— Энхэ! Летом — другое дело, а сейчас зима. Если бы было тепло, я бы тебе разрешила даже табун пасти, но сейчас никак нельзя, замерзнешь.
— А я надену свою доху.
— Если бы я знала, что ты так будешь себя вести, вообще бы не привезла тебя сюда. Или вчера с машиной отправила бы тебя к бабушке и дедушке.
— А разве ты меня привезла? Меня отец привез.
— Пусть и отец. Разве в этом дело? Просто там у них гораздо лучше, чем здесь. И кочевать не нужно.
— А я люблю кочевать. Там, где нет кочевок, и делать-то нечего.
— В центре теплая квартира. Захочешь — и то не замерзнешь.
— А здесь разве я мерзну?
— Там можно и радио послушать. Да к тому же и электричество.
— Здесь я разве не слушаю радио?
— В центре много детей. С ними можно и поиграть. Целый день мог бы гулять.
— Но я ведь и здесь играю… В снежную бабу, да и со своим чубарым жеребенком. Скоро еще жеребята появятся, и я с ними буду играть…
Видя, что сын не сдается, Данзан вмешался в спор:
— Завтра утром ты, сынок, вместе с мамой и с дядей отправишься в кочевку на санях. Дядя и упряжку поведет. Он ведь сам из Хангая и потому может много интересного рассказать тебе о своем крае. Да к тому же он с твоих лет ездил на санях. Так что и о них много интересного узнаешь…
Энхэ удивленно взглянул на меня и спросил у отца:
— А что это такое — Хангай?
— Вот мы завтра и собираемся туда: там высокие горы, леса, реки… Да ты сам все увидишь своими глазами, а теперь спи, сынок. И до чего же хорошо ехать на санях… А мама тебе будет рассказывать сказки…
— Мама! Ты на самом деле будешь рассказывать сказки?
— Конечно, расскажу, если будешь послушным, а сейчас спи.
— А ты будешь рассказывать другие сказки, не те, что бабушка, да?
— Да-да, совсем другие и очень интересные.
— Тогда давай с тобой поедем верхом.
— Когда едешь верхом, очень неудобно рассказывать… Все время отвлекаешься. А сказка любит уют и тишину. Ты даже не можешь представить, как хорошо ее рассказывать на санях. Сядем рядом, и нам будет тепло, а если замерзнем — укроемся дохой. Можно и поспать: под дохой всегда тепло. А верхом ничего этого не сделаешь…
То ли матери удалось убедить Энхэ, то ли он устал от длинного разговора, но мальчик замолчал. А потом вдруг сказал:
— Тогда погрузите на моего чубарого жеребенка все игрушки.
— А зачем? — удивился отец.
— Мои игрушечные колокольчики будут звенеть, и ему будет казаться, что я еду на нем.
— Смотри-ка! Интересно придумал, — сказала Саран и засмеялась.
— Так и сделаю. И больше ничего на него грузить не буду, — ответил отец.
Энхэ наконец успокоился и задремал. Данзан, убедившись, что он спит, обратился к жене:
— Саран! Пожалуйста, не учи ты сына упрямству — испортишь ему характер.
— А что такого я сделала? — удивилась она.
— Зачем ты ему сказала, что мы зря привезли его сюда? Видела, как это ему не понравилось? Если тебе такое сказать, то ты наверняка обидишься.
Саран засмеялась:
— Но я ведь не ребенок, да и приехала сюда по собственному желанию…
— Это ты верно говоришь. Но если ты приехала по желанию, то и сыну ведь этого хотелось. Желание взрослого и ребенка разве чем-нибудь отличается? Ему здесь очень нравится, поэтому он так болезненно и реагирует, — ответил он и, помолчав, добавил: — Смотрю я на сына и вспоминаю своего отца. Ну точно такой же был упрямец. Бывало, заупрямится, и ничем его не прошибешь.
Саран тут же подхватила:
— А я смотрю на него и вспоминаю тебя. Ты хоть тысячу раз не прав, а от своего не отступишься. Разве не так?
