— Везите дрова к себе. В следующий раз захвачу для вас несколько бревен и оставлю здесь. Нет, я лучше дрова привезу, чтобы вам не пилить…
Сам не знаю, как у меня вырвались эти слова.
Девушка разулыбалась.
— В-вы часто гоняете плоты?
— Каждую неделю.
— Где вы работаете?
Что сказать? Соврать? Не смог. Бухнул:
— Я заключенный. — И бегом к плоту.
Девушка крикнула вслед:
— З-заходите к нам.
— Наша юрта крайняя слева, — добавил старик. — Молока нальем.
— Спасибо, дедушка!
Я столкнул плот и вывел его из протоки в русло Еро.
Дориг забился в будку и носа не высовывал. До самого конца пути мы с ним и словом не перекинулись. Куда только девалось его нахальство, грубость. Почувствовал, должно быть, что больше я ему спуску не дам. Еще до того, как я сдал плот, смотался на лесовозе, не дождавшись меня. Гнать со мной следующий плот наотрез отказался. Не знаю, чем он объяснил свой отказ. Я не допытывался. Меня это вполне устраивало. Зачем мне нужен был этот бездельник, за которого надо было работать да еще готовить для него еду, обстирывать его, выслушивать бесконечную ругань, ждать во время остановок, пока он наберется… Пользы от Дорига не было ни на грош. Я мог вполне справиться и один. Мне разрешили. Составил я такой же плот из пяти звеньев и пустился в путь.
Здорово! Набрав скорость, плот устремился вниз по Еро. Только берега мелькали. Река, должно быть, понимала, что я тороплюсь, и, как могла, помогала мне. За каких-нибудь двое суток, даже меньше, доплыл до протоки, у которой обещал оставить дрова. А какие дрова! Уж я постарался — отобрал самые сухие поленья. Смолистые, без сучков.
Учалился возле старого, склонившегося над водой тополя, перенес дрова к самой дороге. Спускаясь к берегу, заметил, что в засохшей грязи остались отпечатки маленькой босой ступни. Рядом были и другие следы — крупнее, но я не мог отвести глаз от следов почти детской ножки. Стоял и разглядывал их, будто диво какое-то… Казалось, я вижу не этот отпечаток на земле, а широко распахнутые глаза, длинную черную косу, мягкий овал нежного лица, слышу проникающий в самое сердце голос…
Приложил ладонь ко лбу, чтобы не слепило солнце, и долго всматривался в видневшиеся поодаль юрты, стараясь угадать, какая же из них «крайняя слева», в которой живет Она со своим дедом. Подумал, что и девушка, может быть, так же поглядывала на Еро, ожидая меня. А вдруг она и сейчас смотрит?.. Но на это нечего было и рассчитывать. Нужен я ей! Дернуло за язык ляпнуть, что я заключенный…
И все-таки радостное, восторженное чувство не покидало меня. И на следующей неделе я снова нагрузил плот сухими дровами. Плыл, торопил плот и реку, что несла его на своих волнах, и думал только о ней. А время словно остановилось. И плот будто застревал то и дело, крутился на одном месте, и река чуть ли не вспять текла… Однако через те же неполные двое суток плот благополучно приплыл к тому же старому тополю. Наспех завязал чалку и бросился туда, где оставлял дрова. Их не было. Зато на берегу протоки стояла Она. Увидела меня и разулыбалась.
— Б-благополучно п-прибыли?
Как это у нее славно выходит! Даже хорошо, что немного заикается. Мне бы ответить ей, поздороваться, а я растерялся и спросил:
— Вы взяли дрова, которые я привез?
— А как же!
Она опустила глаза, явно смущаясь тем, что я обратился к ней на «вы». Только теперь я заметил, что она принарядилась. На ногах были новые черные туфли со шнурками, голова покрыта цветастым шелковым платком. Легкий, чуть длинноватый зеленый дэли стягивал в тонкой талии оранжевый пояс. Девушка справилась со смущением, хотя слишком уж откровенно я пялил на нее глаза.
— Я в сомон собралась, да никак попутной машины не дождусь…
— И ни одного лесовоза не было?
— Н-нет. — Она бросила взгляд на привязанный к тополю плот. — Вы разве один п-плывете?
— Один.
— А-а, — протянула она, кивнула головой, будто это очень ее удивило, и спросила: — А п-почему вы в прошлый раз не зашли к нам?
Как было объяснить? Конечно, мне хотелось зайти. Я не решился. И потому, что ляпнул тогда про себя. И еще думал, что меня могут заметить. Кто-нибудь решит, что я сбежал. Мало ли что могут подумать и сказать люди… Короче говоря, не зашел. И оправдываться не стал.
— Вы все время с-спешите, — вздохнула девушка. — Я в тот раз в-видела вас. Вы тоже долго не с-стояли.
— Так вы меня видели? — воскликнул я.
— Н-ну да. Сразу п-пришла на берег, а вы уже уп-плыли… — Видимо, испугавшись своей откровенности, она поспешно добавила: — И сейчас вы, наверно, с-спешите?
— Что вы! Никуда я не тороплюсь!
— Если я не п-помешаю, возьмите меня с собой. С-сколько можно ждать эту м-машину.
— Поехали! — Душа моя ликовала. — Только мы будем долго плыть. И потом… на плоту не очень удобно.
— Лишь бы доехать, а на чем — не так уж важно. — Она сделала небольшую паузу. — Если ваш плот такой уж тихоходный, не будем з-задерживаться.
Она присела и стала развязывать шнурки, собираясь перейти протоку вброд.
— Давайте я вас перенесу.
Девушка, словно ребенок, протянула обе руки, обхватила шею и повисла у меня на спине. Ее маленькие груди, словно отшлифованные речные гальки, упирались в мои голые плечи и жгли их. Я даже не дышал, пока нес ее до плота.
