Но, несмотря на все внутренние протесты, Казимир обо всем очень кропотливо и детально вспоминает. Он не может совладать со своим волнением и смотрит на далекую красную крышу караулки, стены которой скрыты от него холмом и деревьями. Вот где находится сейчас его враг! И Казимир опять со всей отчетливостью видит равнодушное и скорее даже тоскливое, а совсем не злое лицо «пана». Всем своим видом тот как бы говорит: «Мне скучно, очень скучно наблюдать за вашим существованием, но ничего не поделаешь. Я понимаю, что здесь жизнь для солдата не сладка. Но, голубчики, чтобы из вас никто не смог и подумать, что она станет когда-нибудь лучше, – на, получай! Если непонятно, то получай еще! Получил? Ну, теперь поблагодари. Мне это дело не доставляет особого труда и я смогу повторять такое упражнение хоть каждый день». Казимира передергивает от такой расшифровки мыслей ненавистного офицера. У него краснеют уши, и он начинает снова топтаться на своей площадке под деревьями. Да, именно такое выражение было на лице у Доброжевича. Вот уж изверг! Настоящий зверь! А как подлы его слова: «…устава, наверно, голубчик, не знаете». Как будто заботливый отец. Нет, это страшный человек! Он так переполнен своей властью, что в один прекрасный день возьмет и улыбочкой перепилит любому из них на выбор горло. Вот, мол, и это я могу сделать без особых для меня последствий. Ужасно!
Трудно сказать, что сейчас преобладает у Казимира: отчаяние или злоба. Ему кажется, что Доброжевич специально для его унижения выдумал это дикое развлечение, и он решает сопротивляться всеми силами.
– Пусть посмеет еще раз дотронуться. Пусть посмеет только! Не обрадуется. Теперь он у меня вряд ли обрадуется, – шепчет Казимир.
Серые, большие глаза его темнеют от гнева, а некрасивое, узкое, измученное лицо преображается. Оно становится внушительнее и мужественнее. Очевидно, таким оно должно было бы у него быть, если бы сбылось хоть одно из его мечтаний. «Ну, нет, это я просто тогда испугался, – думает Казимир, – когда про штык думал. Так и надо. Прямо штыком! Это лучше, чем что-либо другое. Оно вернее. Подожди же теперь, гадюка. Попадись ты мне сейчас под горячую руку. Уж как я тебя поблагодарю»…
Шумит листва. Ветрено. В такой момент лес похож на хорошо сыгравшийся оркестр. Вот после небольшого затишья начинают свою партию маленькие листики на самых верхушках деревьев. В воздухе проносится тонкий свист, слабый шелест. То совсем затихают, то снова доносятся нежные звуки. Это рождение – первые неуверенные вздохи. Но крепнет ветер, и все больше листьев вступает в музыкальный строй. И вот уже шум листьев напоминает могучее ровное дыханье взрослого человека. И чего-чего только не выдумаешь, в зависимости от настроения, лежа с закрытыми глазами где-нибудь на опушке. Тут тебе и тоска по своей невозвратно ушедшей юности, тут и призыв к новым исканиям и стремлениям, тут тревога за свою жизнь, тут и любовное томление. Наконец, налетает самый сильный порыв ветра и вот уже вся листва на деревьях сверху до низу объята вдохновенной дрожью. И тогда вылетают из головы все вздорные мысли и остаешься по-настоящему один-на-один с великой и вечной природой. Лежишь опустевший и гулкий, как полый сосуд. И этот простой, такой торжественный шум листьев отдается в тебе подобно грому. Затем ветер стихает и замирает шелест. Последним аккордом звучит шорох оторвавшихся от своих веток и падающих вниз двух-трех листьев. И все! Воцаряется тишина.
