Юноши чего только не придумывали, чтобы привлечь ее внимание. У нее на глазах даже самую простую работу, не говоря уже об объездке лошадей, старались исполнить с особой лихостью, а для матери все это было лишь весельем и забавой. Как только не пыжились, бедняги, их бы пожалеть впору, а ей и дела не было до того, что они проливали пот, мучились и подвергали себя опасности, объезжая неукротимых скакунов. Для нее ведь все было развлечением. Она и не думала жалеть своих ухажеров.
Да и что в этом необычного? Ведь мать была в таком возрасте, когда больше хочется шутить и веселиться, нежели жалеть. Не надо забывать и о том, что она была красавицей.
Я сам однажды слышал, как мать говорила об этом со своей подругой, и до сих пор не могу забыть ее рассказа. Не знаю почему. Возможно, потому, что я тогда был влюблен в Саран. Мне и по сей день кажется, что то лето было прекрасным, хотя оно вряд ли отличалось от других. Влюбленному ведь все кажется не таким, как на самом деле.
Однажды утром вернулся я с ночного и прилег отдохнуть. Но не успел закрыть глаза, как явилось мне видение: смуглянка из соседнего села. Одета в шелковый дэли, а на груди приколот ревсомольский значок… И без того жарко, а тут еще такое… При этом я отчетливо слышал, как мать разговаривала с соседкой: они сидели в тени юрты и распивали чай. Я не вникал в их разговор. Из головы не выходила та смуглянка.
Но помимо своей воли, видимо, я прислушивался к их беседе. И когда подруга матери обратилась к ней: «Хорло! Я слышала, что ты в молодые годы была озорной и своенравной. Верно ли говорят?» — я насторожился.
Мать, помню, со смехом ответила ей: «Что правда, то правда… До того была взбалмошной, что до сих пор раскаиваюсь в своих проделках в те далекие годы. Однако нашлась и на меня управа. Мой старик меня и укротил. С тех пор поумнела».
«Да, да… Кто в молодости не грешил. Лишь с годами начинаем все понимать. Видать, и с тобой было то же, что со всеми».
«Но я-то ведь все поняла еще в молодости… Было время, когда я другого счастья и не представляла, как подтрунивать над юношами своего айла. В таком возрасте, что и говорить, все мы ветреные, не думаем, что творим. Сейчас стоит вспомнить, как я одной забавы ради заставляла укрощать необъезженных лошадей — жутко становится. Как только исполнилось мне восемнадцать лет, парни стали на меня заглядываться. Да и не только они, даже взрослые мужчины оборачивались вслед.
Как-то летом объезжали наши своих лошадей. Собрались в тот день все мужчины нашего айла и давай друг перед другом выхваляться, кто кого перещеголяет. Тогда-то я впервые и поняла свою силу.
До сих пор не пойму, почему я так себя вела.
Возьми хотя бы Лувсана… Ну, того, который сейчас отару пасет. В те времена ему смелости и мужества было не занимать. Самая строптивая лошадь не могла его сбросить. Потому он, видно, и ходил такой гордый. Со сверстниками был ужасно высокомерен. Да и сейчас еще, говорят, свысока смотрит на свою бедную Ханду.
Вот мне и захотелось как-то его проучить. А вскоре и случай представился.
Все уже были в сборе, когда он подъехал к нам. И что тут началось! Стал он подзуживать своих приятелей, дескать, они готовы забыть обо всем на свете, лишь бы мне понравиться. Да так разошелся, что эдаким язвительным тоном и заявляет: «Видите вон того скакуна? Ни одному из вас на нем не удержаться». А потом посмотрел в мою сторону и говорит: «Наверное, тот, кто удержится в седле, и будет твоим мужем». Тут я не вытерпела и зло так ему бросила: «А ты сам попробуй!»
Но он и впрямь был не робкого десятка: сразу же потребовал того скакуна, оттолкнул всех, потом вскочил в седло, хлестнул кнутом и поскакал!
Что и говорить, я по сей день не видела человека, который бы мог вот так, как он, удерживаться на взбрыкивающей лошади.
Все вокруг стали подзадоривать его, крича: «Правильно, давай, стегай его сильнее!» Он и старался изо всех сил. Но тут меня зло разобрало: неужели лошадь его не скинет?
Забыв об опасности, я подбежала прямо к его скакуну и начала ехидничать: «Эх ты! Кто же так объезжает лошадей! Тебя, наверно, привязали к седлу, как мальчика, вот почему ты прилип к луке и не можешь оторваться от нее. Куда уж тебе до настоящего мужчины!»
Тогда он искоса поглядел на меня, выпрямился в седле и едва успел стегнуть коня, как тот сильно взбрыкнул и сбросил его на землю.
Он молча встал и, отряхивая пыль, тихо сказал: «Все из-за тебя». А я громко, чтобы всем было слышно, ответила: «Не из-за меня, просто конь такой!» Да еще, пока весело хохотала, успела подумать: «Над кем бы еще посмеяться? Может, над стариком Лузаном?..» Был такой старик, который все молодился и ходил за мной по пятам.
Повернулась к молодым парням и выпалила: «Помните ли вы древнюю мудрость — старый конь борозды не портит? Так вот, дорогие, уважаемый Лузан, хотя для вас он все равно что обломок старой берданки, наверняка лучше вас умеет укрощать скакунов».
Мои слова, видать, сильно их задели. Они наперебой закричали что-то, замахали руками, потом подвели к старику скакуна, низко поклонились и сказали: «Лузан-гуай! Попробуйте теперь и вы».