И вот плот уже на середине Еро, и мы плывем. Вдвоем! Такого я и представить не мог.
Пока я, стараясь изо всех сил, показывал свое умение править шестом, девушка расхаживала по плоту, глядела на волны, по которым под яркими лучами солнца бежали разноцветные блики, и это доставляло ей большое удовольствие. Потом она подсела ко мне, трогала тонкими пальцами пену, проникавшую между бревнами из-под плота, посматривала с улыбкой на меня, о чем-то задумалась и устремила взгляд на далекий горизонт. Я тоже стал смотреть туда. Мы обменивались какими-то фразами. О чем говорили — не помню. Заметил только, что она совсем перестала заикаться…
Уважаемый читатель! Пока герои этого повествования смотрят вдаль, думают свои думы и разговаривают между собой, разрешите сказать несколько слов от себя. В какой-то книге я вычитал, что, когда наступает высшая точка душевной радости, даже немой человек может заговорить. А уж слегка заикающийся просто забывает об этом недостатке своей речи. Ничего сверхъестественного в этом нет. Не так ли? Конечно, об этом не догадывались ни ошалевший от счастья Дордж, ни хрупкая девушка, имени которой мы до сих пор не знаем. Ну а теперь пусть наши герои продолжают прерванную беседу.
— Вы долго пробудете в сомонном центре?
— Нет, завтра же надо вернуться. — Она задумчиво посмотрела на меня и спросила: — Скажите, почему вам пришлось заниматься этой… работой?
Застигнутый врасплох, я не сразу смог что-нибудь ответить, но потом рассказал ей о себе все. Не забыл сказать и о том, что надеюсь скоро освободиться из заключения. Досрочно.
Девушка ни о чем больше не стала расспрашивать. Некоторое время мы оба молчали. Потом она поднялась и направилась к будке.
— Я сейчас сварю чай.
Какое это было наслаждение! Что это был за чай! Я будто вкусил все земные блаженства. Впервые узнал я, что, к чему бы ни прикоснулась женская рука, все становится необыкновенно приятным и ласковым. И огонь в бочке-печурке пылал ярче и жарче, и обыкновенный черный чай был таким ароматным, что хотелось его пить и пить.
— Какой все же злой человек был тогда с вами, — вдруг произнесла она. — Я боялась, что вы вместе с ним рассердитесь на нас.
Мне и вспоминать о Дориге не хотелось, хотя ему-то как раз я больше всего был обязан своим счастьем: оказался вместе с такой девушкой! А она продолжала, словно воробей, щебетать:
— Я первый раз на плоту. Как интересно! — Заглянула в будку. — Почти как в юрте… И печка у вас есть. Даже лучше, чем на машине. Правда ведь?
— Конечно, — подтвердил я.
— Хорошо, что вы меня с собой взяли. Я так рада… А куда вы отвозите лес?
— В Хурдын-Тохой. Там главная база. Это за сомоном.
Солнце клонилось к закату. На берегу Еро показались приземистые строения сомонного центра. Река как бы замедляла здесь свой бег. В лучах заходящего солнца, насквозь просвечивающего воду, переливались всеми цветами радуги камушки на дне. Сколько раз проплывал я на плоту по реке, а ни разу не замечал, чтобы так быстро проходило время. Короче, что ли, дорога стала?
— Вот мы уже и доплыли…
Девушка вздохнула с сожалением.
Пока я направлял плот к берегу и причаливал его, она все порывалась о чем-то спросить меня, но, видимо, не решалась. И все же не утерпела:
— Между прочим, отец просил меня узнать, как вас зовут…
Значит, это был ее отец, а не дед. Значит, это его интересует мое имя. Ну что же, так и быть, уважу просьбу отца!
— Меня зовут Дордж. А вас?
— Дулма, — ответила она, глядя мне прямо в глаза.
Мы медленно подошли, взявшись за руки, к краю плота и остановились, глядя в глаза друг другу. Наши тени колыхались в воде. Мне казалось, что я всегда видел это голубое небо и закатное солнце, плещущиеся у ног волны Еро, и освежающий ветерок был моим старым знакомым. Я был уверен, что и Дулме все это представляется точно таким же — знакомым и близким. Вдруг мне вспомнилась почти такая же картина, которая висела в столовой на центральной усадьбе госхоза: парень и девушка стояли на берегу реки, и заходящее солнце озаряло их, прибрежные деревья и воду. Хотелось верить, что художник, изобразивший на полотне этих молодых людей, как бы предугадал самый дорогой миг моей жизни.
Пальцы Дулмы легонько подрагивали. Я крепко сжал их. Наверное, и она думала о чем-то общем для нас обоих.
Я перенес Дулму на берег, с неохотой опустил ее и вернулся на плот. Мы долго стояли друг против друга — она на берегу, я на плоту — и не могли ни глаз отвести, ни слова вымолвить.
— До свидания! — прошептала Дулма дрогнувшим голосом.
Я взялся за шест.
Зарядил дождь и не прекращался ни днем, ни ночью. Ветер гнал по Еро такие волны, что нечего было и думать о плотах. Мы сидели, пережидая непогоду, в своих шалашах, насквозь пропитавшихся сыростью и резкими запахами. Мокрые поленья не хотели гореть и только шипели в печи, а в котле из-за этого никак не варился наш скромный обед. Сквозь лапник и кору, застилавшие шалаши, стекали капли воды, и это еще сильнее нагоняло тоску, заставляя всех зябко ежиться. Кое-кто вооружился иголками и шильями, латал обувь, благо кожа размякла от сырости и легко поддавалась ремонту. От развешенных вокруг печи портянок шел удушающий запах пота.