– Ну и ловко! Опять свое старое!
– Я так и знала! Ты не переменился.
– Ну, хорошо, не плачь и не трогай моей коленки, – Петр дотягивается рукой до ее сбившейся на лоб прядки черных волос. Он ощущает, что его привычное, даже ровное чувство любви к жене стало неожиданно свежее, острее. И ему кажется теперь совсем легким отказаться от многих эгоистических сторон своей жизни, которые обеспечивали все это время спокойствие и удобство. Он говорит тихо: – Успокойся. Будем живы, будет и мальчишка. Будет!
Тут Ольга перестает плакать и говорить свои трогательные слова. Она суетится, и Петру приходится терпеть. Ольга еще раз прощупывает его ушибленную коленку и улыбается. Она командует прибывшим на помощь народом. Петр недоумевает на свою покорность. Потом смеется. Хорошо! Видно, все приходит в свое время! Все имеет свои законы!
Петру бинтуют ногу. Шофер стоит в стороне и смотрит в поток. Он уже не поет своей надоедливой песни.
Трубка
«Проклятая работа, нудная!.. Возись-ка с больными, когда что ни час, то туман, то снегопад. Попробуй-ка докажи, что погода не летная, человеку, которому или печень резать или еще что-то срочно лечить нужно. В другом месте сказал бы: «Баста! Сиди и отдыхай», а тут со всеми соглашаются, только вези, А с погодой-то мне дело иметь, а не им! Одни голые нервы – вот какая это работа!..»
Николай свернул и пошел мимо огородов к синим от инея кустам акации. Уж лучше бы работать на пассажирских линиях. Или инструктором при том же старом, таком знакомом аэроклубе. Там хорошо. Народ все здоровый, непривередливый. А тут… Эх, хорошо, интересно живется Тимофею. Он в военной авиации и испанский опыт уже имеет! Того гляди звание Героя еще получит…
Николай раздвинул кусты. Впереди в поле крестом торчал его самолет. У фюзеляжа возились люди – погружали больную.
Николай прыгнул через ров, отделявший кусты от поля. Быть больным, конечно, не сладко. Это ведь только здоровый может позволить себе, с силой оттолкнувшись, прыгнуть на неровный обледенелый снег и удержаться на ногах. Нет, здоровый больного никогда не поймет!
Он вздохнул поглубже, чтобы уловить радость своего крепкого тела. Хрустящий морозный воздух обжег ему ноздри. И летчик понял, что зазнаваться ему, собственно, нечего, впереди ждала непогода, были одни только хлопоты.
От группки людей у самолета отделилась женская фигурка и побежала навстречу летчику. Он прикинул: что, если все-таки отложить полет! Объяснить. Синоптик по телефону предупредил: туман. Мало ли что может случится? Нельзя рисковать.
– Товарищ Воронцин, вы нас задерживаете. Больной очень тяжело ждать, – строго сказала молодая женщина, подбегая к нему.
– Дело скверное, товарищ доктор. Погода… Туман на трассе… – ответил Николай.
– Нет, откладывать никак нельзя. Что такое туман? Больная ко всему готова.
– Они-то всегда готовы, я знаю. А вот погода… погода, товарищ доктор, ни к черту!
– Ну, уж как-нибудь надо… Обязательно в областную клинику надо… У нас нет здесь таких медицинских сил…
– Посмотрим, посмотрим, – сказал Николай, подходя к самолету.
Он не знал, кто такая больная, какая у нее болезнь. Никто ему об этом не рассказывал; да, честно говоря, он и не интересовался. Но слишком уж сверлили ему затылок взгляды ее родственников – наверное, у нее что-то очень серьезное.
Николай прошелся вдоль фюзеляжа, проверил, как приготовлена больная к полету. Она была втиснута в меховой мешок и крепко привязана в кабине. Он мельком посмотрел ей в лицо. Голубые выцветшие глаза следили за ним, слезы стыли в них и синели, как кусочки льда.
Старуха! Ей и жить-то всего ничего осталось. А ведь вот мучают. И его тоже.
– Закройте ей лицо, Обмерзнет, – сказал он, показав на клапан мешка, и затем полез к себе в кабину.
Кто-то, громыхая сапогом о подножку, неумело забрался к больной. Николай оглянулся – мешок закрыли. Тогда он надел перчатки и тронул рули. Застонали тросы, с плоскостей посыпался снег. Мотор был теплый – Николай недавно прогревал его. Он осмотрелся… тумана не было.
– Утро ясное будет, – уверенно сказала врач.
Синоптик, конечно, мог ошибиться, но Николай кожей чувствовал непогоду. Ветер приносил волны влажного воздуха, и мороз от этого делался пронзительнее. Нет, синоптик не ошибся! Вон верхняя половина березовой рощи, у края поля, начала розоветь, и черные галочьи гнезда превратились там в полупрозрачные палевые шары, а далеко на горизонте ясно проступила розовая муть – это и был туман, самый настоящий туман. Он-то знал это отлично.
– Вот и солнце. Прояснилось, – еще увереннее сказала врач.
А родственники зашептались между собой, и до слуха Николая долетело:
– Поезжал бы уж… Что раздумывать-то тут! Замытарит он ее вконец.
Николай поежился. «Ну, что понимают эти люди в летной погоде? Ладно. Пусть будет что будет!»
– А ну давай! – бросил он отрывисто.
К винту подскочил парень. Он еще с вечера помогал летчику и засыпал его таким количеством авиационных слов, что тот сразу определил его как бывалого.
