Ни один монгольский писатель не дал такого цельного поэтического облика Монголии, ее экзотического, сказочного мира лесов, степей и гор, как Мягмар. И совсем не случайно в художественной системе писателя природа занимает одно из центральных мест. Он никогда не использует ее только в качестве пейзажной зарисовки, призванной оттенить те или иные душевные состояния героев. Она всегда выступает в его произведениях как самостоятельная сила, зачастую даже враждебная человеку. И все же человек и природа предстают у Мягмара неотделимыми друг от друга. Так было — об этом говорит многовековой опыт монгольского народа, который призывает сохранить писатель. Так должно быть и впредь.
За последнее время в творчестве Мягмара наметился еще один аспект — это обращение к проблеме сохранения окружающей среды, которая, к сожалению, становится актуальной и для Монголии, еще недавно считавшейся краем непуганых птиц. Тему бережного отношения к природе, рассматриваемую через призму нравственности и истинной человечности, автор разрабатывает в целом ряде своих произведений (рассказы «Сто ягнят и девочка», «Лисья шуба»). И здесь тоже проявилось тяготение Мягмара к сказочным мотивам. А повесть «Цветок Цэнэрэмз» вся построена на легенде. В ней писатель говорит, что у каждого растения есть своя легенда, и рассказывает о редком, как дневные звезды, цветке, издревле используемом в народной медицине. Цветок существует в двух разновидностях, мужской и женской, и самое примечательное в нем то, что днем раскрывается только мужской бутон, а женский — исключительно ночью, при лунном свете. Природе приходится самой защищать себя.
Творчество Дэмбээгийна Мягмара глубокими корнями связано с национальной литературной традицией и одновременно с советской литературой. Из советских писателей наиболее близок и дорог ему Чингиз Айтматов, и Мягмар сам признает сходство сюжетов, идей, героев и стиля своих произведений с айтматовскими.
Многообразие и актуальность проблематики, индивидуальность и острота художественного видения, человеколюбие и богатство национального колорита — вот те качества, которые придают произведениям Мягмара остросовременное звучание. Его творчество пользуется неизменной популярностью в Монголии и, несомненно, будет интересно советскому читателю.
Висс. Бильдушкинов
ЗЕМЛЯ И Я
О степь!
Золотая моя колыбель!..
Когда мне грустно —
И ты мрачна.
Когда во мне радость поет —
И ты хорошеешь, подпевая мне.
Друг другу мы подражаем всегда.
Откуда такая связь между нами?
Несколько покрытых серым войлоком юрт — вот и вся Наранская бригада госхоза. Вокруг этих юрт на полевом стане почти два месяца не смолкал шум машин и тракторов, лязг и скрежет металла.
Когда я выходил из столовой, солнце уже начало опускаться за горы. Смазав потрескавшиеся губы кусочком курдюка, выпрошенным у повара, я подошел к молодому парню, который возился у трактора, и спросил:
— Учетчика не видел?
Он не ответил.
— Что у тебя случилось? Может, помочь?
Парень пригладил пятерней лохматые волосы, поднял с земли замасленную и пропыленную шапку.
— Ничего особенного. Масло замерял. Лемех еще сменить надо. Потом сам займусь. Ты про учетчика спрашивал? Как будто на центральную усадьбу уехал. А бригадир — вон, к нам идет. — С этими словами парень сунул гаечный ключ в брезентовую сумку.
Бригадир поравнялся с нами, я обратился к нему:
— Участок, который вчера отмерили, я вспахал. Хочу сегодня ночью еще поработать.
— Вот это молодец! Можно сказать, в отличной спортивной форме находишься. Я тебе признаюсь: думал, ты и к завтрашнему дню не управишься. Хорошо! Очень хорошо! Значит, так… По южному склону Нарана осталось вспахать гектаров пятнадцать. Если мы их поднимем, можно считать, наша бригада полностью закончила план весенних работ, причем на полмесяца раньше срока.
— Тогда сегодня ночью я начну.
— Как хочешь. И завтра с утра успеется.
Я ничего больше не сказал, пошел к своему трактору, запустил двигатель и подъехал к большим бакам, в которых у нас хранится горючее. Заправщик залил бак под завязку, чтобы на всю ночь хватило. На всякий случай забросил в кабину дэли на меху: вдруг под утро прохладно будет — и тут же тронул к Наранским склонам, чтобы до захода солнца добраться к месту.
Трактор шел по безмолвной степи. Границы пашни уходили вдаль и сливались с горизонтом. Поднятая над дорогой машинами пыль в потускневших лучах закатного солнца казалась облаком муки, сыпавшейся из огромного сита. Перевернутые плугами жирные пласты земли окрасили поле в густо-коричневый цвет. Вдоль борозд бегали птицы. Трактор шел резво, только на частых рытвинах и ухабах подпрыгивал и громыхал прицеп.
Наверное, оттого, что недавно я плотно поел, меня клонило ко сну.
Чтобы прогнать дремоту и немного размять уставшее тело, я несколько раз потянулся, так что в суставах захрустело. Это немного взбодрило. Огляделся. Степи — она зовется Имбу — не было конца и края. На вспаханном поле ровными рядками лежали борозды — точь-в-точь рубчики на моем вельветовом костюме. И то поле, которое я за ночь подниму, станет таким же… Опять стали слипаться глаза. Пришлось остановить трактор.
