Когда он поднял голову, были уже настоящие сумерки. Но на этот раз у него необычно обострилось зрение. Он увидел трех красноармейцев. Это было точно! Но они шли стороной. От леса они были намного дальше, чем он. Николай попытался позвать их, но у него ничего не вышло. Красноармейцы, не оборачиваясь, уходили… Он опять опустил голову.
Второй раз Николай поднял ее, когда услыхал тихий разговор. Было уже порядком темно. Шли красноармейцы совсем рядом, он слышал русскую речь. Он обрел вдруг голос, но крикнул, должно быть, что-то невнятное, вроде даже как и не по-русски…
Бойцы бросились к нему со штыками наперевес.
– Свой! – поднял он руку.
Они осветили его фонариком и долго разглядывали. А он говорил, говорил, чтобы показать им, что он настоящий русский.
– Ну, ладно! Видим же ведь, что не в себе, – сказал один из бойцов и начал снимать свою шинель.
– Нет, это ты брось! Вперед моего пассажира. Он там, – сказал Николай и стал рассказывать, как найти его.
– Да что ты слушаешь его? Не видишь разве, что человек не в себе? – сказал первый боец.
– Бредит, думаешь? – спросил второй.
– А то что же? Клади шинель и понесем. Давай…
– Подождите. Вот видите, – сказал Николай и показал им свои петлички, – видите, я лейтенант. Прошу выполнить мое приказание. Ну…
– Хорошо. Пойди посмотри там, где он говорит. А я здесь останусь, – сказал первый.
А Николай опять уронил голову. Перед ним снова встали белые взрывы. Но ненадолго. Они очень скоро превратились в облака. И он услышал ровный гул самолета. Он летел, но не в качестве летчика, а пассажиром. Странное дело, позже выяснилось, что и летчиком был также он. И пассажиром и летчиком одновременно. Он занимал место у штурвала, и он же лежал во второй кабине. Чудно! Но в конце концов такое раздвоение не особенно расстроило Николая. Он быстро нашелся и приступил к разговору. «Ну вот и ты, – сказал он себе, – имеешь профессию. Ты спасаешь людей. Ну какой в этом толк, когда ты сам себя спасти не можешь? Дурак ты, и грош цена твоей профессии. Мог бы устроиться и получше». «Сам ты дурак, – ответил он себе, – у тебя профессия что надо! Ты не знаешь цены своей профессии. Пораскинь-ка мозгами. Смотри, что дает тебе твоя профессия. Ты все время обрастаешь друзьями. Я ведь знаю, ты не любил приобретать себе врагов. А если они у тебя и были, то ты старался по возможности уменьшить их число. И довольно удачно. Не так ли? А что касается друзей, то ты всегда выдирал их из глотки смерти. И ты подумай, сколько у тебя их накопилось! Разве не тепло тебе от этого жить?» – «Жить? Вот и дурень ты! Да ведь я же умираю. И ты не можешь меня спасти. Ты ведь – это я». – «Нет, я – это ты, и я не позволю тебе ругаться». – «Хорошо, я буду тогда ругать только себя. Я и перед смертью не дам себя провести Не рассчитывай…»
Когда самолет приземлился и летчик сдавал раненого Николая санитарам. Он обратил их внимание:
– Очень тяжелый случай. Всю дорогу парень бредил. Ругал меня на чем свет стоит. Почините его нам хорошенько. Второго тоже сейчас привезут.
Николай очнулся через много дней после того, как ему была сделана операция.
Он лежал и с нетерпением ждал обхода врача.
Скоро врач появился. Николай напряженно следил за ним, когда он обходил по очереди всех раненых. Вот он и у его койки. Вместе с врачом подошла и фельдшерица. Она подходила и раньше, чтобы подготовить больного – освободить его от повязок. Сейчас она легким привычным движением откинула одеяло.
– Отлично! Рана гранулируется хорошо. Нужно думать, функция ноги не будет нарушена… А на лицо можно уже ограничиться антисептической повязкой, – обратился врач к фельдшерице, потом взглянул раненому в глаза. – Поздравляю вас! Молодцом, совсем молодцом! А была ведь большая потеря крови. Понадобилась значительная трансфузия. Молодец, – и пошел было уже к другой койке.
– Доктор, – сказал Николай, – я вас знаю. Мне ваше лицо очень знакомо.
– Может быть, может быть, голубчик.
– Я привозил к вам больную. Вы меня не помните?
– Может быть, все возможно, голубчик. Ко мне очень много привозили больных. И летчики, и шоферы, и так приносили на руках. Но в конце концов это не так уж важно, правда? Хорошо только то, что вспомнил. Это успокаивает – значит, память хорошая. А что, где и когда, это не так уже важно, голубчик.
– Конечно, это не так важно. Но вот что я бы хотел вас спросить, доктор. Тут вместе со мной должны были доставить раненого. Это мой друг. Он был ранен в ноги.
– Не помню, голубчик, не помню. Их ведь у меня много таких, раненных в ноги.
– Доктор, вы должны вспомнить… Это для меня так важно… Доктор!..
– Но зачем же так расстраиваться, голубчик? Я уже все вспомнил. Все ясно вспомнил. Ваш друг, так же как и вы, в полном порядке. Правда, пришлось отнять одну ножку. Но без потерь нельзя… нельзя. Ампутацию он выдержал молодцом, а ведь у него тоже было все очень сложно.
– Спасибо, доктор! Вы разрешите, как только у меня совсем все будет хорошо, навестить его?
– Конечно, голубчик.
– Спасибо, доктор.
