— Бревна, которые в прошлый раз оставили, не забыть взять. За ночь приготовишь проволоку и жерди. Вернусь утром.
Еще раз обошел плот, шагнул на берег и направился к юртам, что стояли за высокими тополями на пригорке. Я остался один. «Как бы отвязаться от него? С такой работой не скоро мы бревна сплавим. Доригу — что? Ему спешить некуда. Ему, похоже, здесь даже лучше, чем на воле. Забот никаких, а устраиваться он умеет. Лишь бы сегодня хорошо было…»
Для меня Дориг стал обузой, путами. Я что-то бормотал про себя, ругая последними словами Дорига, а заодно и себя. Казалось, волны слушали меня и сами стали нашептывать: «Чего ты брюзжишь? Не думай об этом бездельнике. Работай, не ленись. Бери пример с нас. Мы ни минуты не отдыхаем».
Безделье и в самом деле угнетало меня. Я взял моток проволоки, стал выпрямлять ее, размягчая на огне. Покончив с этим делом, проверил крепление каждого звена плота, жестче связал расшатавшиеся бревна.
Совсем стемнело. Я вытащил из будки постель, разостлал на плоту, улегся. Небо заволокло тучами, ветер усилился, и волны с шумным плеском бились о бревна. Вдали полыхали молнии, доносились глухие раскаты грома. Стало еще тоскливей. На стоянке залаяли собаки. Совсем рядом были люди, а мне в такую темную и ненастную ночь не с кем было и словом перемолвиться.
Не спалось. Я лежал с открытыми глазами. Будь небо ясным, хоть звезды рассеяли бы одиночество и тоску. А непроглядная темень давила, заставляла тревожно биться сердце. Нечем было дышать. Я озирался вокруг и вдруг заметил на противоположном берегу мерцающий свет. Он то приближался, то удалялся от меня.
«Что это такое?»
Я не сводил глаз со светового пятна.
«Да это трактор!» — дошло наконец до меня, и я представил, что сам, может быть, скоро выеду в поле. Вспомнил и старенький трактор, на котором всю зиму возил бревна с лесосеки. Перед тем как отправиться с плотами по Еро, я сделал ему профилактику и поставил трактор на консервацию. Даже воспоминание о «ржавом железе» теплом отозвалось в груди.
Плот все сильнее раскачивало на волнах. Я скатал и взял под мышку матрац, зажег кусок бересты, сошел на берег и попробовал устроиться на гальке. Не понравилось. Снова свернул постель, потащил ее по берегу и почти сразу набрел на мягкую луговую траву. Тут и матрац был ни к чему.
Отсюда отчетливее и ярче был виден свет на том берегу. Конечно, это был трактор!
Мысли убежали далеко-далеко, в детство. Как живого, увидел отца. Вот он идет за деревянным плугом, вгоняя изо всех сил лемех в неподатливую землю. От напряжения на его руках вздулись вены. Медленно бредут по пашне быки, но отец едва поспевает за ними — так тяжело управляться с плугом… Я рядом с отцом, но какой из меня помощник?
В середине дня на поле приходила мать, разводила костер у межи и пекла на углях толстые лепешки. Ничего вкуснее никогда не ел! Даже сейчас почувствовал запах этих горячих лепешек.
Работы в поле хватало. Лето почти всегда было засушливым, и отец поливал поле, к которому подходила вода по вырытой им канаве. Полоть доставалось мне. Чего-чего, а сорняков всегда было полно. И еще — сколько себя помню — таскал с пашни к меже камни. Каждый год убирали с поля камни, а их будто и не убывало. Зато не было большей радости, когда поспевал урожай и тугие, золотистые колосья пшеницы колыхались на ветру. Отец сноровисто жал их серпом, а мать ловко вязала снопы. Мне доверяли отвозить к току снопы на телеге. И водить быка вокруг жернова тоже поручали мне.
Когда я в первый раз сам повел быка по кругу, отец сказал:
— Молодец, сынок! Теперь ты настоящий мужчина!
От его похвалы меня чуть над землей не приподняло.
Мне нравилось на току. Здесь я чувствовал себя почти равным со взрослыми. И потом сама работа тут же, на глазах, давала результат — зерно. Все, что делали в поле до этого, только обещало урожай. И срезанные колосья, и снопы еще не были зерном. Когда же отец большой деревянной лопатой с силой подбрасывал высоко вверх сыпавшуюся из-под жерновки массу, ветер относил на конец тока мякину и соломенную труху, а к ногам падало в быстро растущий ворох чистое зерно. Это была награда за долгий и тяжелый труд.
Поле кормило нашу семью, и отец всего себя отдавал земле, хлебу. Он был не как все. У него не лежала душа к скоту. Скот, конечно, у нас был, но отец жил землей. Год за годом работал он не покладая рук, не обижаясь на свою судьбу. И меня приучал к труду. Был бы он жив, видел, как я управляю трактором, как отвалы плуга переворачивают пласты целинной земли, сказал бы: «Ты настоящий мужчина, сынок».
Сказал бы… Такое я напахал! При одной мысли, чего я натворил и за что расплачиваюсь теперь, защемило сердце. Когда еще сумею оправдаться перед памятью отца?
От горьких раздумий отвлек яростный лай собак и чья-то брань. Уже рассвело. Я поднял голову и увидел направлявшегося к плоту Дорига. Он швырял камнями в наседавших на него собак и ругал их на чем свет стоит. По его шаткой походке нетрудно было определить — пьян-пьянехонек.