Наступает тот час, когда солнце окончательно скатывается за горизонт и на западной стороне неба остается только мягкое, бледно-желтое зарево, расчерченное длинными, темными полосами вытянувшихся тучек. Наступает кратковременный промежуток между уходящим днем и спускающейся ночью. Час этот характерен тишиной и странной цветовой гаммой. Воздух еще пронизывают желтоватые лучи, отражаемые небом. Но уже от деревьев, кустов, пней, холмиков и ям начинают надвигаться сероватые с неясными очертаниями тени. Все это перемещается в воздухе, дрожит, смешивается и становится как бы нереальным. В такое время человеческий глаз легко ошибается и путает предметы, несмотря на то, что темноты еще нет. Это сумерки!
Их-то и поджидает человек в одежде нищего, имеющий вместо имени бездушный, как у машины, номер – 201-Р.
«Пора, пожалуй», – думает он, и, стараясь не шуметь, тихо скидывает с себя маскирующие его листья, травы и мох. Потом ползет по дну оврага, как и в первый раз, к тому месту, где растет тонкое деревцо с багряными листьями. Выбирается на обрыв. Смотрит на небо, на кусты у границы. Думает: «Да, пора. Ну что же: в путь так в путь. Авось все выйдет удачно. Попробую схитрить! Если ждут в одно время, то идти нужно в другое. Искать лазейку там, где тебя и не ждут. О, это точно сказано! Ну, так в путь. Пусть это будет моим часом. Часом удачи, денег и спокойной жизни, черт возьми! Иди, старый шакал, зарабатывай себе на хлеб, на стаканчик винца». Он выпрямляется во весь рост около деревца, которое весь день привлекало его внимание, и проверяет свое оружие. За поясом у него нож и маузер, в левом кармане кольт, в правом опять нож. Но больше всего он надеется на маленький и очень изящный браунинг, привязанный к его локтю тонкой и длинной бечевкой. Он спрятан в лохмотьях широкого и длинного рукава. Это оружие 201-Р рассчитывает использовать в самом крайнем случае.
Все в порядке. 201-Р прислушивается. Ничто не шелохнется в природе. Это время молчания, раздумья и тоски. Но у нищего это щемящее чувство куда-то исчезло. Он теперь весь подчинен стремлению благополучно перейти границу. Вот последний взгляд и он, как балерина перед поднятием занавеса, рассчитывает пальцем свой путь. Потом идет вперед. Придерживаясь кустов с правой руки, он продвигается к границе, прихрамывая, как слабый больной старик. Ковыляет и думает: «Сюда. Теперь сюда. А ну-ка, нажми и шагни в эту тень». В то же время он напряженно прислушивается. Все как будто идет хорошо. Но на одни уши нельзя полагаться. В них временами от волнения и напряжения появляется какой-то странный звон, который не имеет никакого отношения к интересующим его звукам. Их, эти шорохи, треск веток 201-Р старается уловить каким-то шестым чувством, скорее учуять, нежели услышать. О, в этом у него есть опыт!
Так он продвигается вперед и вдруг совсем неожиданно сзади, за своей спиной 201-Р улавливает какой-то слабый шорох. Это совсем чепуха, незначительный шелест листа или треск ветки. Но это как раз тот самый звук! 201-Р останавливается, деланно кашляет, потом опять начинает двигаться. И хотя треск не повторяется больше, но 201-Р чувствует движение за спиной. Кто-то следует за ним. И нет сомнения – это советский пограничник. 201-Р на секунду теряется. Им овладевает обессиливающий животный страх. Это ужасно: – не видеть, но чувствовать за собой погоню. На лбу у него появляется испарина. Ноги слабеют и начинают дрожать уже не деланно, а по-настоящему. Что же делать, что же делать?.. Но это мгновенная слабость. Многолетняя выучка и выдержка шпиона берут верх. Он продолжает свой путь, передвигаясь из тени в тень, постепенно ускоряя ход. А уши хотят взять реванш. Они прислушиваются. Может быть ошибка? И, действительно, ничего подозрительного не слышно. Но тело, его тело чувствует гнетущее бесшумное движение погони. И хотя 201-Р ни разу не оглянулся, он все же уверен, что за ним тихо шевелятся верхушки кустов. Им опять начинает овладевать паника «Что же делать, черт возьми? – злобно думает он. – Это же наверняка пограничники. Только они так умеют ходить. Выходит, что я поступил глупо. Нет, нет! Это могло бы случиться и ночью. Они всегда начеку. Но что же все-таки предпринять, что же?.. Вывози, вывози, господи… Может быть повернуться. Обернуться и броситься на них, стрелять, колоть…» И неожиданно, скрипнув зубами, он делает прыжок вперед. 201-Р не выдержал борьбы со страхом. Он бежит по ломаной линии, зигзагами, взлетает над пнями, размахивая рубищем, как птица крыльями.