Врач и фельдшерица пошли дальше. Когда они обошли всю палату и очутились в коридоре, врач сказал ей:
– Представьте себе, я обманул этого летчика. Ну, да уж все равно. Его нельзя было волновать… Его друг умер. Еангрена конечностей… Безнадежный. Размозжение ткани… некроз. Но уже все равно, нельзя же было ему об этом сейчас говорить.
– Конечно.
– Вот видите. Да, и еще. Просто удивительно, какой я стал забывчивый! – хитро улыбнулся доктор. – Вот он передал мне перед смертью это. Просил, чтобы я снес его другу… Вот что, голубчик. Это должно быть для него памятью. Возьмите и передайте ему, когда он будет выписываться. А то я и в самом деле забуду.
– И он передал ей трубку.
Взрыв Пинхонского моста
Их поймали сейчас же после взрыва моста. Они пытались скрыться, но это оказалось невозможным, потому что местность вокруг была оцеплена. Дмитрий и Владислав сидели в кустах, когда к ним подбежали солдаты. Их вытащили и начали бить. Дмитрия ударили прямо в лицо. Он рассвирепел и ответил тоже ударом. Кулак его попал во что-то мягкое, и Дмитрий услышал вой своего противника. Потом его опять ударили, но и он не дремал – стукнул подбежавшего к нему солдата в подбородок. Их почему-то не кололи штыками, очевидно, хотели взять живыми. Дмитрий воспользовался этим и начал молотить кулаками всех, кто попадал под руки. Злоба прибавляла ему силы.
– Сволочи, – кричал он, – а ну-ка, сволочи, сволочи!
Хрипел от ярости и дрался. Бил кулаками в лицо и лягался ногами. Получилось даже так, что он стал нападать. Кто-то нанес ему удар сапогом в живот, но Дмитрий только напряг брюшной пресс и даже не покачнулся. Он понимал, что много времени не продержится, и поэтому стремился как можно больше поуродовать врагов. Но тут все от него отскочили, и Дмитрий остался один, тяжело дыша, с напряженными отбоя мышцами. Совсем недалеко, прислонившись к дереву, схватившись рукой за сук и подогнув колени, стоял Владислав. Лицо его было залито кровью, и на лбу синела здоровенная шишка.
Драку прекратил офицер. Дмитрий видел, как он величественным жестом остановил рвущихся к ним солдат. Потом подошел к Дмитрию и Владиславу. Правую руку офицер держал на бедре. На руке висел на ремешке маузер.
– Здравствуйте, – сказал он довольно чисто по-русски, – с кем честь имею?
– С оборванцами, – ответил ему Дмитрий и засмеялся. – Ни слова не добьетесь.
Действительно, вид у обоих был смешной. Новые синие комбинезоны были порваны в клочья. Разорвано даже нижнее белье, и в дыры проглядывало тело. Маузеров не было, и висели лишь оборванные ремни. Кожаные шлемы затоптаны в грязь. Лица в синяках.
– Простите, не по форме одеты, – добавил еще Дмитрий.
– Парашютисты?! – спросил злобно офицер.
Голос его зашипел, произнося это слово.
– Да. А вы просто шакалы, – вставил неожиданно Владислав. И он выпрямился у своего дерева.
– Молчать! – заорал офицер, от бешенства путаясь в русской речи. – Не сметь говорить слова!
И подбежал к Владиславу. Ударил его левой рукой. Тот выпустил из руки сучок и, не удержавшись на ногах, упал. Дмитрию показалось, что офицер ударил его. Он точно чувствовал на своей щеке позорный след пощечины. Одним прыжком Дмитрий был уже около офицера.
– Не бей, сука! Он слабее тебя, – крикнул Дмитрий.
Голос у него был хриплый и страшный. Потом он ударил офицера в лицо сразу двумя руками. Тот опрокинулся навзничь, и было видно, как от удара у него вдребезги разлетелись круглые в роговой оправе очки. И опять набежали солдаты, но Дмитрий прислонился спиной к дереву и размахивал, как мельница, руками. У ног Дмитрия сидел Владислав, обнимая его за одну ногу, и прижимался лицом к рваной штанине комбинезона, словно ища защиты. За спинами солдат визжал офицер, выплевывая выбитые зубы. Дмитрий продолжал размахивать кулаками, не подпуская к себе солдат. Тогда его ударили прикладом винтовки. Окованный железом кусок дерева скользнул по вытянутой руке и сильно толкнул Дмитрия в правое плечо. Сейчас же правая рука безжизненно повисла, и Дмитрий не смог больше сопротивляться. Разъяренные дракой солдаты занесли над ними приклады своих винтовок. Еще миг, и Дмитрий с Владиславом превратились бы в кровавую кашу, но офицер что-то скомандовал. Солдаты отступили назад.
Близорукий, с прищуренными, полуслепыми глазами, без головного убора, офицер стоял в стороне, топал ногой и кричал. Он смешивал слова своего родного языка с русскими бранными словами. И по его истерическим выкрикам Дмитрий понял, что их с Владиславом сейчас поведут на расстрел.
Он нагнулся к Владиславу и поднял его с земли, придерживая левой рукой. Владислав провел рукой по своему изуродованному лбу и шепнул Дмитрию.
– Ничего, Дима, я сам.
– Хорошо, – сказал Дмитрий.
Тут их толкнули вперед, и они пошли. Дмитрий держал левой рукой Владислава за локоть, а солдаты, расположившись около них полукругом, шли, вытянув винтовки. Позади всех шел офицер, он все еще плевался кровью и прилаживал к своей голове щегольскую, но измятую фуражку.