Дориг взобрался на плот и заорал, обращаясь уже ко мне:
— Ты что, думал, меня в живых нет? Где моя постель? Ты почему не постелил мне постель? Ты еще узнаешь, кто я! — Он засучил рукава и полез в будку.
Я переждал, пока Дориг утихомирится. Когда он захрапел, вернулся на плот, отвязал его, отпихнул шестом от берега и направил по течению.
Пьяный Дориг все же проснулся, вылез наружу и, скрипя зубами, разразился руганью. Направился было, сжав кулаки, в мою сторону, но не устоял на ногах и с размаху сел на бревна. Отпустив несколько отборных ругательств по моему адресу, на четвереньках пополз в будку и замолк.
Полдня я был предоставлен самому себе, пока Дориг не проспался. Он больше не ругался и не собирался лезть в драку, но тяжкое похмелье угнетало его.
— Не забудь те бревна, — буркнул он.
В прошлый раз у нас распустило одно звено, и пришлось оставить больше десятка бревен в тихой протоке. Я, конечно, помнил, что надо забрать их, и Дориг мог об этом и не говорить. Так и так одному придется делать сплотку. Уж помалкивал бы лучше, пьяница несчастный! Без него не обойдется.
Я смолчал.
— Ты что, глухой? Около тех бревен остановись, — громче повторил Дориг. — Там поедим. И в тени полежать надо. От этой жары голова пухнет.
«Весь распух!» — с отвращением подумал я и опять ничего ему не ответил.
Еро бежала по равнине и неспешно донесла нас до протоки и заводи перед нею, где случилась у нас в тот раз небольшая авария. Я остановил плот и тут же увидел на другой стороне протоки запряженного в телегу быка. Старик и девушка грузили на телегу распиленные бревна. Те самые бревна, что мы оставили здесь… Дориг, понятно, тоже увидел.
— Я этих воров проучу! — Он засучил штаны, спрыгнул с плота, зашагал к берегу, разбрызгивая вокруг себя грязь и воду.
Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
Не успел я сделать и нескольких шагов, как в упор — глаза в глаза — встретился со взглядом девушки. Не смея поднять головы, я видел только ее загорелые босые ноги. Девушка с трудом вытаскивала их из густого ила и толкала перед собой отпиленный кусок бревна.
Между тем я обогнал Дорига и очутился почти рядом с девушкой. Она перестала толкать сутунок, перебросила через плечо длинную черную косу, сняла с головы старенький белый платок и, обмахиваясь им, произнесла, слегка заикаясь:
— Д-дрова… т-телегу…
Я догадался, что она просит нас помочь погрузить дрова. Вот это придумала! Распилили наши бревна, и мы же еще должны помогать!..
Видя, что мы не очень спешим с подмогой, девушка вспыхнула и решительно склонилась над сутунком. В это время Дориг, задев тонкие пальцы девушки, поставил на бревно свою грязную лапищу. Девушка, словно обжегшись, отдернула руку.
— А ну-ка, воришки, — презрительно произнес Дориг. — Зачем взяли наши бревна?
— Д-да, — спокойно ответила девушка. — Вз-зяли. И уже почти все ис-стопили.
Старик возился у телеги и только теперь подошел к нам.
— Чего вы ругаетесь из-за нескольких бревнышек? Мало их в лесу?
— Дурья голова! — Дориг напустил на себя важность и строгость. — Эти бревна принадлежат государству. А вы запустили руку в государственный карман. Поскольку я отвечаю за это государственное имущество, придется с вас спросить.
Девушка сверкнула глазами. Как сверкнула! От волнения она и заикаться стала сильнее.
— М-ммы не с-себе… М-ммолочный з-завод… М-ммолоко с-скисало… Уб-ббыток…
Старик пояснил:
— Сынки, на нашем молочном заводе дрова кончились. Десять тысяч литров молока могло скиснуть. А тут — бревна. Пришлось взять. Большой убыток мог произойти.
— К-казенное пошло на к-казенное, — добавила девушка и окинула Дорига таким неприязненным взглядом, что даже мне стало неловко. Я про себя порадовался, что не мне предназначался этот колючий взгляд.
— Милейшая заика, — как ни в чем не бывало продолжал свое Дориг, — какое мне дело до вашего молока. Скисло оно или не скисло. Хоть на землю его выливайте. Можете на архи перевести. Даже еще лучше. Меня позовете — не откажусь. А лес к вашему молоку не относится. Украли бревна? Платите. Понятно?
Я решил выручить девушку.
— Ладно, Дориг, пошли. Они ни в чем не виноваты. Тебе же объяснили.
Дориг моментально, словно рысь, обернулся ко мне и, захлебываясь словами, закричал:
— Щенок! Чего лаешь? Ты что, забыл о своем трудовом героизме? Мы, значит, должны отдавать этим разбойникам с таким трудом добытые бревна?
Девушка вцепилась в руку Дорига.
— Х-хватит! Мы з-заплатим. Ч-чем вам з-заплатить? С-сколько?
— Деньгами, — усмехнулся Дориг.
Кровь бросилась мне в лицо. Я замахнулся… Дориг отлетел на несколько шагов и свалился в грязь. Девушка уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Я и сам растерялся от своей дикой выходки и, стараясь не смотреть на девушку и старика, схватил сутунок, который так и лежал перед нами, поволок его к телеге.