Я стянул сапоги и поколотил ими по гусенице, чтобы сбить комья налипшей грязи. Снова обулся и почувствовал, насколько стало легче. Спать уже не хотелось. Можно было трогаться дальше. Подумал про себя, что пятнадцать гектаров, если ничего непредвиденного не случится, запросто вспашу к утру.
Что же хотел сказать бригадир, когда говорил, что в этом году я смогу добиться своего? Стоп!.. Сколько на моем счету гектаров? Если считать степь Имбу, долину Рашант, равнину Зара, а теперь еще и склон Нарана… Припоминая, подсчитывая, сколько всего наберется, я и не заметил, как прибыл на место.
Вот и склон Нарана… Я сразу узнал эти земли, несколько лет отдыхавшие от плуга. Как же мне не знать их! Да и они, по-видимому, признали меня.
«Ты зачем сюда явился?» — как бы спрашивала обленившаяся земля. Спрашивала насмешливо и не без ехидства.
Посвежевший к ночи весенний ветер, лаская мое лицо, шептал, будто споря с землей:
«А он возмужал… Что может быть лучше этого задора! Уж ты постарайся, сынок…»
Я заглушил двигатель, спрыгнул на землю, сделал несколько шагов. В блеклом свете луны из потемок проступило небольшое возвышение, перед моими глазами виднелись побелевшие от времени и непогоды доски скромного памятника.
Мне показалось, что, тревожа покой ночи, звучит голос Дамдина: «Друг, может, отдохнешь? Как можно работать без сна трое суток подряд! Отдохни!..»
Больше трех лет не слышал я этот голос. Прогнав наваждение, я попробовал на ощупь подстывшую почву, опустил лемеха, установил глубину вспашки и начал первый круг. Теперь все зависело только от меня и трактора…
…Меня тогда разбудили тревожные голоса. Эхо повторяло и разносило громкие крики по всей долине.
— Беда! Беда стряслась! Как это могло случиться?
Я сижу за рычагами. Трактор ползет вперед… Не соображая еще, что происходит, я все же останавливаю трактор и, протерев глаза, осматриваюсь вокруг. Перепуганные люди разбегаются кто куда. Что произошло?! Высовываюсь из кабины и только тут замечаю, что заехал на полевой стан, а палатки, в которой спали мои товарищи, нет… Вижу, люди бегут на то место, где была палатка, кричат, размахивают руками.
Предчувствуя что-то ужасное, я дал задний ход и отвернул в сторону. До меня начинает доходить: «Это же я на нее наехал!..»
Никому, похоже, не было до меня дела, никто и внимания не обратил, как я кинулся бежать к кустам, за которыми несла свои волны река Орхон. Ноги сами несли меня к воде. О чем я еще мог думать, когда по моей вине товарищи попали в такую беду…
Едва поравнялся с кустами, как окрик «До-о-о-ордж!» заставил меня остановиться. Я упал на землю. Не было сил приподняться, сердце рвалось из груди. Чтобы хоть немного унять его бешеный стук, я загребал руками холодную грязь и прикладывал к груди. Только теперь сообразил, где я и зачем сюда бежал — всего в нескольких шагах пенился и чернел в ночи Орхон…
Окрик, остановивший и швырнувший наземь, означал, что меня ищут. Меньше всего хотелось, чтобы товарищи узнали, где я. Хотя бы ненадолго остаться одному, успокоиться! Не вставая, я медленно огляделся по сторонам, посмотрел и туда, откуда только что трусливо сбежал. Мне казалось, что свет фар всех работающих в степи тракторов устремлен на меня.
Сквозь рокот двигателей прорывались возгласы, отчетливо слышные здесь у реки.
— Кажется, жив.
— Приходит в себя!
В голове опять все смешалось. Я из последних сил бросился бежать, спотыкаясь о кочки, туда, где произошло несчастье.
Шум возле палатки, вернее, там, где она была, постепенно стихал. Замолкли и двигатели тракторов, но ни одна фара не была выключена. Мимо меня вихрем промчалась машина, ослепив огнями дальнего света. Заправщик…
Я тыкался туда и сюда. Понял только одно: поздно… Теперь ничто меня не спасет.
Шатаясь как пьяный, вошел в юрту, из которой доносился гул голосов. На лица товарищей смотреть не мог. Забился в темный угол, куда не проникал тусклый свет свечи. С моим появлением все замолчали.
От порывов ветра, залетавшего в юрту, бледно вспыхивали угольки аргала в очаге. Меня снова начал пробирать озноб.
— Ну, ребята, что будем делать? — послышался басовитый голос дедушки Цедена.
Все невнятно, вразнобой заговорили вполголоса. Я не мог разобрать ни слова. Не знаю, сколько они спорили — мне казалось, вечность прошла. В голове гудело. Голоса сливались, накатываясь на меня, будто волны Орхона.
— Слушай, Дордж, — обратился ко мне Цеден. — Ты успокойся. Дамдина увезли в больницу. Состояние, правда, у бедняги тяжелое…
Он вздохнул, подошел ко мне вплотную, положил руку на плечо.