— У обоих черный Пит. — Всеобщее ржание, хихиканье, ухмылки. Дамы обнимаются, мужчины хлопают себя по ляжкам; Ио хохочет громче всех под бдительным оком семейства.
Скверно все это. Альберт знает себя и свои симптомы, он уже готовится к безмерной кручине, которая скоро охватит его, он пьет за них, за свое семейство, желает всем Хейленам крепкого здоровья, он пока еще с ними, о, не подумайте, что он уже отсутствует или не радуется вместе со всеми.
— Клод, иди сюда, — говорит Альберт, — посиди немножко со мной.
Лотта
Лотта кивает в ответ на слова мужа, хотя и не может уследить, о чем он рассуждает. Она пьет и приговаривает:
— Чтобы рот прополоскать. — Ее только что вырвало в рододендронах, и сейчас она вся внутри кислая, как зеленое яблоко. Нельзя было мешать разное вино, заметил Ио, то, что рождено хлебным злаком, нельзя мешать с тем, что рождено виноградной гроздью, а когда она ринулась в сад, он помог ей быстро повязать фартук, потому что соседка…
Она жалеет, что не надела сегодня утром свой гигиенический пояс с синтетическими кружевами, это из-за Антуана, вечно он спешит, вечно хочет прибыть вовремя, хотя другие так прямо…
Другие чужим никогда не помогают. Антуан же всегда тут как тут. И он никогда не исправится, ведь ему уже сорок шесть.
От этого свежего загородного воздуха она совсем опьянела. Ну, и вино, конечно, сделало свое дело тоже. И все-таки больше виноват воздух, этот запах навозных куч, леса, домашнего скота и прочего. Если бы я почаще выезжала за город на свежий воздух и если бы каждый раз он творил со мной то, что сегодня, да-а, я бы в конце концов просто перестала себя уважать. И что тогда? К счастью, Антуан пока ничего не заметил. Другое дело Жанна, она-то меня насквозь видит. Лотта никак не возьмет в толк, что Антуан хочет сказать этими играми, он все объясняет на каких-то странных примерах. «Когда начнется игра, я разберусь что к чему», — говорит Лотта.
(Фермеры, что сидят взаперти всю холодную зиму в своих кухнях, где пахнет пахтой и пойлом для скотины, фермеры, старые и молодые, живущие среди засаженных репой полей с белыми пятнами наледи, видят, как она гуляет по припудренным снегом пастбищам, и фермеры, что возвращаются из церкви — с лиловыми щеками, в накрахмаленных рубахах и черных, будто лакированных, костюмах, — видят, как она вышагивает, добрая телом — как раз то, что им нравится в женщине, — на высоких каблуках, в узкой юбке, плотно облегающей темно-синий корсет из эластичного вирена, словно приклеенного к ее каучуковой коже, и в их мужичьих башках крутятся ее светло-сиреневые чулки без шва, из ноздрей у них валит пар, а гульфики из черной фланели чуть не лопаются от натуги, они перелаиваются друг с другом.)
Антуан в этих делах ничего не смыслит, его огонь давно потух, это у него фамильное. По словам Бергаатье, Альберт тоже не ахти какой герой, а взять Клода… Нет, лучше не брать.
Лотта не любит думать о Клоде. Он человек другого сорта. Никак она к нему не привыкнет, рядом с ним всегда чувствует себя неуверенно, он внушает ей страх и отвращение. Лотта берет еще одно пирожное со взбитыми сливками. Тесто слишком тяжелое, будет давить на желудок. Заметит ли кто-нибудь, если снять сейчас фартук, в котором она выходила в сад?
Натали с Ио покажут, как играть, — они-то знают эту игру, не раз в нее играли. Из приемной слышно шуршание и громкий голос Натали, которая что-то доказывает.
(Двенадцать фермеров сидят в церкви. Они дружно наклоняют головы, но глаза их под зубными щетками бровей, под красными глыбами лбов устремлены к ней, их многоголосый зов обращен к ее коже, к ее шкуре, к ее меху. Под серебряными цепочками карманных часов, под молитвенниками на дрожащих коленях, обтянутых блестящим черным лаком, поднимаются огромные тюбики зубной пасты, все выше, аллилуйя! — поют они, разгоняя окутавший ее ладан, она перед ними как на ладони — извивается, принимая на себя со всех сторон мужскую картечь.)
— Ах, какая чудная пара!
— Вот и они!
— Надо же!
— Нет, кроме смеха…
В гостиной появляются двое. Но это не пара. Ио плывет по комнате с необычайной вальяжностью, которая никогда не покидает этих парней в ризах, привыкших выходить к алтарю, выступать в процессиях и торжественно вышагивать между рядами церковных стульев. Медно-красная голова его повязана белым носовым платком. Он тащит за собой простыню, ложится на диван, сандалии прямо перед носом Альберта, натягивает на себя до самого подбородка простыню и, положив ладони под щеку, храпит.
— Спящий человек, — констатирует Антуан.
— Я тоже так думаю, — говорит Лотта.
Натали в коротком, выше колен, пластиковом фартуке, на голове — прозрачная, винного цвета косынка, в руке сумочка. Она семенит мимо зрителей и останавливается возле спящего. Бросает сердитый взгляд на Жанну и Клода, те сидят и шепчутся, вот ведь закадычные друзья — водой не разольешь. Затем со стороны Ио и Натали следует целая серия очень жалостных и отчаянных гримас и жестов. Она явно им намекает на пищу, но на что именно?
