная плачет,
И глаза багрянит кровью, в горе изнывая, плачет.
Нет лекарства от болезни! Видя, как душа скорбит,
Разорвал свой ворот лекарь и, покой теряя, плачет.
К жемчугам-зубам стремлюсь я, плачу, видя розы щек.
И, тоску мою заметив, облако, страдая, плачет.
Вечером в собранье станут спорить о твоем лице —
И светильник в тяжком горе, завистью сгорая, плачет.
У дверей твоих лежу я много лет подряд, как пес,
Мусульманин и неверный, на меня взирая, плачет.
Плачет милая, увидя, что меня жалеет враг.
Лживо ль, искренне ль — не знаю, сердцу дорогая плачет.
Знатный ли, простой ли, мудрый иль невежда — весь народ,
Горе Саккаки немое ясно понимая, плачет.
Дерзкий, чего же ты хочешь?
Если увидит в зените солнце твою красоту —
Будет одну лишь знать о закате мечту.
Облик любимой увидев, роза краснеет, стыдясь,
И говорит: "О когда я так, как она, расцвету!"
Брови твои в полнолунье видело небо — и вот
Скрыло оно полумесяц, всюду разлив темноту.
Сердце, глаза твои видя, стонет, а ты все молчишь;
Что ж, как Мессия, не хочешь словом прогнать маету?
Яблоки — алые щеки — сердце поймали в полон;
Чтобы увидеть их мог я, скинь поскорее фату!
Враг убивает жестокий, знать ты не хочешь о том,
Долго ли будет у милой пес на хорошем счету?
Если ты хочешь, как воду, лить мою кровь — не стыдись,
Грех твой возьму на себя я, ты сохранишь чистоту.
К милым ногам поминутно слезный струится поток.
Дерзкий, чего же ты хочешь? Вспомни свою нищету!
Словно гора, предо мною черное горе встает!
Милая сердцу не хочет знать Саккаки сироту!
Я видел локон своенравный
Глаза на луг похожи стали, взглянув на эти розы щек"
Чтоб видеть розовые губы, я пролил алых слез поток..
Когда вздыхал я, полный страсти, о дивных локонах твоих,
То галию и легкий мускус разнес по миру ветерок.
Река печальных слез взрастила нарван и стройный кипарис.
О стройном стане милой плача, я от печали изнемог!
С весенним облаком сравнила мое печальное лицо;
От слез моих жасмин и роза теперь растут у милых ног.
Я видел локон своенравный под дуновеньем ветерка —
Кольцом завился — стал он дэвом, развился — и драконом лег.
Едва ты на меня взглянула — попало сердце в сеть кудрей,
Науку новую придумал колдун — коварный твой зрачок!
Любя Ширин, Фархад и горы дробил в неистовстве своем,
А Саккаки приносит душу раздробленную в твой чертог!
В ней чувства не было и нет
Лукавым взором ввергла ты меня в сто тысяч горьких бед,
Смотри — окрасил твой агат мое лицо в янтарный цвет!
Меня от двери гонишь ты, меня теперь чужим зовешь,
Зачем же другом ты звала и слала взглядом мне привет?
Сказала о любви она? Едва ли правда в этом есть!
Оговорилась, может быть, — в ней чувства не было и нет.
Из глаз и сердца пусть течет ручей кровавый день и ночь —
Они безумием своим мне причинили страшный вред.
С тобой свиданий я лишен и все ж не жалуюсь на рок:
Он сделал тутией для глаз прах стоп твоих — ведь в нем мой свет!
Пусть лоб нахмурила она и брови сдвинула — и все ж
И в сердце и в лице ее искать напрасно гнева след!
Всевышний, создавая мир, определяя жребий душ,
Дал Саккаки — бедняге в дар тоску и горе сотен лет.
Сердце тверже наковальни
Облик милой видя, мудрый спросит: "То лицо ль?
Душа ли?" Улыбающимся лалом кажутся уста меняле!
Рот — бутон, как жемчуг зубы... Кто сказал так — не солгал,
Легкий стан твой кипарисом, правда, неспроста прозвали.
Видя облик твой прекрасный, мягкою тебя сочли.
"Сердце-тверже наковальни!" — вот что вскоре все узнали.
Локоны и лик твой видя, день и ночь мы хвалим их,
А глаза, увидев щеки, "это — месяц" всем сказали.
Волосы твои китайским мускусом зачем зовут?
Тот, кто так сказал, у мудрых умным прослывет едва ли.
Слезы Саккаки назвали