Работалось по-всякому. Не всегда были серьезные успехи, но и не так уж плохо шли дела, без срывов.
Наступила весна. Долины и горы освободились от снежного и ледяного покрова, на склонах пробились первые зеленые ростки. Пробуждалась природа, и легче, веселее становилось на душе.
Нам поручили новое дело. До наступления распутицы надо было успеть вывезти заготовленные зимой бревна к берегу реки Еро, чтобы сразу после ледохода по большой воде сплавить их. От лесосклада, куда я всю зиму возил с горы бревна, до реки не такое уж большое расстояние, но из-за глубокого снега в ложбинах приходилось оставлять их на полпути, и только теперь стало возможным переправить к берегу.
Понятное дело, справиться с этой работой мог только мой трактор. И начались бессчетные рейсы между лесным складом и рекой. С каждым днем все сильнее пригревало ласковое весеннее солнце. И для меня, и для моего трактора работа стала теперь сущим пустяком в сравнении с тем, что приходилось испытывать всю эту долгую зиму, скользя по обледенелой круче с бревнами на прицепе или карабкаясь в гору.
Сквозь легкую дымку виднелись зазеленевшие холмы, по склонам которых ходили отары овец. Я высовывался из кабины и жадно глотал опьяняющий воздух, уже впитавший в себя аромат талой земли.
«Вот сейчас у наших трактористов в госхозе жаркие денечки», — думал я. И будто виделись мне тракторы, пашущие Наранский склон в долине Имбу.
…Под нами, извиваясь, блестела на солнце река. Пять звеньев плота, плывущего по течению, напоминали облака, что несутся по синему небу. С веслом в руке я стоял в оголовке плота и направлял его на более глубокие места. Уже вторые сутки катила нас Еро под палящим солнцем меж крутых берегов, мимо густых зарослей ивняка и черемухи. С завистью поглядывал я на высоченные тополя, в тенистой прохладе которых можно было спастись от нестерпимого зноя. Обожженное тело горело от соленого пота.
Плот вошел в тихие воды. Я сел на край бревна и смочил холодной водой лоб, лицо, руки. Обернулся, посмотрел на будку, стоявшую посреди плота и служившую защитой от непогоды и палящего солнца. Увидел у входа в нее разрезанную пополам бочку — наш очаг, закопченный алюминиевый казан, и мне взгрустнулось.
В этой будке — будь то солнце, будь то ненастье — храпел Дориг. Тот самый Дориг. Он выбирался на белый свет только поесть да во время стоянок. Тогда Дориг отправлялся в ближние юрты на поиски молочной архи или более крепкого напитка. После этого ему оставалось только суметь вползти в будку. Каким-то особым чутьем он угадывал, где ему будет пожива, а то, что из-за него мы надолго застревали в пути, ничуть его не беспокоило.
Снова быстрина. Бревна оголовка ныряют, зарываются во вспененные волны. Орудуя веслом и шестом, я с трудом выправляю плот, чтобы хвостовые звенья не разнесло вдребезги от ударов о камни. Только-только вывернешься из узкого прохода между почти не видными в бурунах камнями, как снова надо круто отворачивать, а впереди уже подстерегает другая опасность.
Во время одного из таких маневров из будки высунулась опухшая физиономия Дорига. Затем появился он весь. Лениво почесал волосатые ноги и уставился на меня красными от жары, похмелья и долгого сна глазами.
— Привет, братишка! Где мы плывем? — зевнул во весь рот Дориг. Настроен он был миролюбиво.
— Только что прошли поворот у Сайра.
— Так и думал. У этого поворота трясет, как на ухабах. Толчки сон перебили… Черт! В глотке все пересохло. Свари-ка черный чай. Я посижу вместо тебя. — Напялив выцветшую соломенную шляпу и неуверенно ступая по бревнам, он подошел ко мне, взялся за шест. Все тело его было в красных вмятинах-пролежнях от матраца.
Я развел в бочке-печке огонь, поставил на нее казан с водой для чая.
— Пошевеливайся! — прикрикнул Дориг. — В глотке пересохло, понимаешь? А холодная вода вредно действует на желудок.
Чай уже закипал. Дориг сразу оживился. Пробежал к будке — откуда и прыть взялась! — вытащил из-под матраца мешочек с борцогами и арулом, ополоснул речной водой деревянную пиалу, зачерпнул ею чай, скомандовал:
— Вали к веслу! Хочешь, чтобы плот разнесло? Постой! Брось в воду головешку — дым глаза режет.
Я поплелся к гре́би. Дориг крикнул мне вслед:
— Посматривай, где можно остановиться. Может, повезет — будет что пропустить… Табунок увидишь — причаливай. Самое время кумыса попить. Сразу буди меня, как только на берегу кобылки покажутся. Я немного вздремну в тени.
Угораздило же меня попасть с ним в пару! Он сам все это обстряпал. Когда я узнал, что нам вместе придется гонять плоты, ничего уже нельзя было поделать. И отказаться не мог, потому что взял за правило делать то, что прикажут. Только так, убеждал я себя, скорее выберусь отсюда, вернусь в свой госхоз, к земле, о которой все больше и больше тосковал.
Дориг, понятное дело, соображал, что со мной ему обеспечена спокойная жизнь, что я буду вкалывать за двоих. Накануне сплава первого плота он сказал мне: «Не пожалеешь, сосунок, что я согласился взять тебя!» У него хватало нахальства говорить, будто не он ко мне пристроился, а сам меня к себе чуть ли не из милости берет!..