— Им нельзя говорить, — поясняет Антуан, — поняла?
Натали указывает на свои глаза, потом на глаза Ио, который теперь умильно трясет головой и улыбается ей. Затем он сам указывает на свои выпученные глаза и на грудь Натали.
(«Лотье, если дашь мне увидеть тебя раздетой, — говорил ей Де Бюссере, — ты всю войну ни в чем не будешь нуждаться». И за кусок копченого крестьянского окорока она открыла тогда перед ним свою грудь. Сейчас этот Де Бюссере живет в собственной вилле на побережье.)
Ио и Натали показывают присутствующим на свои уши. Потом Ио широко разевает рот, показывая зубы, два из них запломбированы, а Натали склоняется к нему головой. Ио кусает розовую косынку и делает вид, что жует волосы Натали.
— О-го-го! Потише, — говорит Тилли.
Игра окончена.
— Так, так, — говорит Ио и, отдуваясь, встает с дивана.
— Ну, отгадывайте! — верещит Натали.
— Что ты думаешь? — спрашивает Антуан.
Каждый считает, что заслужил стаканчик. Лотье шумно вздыхает, что должно означать крайнее напряжение мысли. Ее муж повторяет свой вопрос.
— Тут что-то насчет еды, — говорит она.
— Глупая коза, — отчеканивает Антуан.
— Я в таких играх не сильна, — оправдывается она.
— Кто не отгадает, платит штраф! — заявляет Натали. — У нас так заведено. Менеер помощник пастора вечно проигрывает.
— А что за штраф? — со смехом спрашивает Тилли.
— Бутылка вина.
Так вот откуда у них полный погреб вина. Очень мило.
— Если не отгадаете, мы заработаем бутылку! — ликует Натали.
— Это Красная Шапочка, — говорит Тилли.
Лотта возмущена.
— Надо было дать нам время подумать, — говорит она.
— Отгадали! — говорит Ио.
— Это игра для маленьких, — говорит Лотта Антуану, но тот не слушает, он переживает сейчас вторую молодость.
— Это прямо вертелось у меня на кончике языка! — весело бросает он.
— И у меня, — быстро прибавляет Лотта. — А ты о чем подумал, Альберт?
— Я подумал о королеве Елизавете, как она ухаживает за ранеными в четырнадцатом году.
— Тоже недурно, — замечает Ио.
Красное вино вызывает отрыжку, зато от него густеет кровь. Лотта пьет не спеша. Тилли и Альберт рука об руку выходят из комнаты. Ио наливает себе значительно больше положенного по этикету — больше двух третей бокала, — залпом выпивает и вытирает губы тыльной стороной ладони.
— Да, дела, — говорит он, — так, так.
— Могу поспорить, что эти двое изобразят что-нибудь насчет ухажорства, — говорит Клод. — А, тетя Жанна?
Жанна помалкивает, с тех самых пор, как ее тунеядец смотал удочки, у нее прямо гора с плеч свалилась, и она сейчас что-то замышляет, а может, просто напилась, это ведь дело нехитрое, она не особенно привыкла пить, они почти нигде не бывают, ни с кем не встречаются, Джакомо чересчур гордый, а сама Жанна слишком безразличная. Лотте кажется, что она постарела. В нашем возрасте каждый годик идет в счет, не так ли, малышка?
Лотту прошибает пот, ей не хватает смелости достать из сумочки духи. Клод что-то шепчет, его губы в двух сантиметрах от розовой мочки уха Ио. Этот Клод сущий злой ангел. Уж лучше всю жизнь прожить без детей, чем заиметь такого, как он. Каждый вечер бегает в кино, а чему он там может научиться…
В игре вышла заминка. Со смущенным видом Альберт и Тилли возвращаются в гостиную и начинают оправдываться, что не смогли ничего придумать — слишком жарко. Под неодобрительный ропот остальных они садятся рядышком на диван, где Волк только что был спящей Бабушкой. Ио наливает им вина.
Теперь очередь за Лоттой. Неистовый бойскаут Антуан тащит ее за собой и, обернувшись в дверях, кричит:
— Подождите немножко! Сейчас мы вам кое-что покажем!
— Полегче, полегче, Антуан, — говорит она ему, когда они очутились в голой, холодной приемной с темно-зелеными обоями, на которых изображены охотники в лесу. Иисус в лиловой хламиде, танцуя, ступает по вспененным волнам, широко раскинув руки.
Антуан шепчет что-то очень тихо, подходит ближе, она пристально смотрит на его жидкие волосы и тремя пальцами убирает их с проплешины.
— Давай поедем домой, мое пальто висит в прихожей, они даже не заметят, — просит она.
— Мне же надо отвезти Альберта и Клода.
Она чует исходящий от него жар, запах пота, который тянется за ним везде и всюду. Много лет назад он как-то признался, что хотел стать зубным врачом, но от этой мысли пришлось отказаться, потому что он не смог избавиться от запаха своего тела.
— Что нам теперь делать? — спрашивает она.
— Ну предложи что-нибудь.
— Я?
— Что, если ты будешь королевой Астрид, которая погибла в автомобильной катастрофе, а я буду Леопольдом[144] за рулем машины?
(Это потому, что его брат только что вспоминал королеву Елизавету!)
— Нет! — говорит она.
— Но ведь это всем понравится, — настаивает он.