Он бежит и не слышит погони за собственным топотом. Но он все так же чувствует за собой движение ветвей, не отстающее от него. «Вот и они наверно тоже побежали… Надо бы обернуться. Эх, надо бы обернуться, ну хотя бы у этого пня. Обернуться и открыть стрельбу»… Но это лишь одни мысли. Если бы он сейчас всерьез захотел остановиться, то не смог бы. Бег его делается судорожным и автоматичным. Его телом уже полностью завладел страх. «Добежать бы только до границы. Успеть бы. А там я уж что-нибудь выдумаю» – соображает он, еще не считая себя проигравшим.
А граница уже недалеко. Она тиха и кажется благополучной. Но в кустах орешника по-прежнему лежит Михаил Кратов. Он сразу же заметил дикую фигуру нищего, как только тот начал свой ломаный путь. И это так совпало со всеми мыслями и догадками Михаила, что он даже в первую минуту оторопел. Подумал, что уж не галлюцинация ли началась у него, когда впереди в серых сумерках замелькал подходящий для такого фона силуэт нищего. Кратов заморгал глазами, потом сощурил их и убедился, что впереди, прямо на него действительно идет не призрак, а нищий. Тогда у него все внутренности словно сжались. Он даже явственно почувствовал от этого боль. И вообще он вдруг как-то особенно ощутил всего себя, все свое тело. Но так странно, будто бы все у него существует по отдельности: руки, голова, ноги, туловище. Все отдельно! Он также почувствовал, что сердце его сделалось таким большим, что того и гляди разорвет грудь.
Потом увидев, как нищий побежал, Кратов сжал покрепче винтовку. И сразу же у Михаила все встало на свое место. И сердце, и голова, и ноги. Он не спускал с нищего глаз и рассчитывал в уме, сколько тому осталось бежать до кустов. «Уже близко. Скоро встану», – подумал он и быстро оглядел винтовку.
Это было в то время, когда 201-Р потерял самообладание. А Кратов напротив еще более успокаивается. Он продвигается ползком немного вправо, откуда ему удобнее появиться перед врагом. Михаил отмечает, что он делает все, как нужно. Приготовляет винтовку, осторожно, стараясь не щелкнуть затвором, оттягивает назад пуговку курка, открывает подсумок. И вот как будто и делать уже нечего. А нищий все еще бежит, во всю дует прямо к его, Кратова, кустам. У Михаила очень стройно проходят в голове все мысли, продуманные им за день. Быстро мелькают они, но словно не полные это его мысли, только оглавление их. Так, краткий перечень. Он удивляется этому явлению так же, как и тому, что его руки проделывают нужные движения не быстро по-обычному а несколько медленней, точно его тело избегает резких движений. Все как в кино, в кадрах с замедленной съемкой. И уж очень от этого много свободного времени. Так много, что даже находятся секунды, чтобы взглянуть на небо и заметить там какую-то раннюю, яркую звезду. А нищий все бежит. Но потом все начинает происходить гораздо скорее. Появляется новый стремительный темп, словно кинокартину завертели быстрее. Плоская фигурка бегущего нищего обретает объем и превращается в тяжело дышащего человека с бледным и искаженным от страха и напряжения лицом.