Бывалый крутнул винт. Еще раз… Наконец поршни чавкнули, из патрубков стрельнул дымок и винт завертелся. Николай показал рукой, чтобы люди отошли. Они неловко ткнулись в разные стороны, отбежали. Он вырулил на ровное место и потом, сосредоточившись, дал газ. Самолет рванулся, у лыж выросли снежные усы, и машина, поднявшись в воздух, пошла по кругу, наклоняясь правым крылом к земле.
На втором круге ее плоскости заиграли розовым перламутром…
С места в карьер Николаю пришлось вступить в бой со старым знакомцем – ветром. Тот дул, дул, дул – прямо в лоб. Крал у самолета скорость. Играючи, подкидывал машину и потом прижимал ее к земле. Только опытные руки Николая придавали машине равновесие, он выравнивал ее после каждой атаки и вел точно по курсу. «Этот не страшен. Пусть себе бесчинствует… Даже лучше – туман разгонит».
А ветер решил сыграть с летчиком скверную шутку. Он перестал дуть, но сделал это не сразу. Перед этим он пригнал уйму маленьких серых облачков и с размаху кинул в машину. А самолет начал отбиваться от облачков. Винт молол их, превращая в кашу, но от этого Николаю не делалось легче. Видимость пропадала. Ну и хитер же этот проклятый ветер! Дунул бы, бродяга, еще хоть раз, и сразу приподнял бы туманный занавес. Нет, скоро землю окончательно затянуло серой, тоскливой дымкой. И тогда, торопясь, чтобы не дать врагу восторжествовать, Николай взял на себя ручку, вытянул ногу, отодвигая педаль, и на крутом вираже стал пробивать облака. Холодный пар, клубясь, отшатывался от его машины, но верхние слои тумана давили на нее, и мотор захлебывался в непосильной борьбе за высоту. В этом беспрерывном кружении среди серых лохмотьев, воющих и цепляющихся за растяжки, можно было запутаться и потерять ориентировку.
Лишь в девятистах метрах от земли заиндевевший самолет выбрался из тумана и, как задыхающийся хромой старик, проваливаясь в воздушные мешки, поплелся по прямой над облаками. Николай обернулся на неподвижный меховой куль и улыбнулся. «Если бы знала больная, где сейчас находится, сразу выздоровела бы… От одного испуга».
Наверху было солнце, но тут-то и мчал на свободе свои холодные струи ветер. Николай и на этот раз отнесся к нему пренебрежительно. Чепуха! Если облачность не выжмет самолет на большую высоту, то они доберутся до места назначения. Но ветер, казалось, почти не обладал такой же рассудительностью и гнул свое. Облака выглядели, как заснеженные валуны, и ветер сдувал с них ледяную пыль в лицо Николаю. Через полчаса Воронцин обнаружил, что иней заклеил ему ноздри. Он фыркнул, втягивая в себя воздух, но холод пробрался глубже, и скоро Николай не смог даже пошевелить ноздрями. Он схватился тогда за нос перчаткой, дунул теплом изо рта, помял – отогрел. Но тут оказалось, что щеки его не чувствуют ударов перчатки. Николай испуганно оглянулся: не донял ли ветер также и больную? Нет, она хорошо была защищена меховым мешком.
Сколько Николай ни старался спрятаться за козырек кабины, сколько он ни съезжал с сиденья, все равно ветер добирался до него. Николай задыхался, он уже не чувствовал своего лица. В то же время он находил силы вести самолет точно по курсу и, главное, очень ровно, чтобы не беспокоить больную. Им овладело какое-то упрямое бешенство.
Но и ветер был из упрямых. Он ждал своего часа, ждал. И вот Николай, подняв затуманенные очки, скосил глаза, чтобы взглянуть на карту. А ветру того и надо было. Хлоп!.. Ледяные нитки мигом пришили ресницы к щекам. Руки Николая дрогнули, а ветер уже дул под плоскости, стремясь задрать самолету нос и бросить его в штопор до самой земли.
Но тут произошло непредвиденное событие. Мотор вдруг чихнул, захлебнулся, опять чихнул и выстрелил из патрубков черным дымом. «Это еще что за новость?» Николай убрал газ, потом снова включил мотор. Опять выстрелы и куцые черные облачка из патрубков. «Черт возьми!.. Мотор скисает». Николай дал ему самые малые обороты. Самолет терял высоту, он скоро коснулся лыжами облачных валунов и затем провалился в белую муть.
Николай знал здешнюю местность – овраги, леса, холмы. Скверное дело! Вот сейчас они врежутся во что-нибудь. Николай быстро выключил мотор. Наступила тишина. Полотнища тумана стремительно уходили вверх, будто даже шуршали у бортов. Николай обернулся к задней кабине. Старуха ничего не знает! Все тело его напряглось в последний раз, чтобы достойно встретить неизбежное. Но тут самолет выскочил в чистый воздух. Туман был, как ножом срезан, метрах в двадцати от земли.
Прямо на машину мчалась береза. Николай ткнул ногой в педаль. Машину развернуло вправо, и береза прошумела под лыжами голыми ветвями. Сейчас же появился холм. Николай включил мотор и дернул к себе ручку. Мотор, захлебываясь, перетянул машину через холм. И она, заскрежетав костылем, подпрыгивая и качаясь на снежных бугорках, скользнула к оврагу. Николай, уже слабея от напряжения, толкнул еще раз педаль. Самолет, накренясь, резко изменил направление. Воронцин ударился щекой о борт. Затем машина замедлила бег и остановилась, крыло ее повисло над оврагом.