Отец же тогда возмутился: «Что это вы затеяли! Не хватает еще, чтобы старик руки и ноги переломал? А ты, Лузан, куда лезешь, жить надоело?» Но старик был непреклонен: «Я сам попросил разрешения у вашей дочери». И он легко вскочил в седло.
Как только скакуна отпустили, он тут же взбрыкнул, но старик, к счастью, удержался в седле. А мне страшно хотелось, чтобы старик назло молодым не кувырнулся на землю.
«Смотрите-ка! Просто молодцом держится Лузан-гуай. Держитесь! Вот так, так!» — кричала я, а самой было ужасно смешно: он очень старался удержаться в седле, и от этого вид у него был растерянный и жалкий. «Ну все, добилась своего, и хватит. Бедный старик все же доказал, что он мужчина», — подумала я и нарочно громко, чтобы он слышал, закричала: «Эй, вы! Смотрите, как надо по-настоящему укрощать скакунов! Лузан-гуаю старость нипочем, его годы не берут!» И я громко и неудержимо захохотала. Этого-то старик, видно, и не выдержал: он тут же кубарем полетел на землю.
Вот тогда я и поняла, что если захочу, то из любого смогу вить веревки. Теперь мне и Лузан-гуая было мало. «Над кем бы еще подшутить?» — размышляла я. На глаза попался мой нынешний муженек — в то время он заметно выделялся среди своих сверстников, но на меня не обращал никакого внимания, и я возмущалась этим. Я тут же подскочила к нему и громко так, с вызовом сказала: «Не желаешь ли показать всем, что ты настоящий мужчина? Что-то уж больно расхваливают тебя твои земляки, а я не видела ни разу, как ты объезжаешь скакунов».
Но он бросил на меня гневный взгляд и спокойно ответил: «Как же я могу одолеть его, если такие парни, да и бывалые старики не смогли на нем удержаться».
Я попыталась еще съязвить: «Да, жаль, конечно, но это похоже на правду…» А он и не стал возражать: «Зачем же мне заведомо становиться посмешищем для людей?» Встал и ушел.
Его ответ пронзил меня тогда, как ядовитая стрела, но постепенно он полностью завладел моим сердцем, и больше я уже ни на кого не обращала внимания.
До чего же странно устроена наша жизнь. Сначала я была абсолютно уверена, что подчиню его себе, как и всех, а получилось все наоборот, и я ничего не смогла с собой поделать.
Ну, это-то еще ничего, Зато на следующий год случилось незабываемое. Все готовились к надому: кто-то уже успел натренировать и выдержать своих скакунов, а кто только начинал. И мой отец уже вовсю занимался этим делом — у нас на привязи выдерживалось несколько быстроногих скакунов.
Но был у нас еще Неукротимый Вороной. Кроме меня, на нем никто не ездил. Предназначался он для особо торжественных случаев, и ловили его только один раз в год, к надому, но его очень трудно было поймать.
Лучшие объездчики за целый месяц до праздника начинали ловить его. Случалось, что они упускали его из табуна, тогда он несколько месяцев вообще не возвращался — уходил высоко в горы, куда человеку было не забраться, и частенько можно было увидеть, как он одиноко стоит на какой-нибудь вершине, словно дикий зверь. Объездчик, которому удавалось его поймать, целый год ходил в героях.
В тот год почему-то заблаговременно об этом не подумали и опомнились, когда до надома оставалось всего несколько дней. Лучшие табунщики целыми днями толпились у нас и часами спорили о том, как поймать Неукротимого Вороного. А сколько кумыса и архи выпивали за это время! Со стороны можно было подумать, что у нас в айле какой-нибудь праздник.
Но однажды к нам нежданно-негаданно явился Самдан. Помню, как я тут же бросила свое шитье и стала угощать его кумысом. Его появление взбудоражило всех. Кто-то ехидно заметил: «Надо же, явился тот единственный, которому ничего не стоит играючи укротить Вороного». Все громко захохотали, но меня почему-то взяло зло на них, и я сказала: «Когда-то говорили: не унижай мужчину и не пытайся измерить море. Почему же он не может укротить Вороного? Пусть попробует».
Мои слова сильно обидели Самдана, и вся эта затея чуть было не закончилась бедой. Я-то и не думала подливать масла в огонь, но так получилось, что после моих слов буквально все накинулись на Самдана. Поднялся невообразимый хохот: «Что-что? Самдан? Говоришь, он поймает Неукротимого Вороного?..»
Тут мой отец, видно опасаясь, как бы не вспыхнула ссора, встал и, обращаясь ко всем, сказал: «Чем спорить без толку, вы бы лучше подумали о том, как сообща изловить его».
Кто-то с ехидством ответил: «Самдан ведь умный человек, он, наверное, и один с ним справится».
Самдан сидел молча, словно это не к нему относилось. Но вдруг он бросил гневный взгляд на меня и тут же обратился к отцу: «Когда нужно поймать Неукротимого Вороного?»
Все удивленно посмотрели на него и притихли. А мне почему-то стало страшно, сердце забилось, и я подумала: «Это он со злости словами бросается».
Отец тоже не менее удивленно посмотрел на Самдана и ответил: «К надому нужно поймать, а до этого можно в любое время… Дочь на нем должна поехать на праздник». При этом вид у отца был такой, словно он спрашивал: «Что он такое задумал, этот парень?»