— Отдохнешь от геройского труда, позагораешь, — продолжал издеваться Дориг. — Со мной не пропадешь! Продуктов я запас, не зря поваром работал.
Хорош отдых! Все навалил на меня, а сам бездельничал, пьянствовал да спал. Когда мы гнали первый плот, я едва дождался конца пути. Незнакомая река, перекаты, быстрины, мели. Как удалось проскочить все опасные места, не разнести вдребезги или не обсушить плот — и не представляю. После-то попривык, пригляделся ко всем фокусам Еро, к ее замысловатым изгибам, наперечет узнал все камни на реке, каждую заводь, где можно было расслабиться от напряжения. И все равно было нелегко. Иногда даже ждал с нетерпением, чтобы Дориг остановил плот и отправился «промочить глотку», чтобы хоть немного передохнуть. Но каждая такая остановка грозила и неприятностями. Не станешь ведь оправдываться, что задержались в пути из-за молочной самогонки, без которой не может обходиться Дориг…
Всякий раз, когда мы доводили плот до места и сдавали его, я спешил как можно скорее уехать на лесовозе в лагерь, чтобы никто не вздумал о чем-нибудь расспрашивать. Пока все сходило благополучно, хотя застревали мы в дороге на сутки и больше.
…Под плотом то вскипала, пенясь, вода, то ласково плескались тихие волны. Справа на берегу показалось несколько юрт. Рядом с ними, на солнцепеке, лежали жеребята, а кобылицы, спасаясь от мошкары, забрели в воду. Когда плот почти поравнялся с ними, они выбежали из заливчика на берег. Будить Дорига я не стал.
Мы уже миновали стоянку табунщиков. Два молодых парня поили коней в реке и с интересом смотрели на плот. Один из них, опершись на длинный укрюк, молодцевато вскочил в седло.
— А парень отчаянный, — сказал ему второй табунщик, указывая на меня. — Провести по Еро такой плот — нешуточное дело!
Тот, что уже гарцевал вдоль берега, возразил:
— Попробовал бы он заарканить доброго скакуна и промчать на нем! — Гикнул и поскакал к юртам.
Другой вывел коня и, заливисто свистнув, пустился вдогонку.
Я не мог, как они, скакать, куда захочу… Был бы я вольным, тогда бы сказал им: «А ну-ка, соберите табун. Какого скакуна укротить? Этого? Сейчас я вам покажу!»
Плот мало походил на хулэга-аргамака, а шест и весло — на укрюк табунщика… Волны мерно бились о бревна, словно утешали меня: «Потерпи. Скоро оседлаешь своего железного аргамака и пустишься на нем в открытую всем ветрам степь».
Солнце на западе склонялось к горизонту. Подул прохладный ветерок, и река покрылась мелкой рябью, будто ее пробирала дрожь.
Из будки выполз Дориг.
— Где мы?
— Гарцын-Булан недавно прошли.
— И ни одного табуна кобылиц не видел? — недоверчиво спросил он. — В этих местах должно быть много летников. — Дориг осмотрелся, прищурив глаза, по сторонам. — Во-он, видишь, юрты белеют. Возле них и остановимся. Прошлый раз, правда, у них ничего не было. Тогда они только прикочевали. Проверим…
Я попытался отговорить его:
— Послушай, Дориг, лучше бы еще проплыть, пока не стемнело. И жара спала…
— Послушай, милейший, — передразнил Дориг. — Не тебе указывать, когда плыть, куда плыть, где останавливаться. — Он потянулся, сплюнул в реку. — Чем болтать лишнее, займись-ка лучше ужином.
Он нырнул в будку и вернулся, держа в одной руке осколок зеркала, а в другой бритву. Подошел ко мне, забрал шест. Мне ничего не оставалось, как развести огонь. Против ужина, честно говоря, я и сам не возражал.
В этих местах Еро спокойна. Один за другим сменяются тихие плесы. Чуть подправишь плот, и его несет течением по самой середине реки. Доригу почти и не пришлось потрудиться. Не успел еще вскипеть чай, как Дориг покончил с бритьем, расположился на краю плота, свесил ноги в воду и принялся старательно расчесывать поредевшие волосы. Я по опыту знал, что это означает: у первых же юрт, к которым мы приближались, он направит плот к берегу и исчезнет до утра. Так и случилось.
— Беги на корму! — закричал Дориг. — Готовь чалку!
Плот подворачивал на мелководье. Дориг упер конец шеста в дно реки и налег на него. Когда он хотел, у него и сноровка откуда-то бралась.
Я добежал до свернутой на корме веревки, схватил конец и бросился в воду. Добрел до берега, прикрутил чалку к кустам. Дориг закрепил оголовок плота.
Мы пили чай с талханом[78], Дориг крутил головой, к чему-то прислушивался. Начало смеркаться. На недалекой пастушьей стоянке послышались голоса. Донеслось мычание коров. Звонко заржала кобылица.
Дориг и чай допивать не стал.
— Ну-ка, подай! — ткнул он пальцем в выстиранную мной рубашку. Свою, грязную, зашвырнул в будку. Поглядел на себя в осколок зеркала и, видимо, чем-то остался недоволен. Походил, насвистывая, по плоту, будто искал чего-то, да так и не нашел ничего.