И мы все засмеялись. Потом Данзан посмотрел в дымовое отверстие юрты и сказал:
— Ночь уже на исходе, я поеду за Дэрэмом: пусть он хоть немного поспит. — Взяв узду и седло, он вышел из юрты.
Занимался рассвет, но уже все были на ногах. Табун подогнали к юрте, и теперь совсем рядом слышалось призывное конское ржанье. Вьючные лошади также были готовы, дело оставалось за малым: разобрать юрту и навьючить лошадей. Но мы сначала попили чаю, а потом уж взялись разбирать юрту. Не успели снять войлочное покрывало и стены, как тепло моментально улетучилось, и в юрте стало так же холодно, как и на улице.
Данзан привычным взглядом окинул ясное небо и сказал:
— Вокруг луны круги — мороз будет крепчать.
И действительно, вокруг нее были отчетливо видны красновато-желтые кольца. Невольно вспомнив о звездах, о которых мне говорил Данзан, я легко нашел их на юго-западе: они резко отличались от других своей яркой желтизной. Мне показалось, что теперь они совсем приблизились друг к другу.
Едва мы успели навьючить на лошадей поклажу, как наступил рассвет. Первым погнал табун Данзан, за ним тронулся Дэрэм с вьючными лошадьми. Я же натянул вожжи и ждал, пока Саран и Энхэ укутаются потеплее. Как только они удобно уселись, тронулась и наша упряжка. Так началось наше кочевье. Мы двигались по бескрайней степи, и даже не верилось, что она когда-нибудь кончится.
Сани медленно и бесшумно ползли вперед, словно боясь нарушить сонную предутреннюю тишину. Обернувшись, я разглядел позади нас темную проталину на том месте, где еще недавно стояла наша юрта и окрестности оглашались шумом, гамом и весельем. «Дорогу длиною в год можно преодолеть за месяц, а длиною в месяц — за день, но и тогда будет ли конец нашему пути?» — подумал я…
Словно гигантская рыба среди океанских волн, скользят наши сани по сугробам. Лишь изредка доносится фырканье лошадей. Кругом белым-бело, а за нами вьется след от полозьев.
Мы все молчим. Невыспавшийся Энхэ ни с кем не хочет разговаривать. Он накинул на себя рысью шубу матери, а поверх нее еще отцовскую волчью доху, только голова торчит — весь укутаться, видно, побоялся: вдруг, чего доброго, сон сморит..
Саран сидит рядом с сыном и неотрывно смотрит вдаль на окружающую нас степь. По всему видно, что она задумалась о чем-то далеком — какой же скотовод не любит помечтать и заглянуть далеко вперед… В этом они схожи с бескрайней степью: трудно догадаться, куда заносит их мечта. И мне тоже интересно помолчать. Смотрю на эту неоглядную ширь, и кажется, что здесь никогда не было ни единого живого существа. Как будто впервые занесла сюда жизнь этих табунщиков со своими табунами. Но я-то знаю, что это не так… Жизнь здесь зародилась еще в глубокой древности и никогда не прерывалась. И как бы подтверждая это, наперерез нашему табуну проскочило стадо грациозных дзеренов.
— Смотри-ка, сколько здесь дзеренов, — удивился я. Саран, видимо, их тоже заметила:
— Здесь много снега, бескормица, вот они и откочевывают в Хангай, как и мы. Говорят, если дзерены кочуют — это не к добру.
— А почему же?
— Не знаю, но старики говорят, что это признак предстоящего дзута, — сказала она и снова задумалась о чем-то своем.
Но дремавший Энхэ проснулся, разбуженный нашим разговором, взглянул вслед удаляющимся дзеренам и вдруг потребовал у матери:
— Мама! Ты ведь обещала мне рассказать сказку, вот теперь и рассказывай.
— Какую же сказку рассказать тебе? Все сказки, которые я знаю, наверняка ты уже от бабушки слышал… Когда я была маленькой, как ты, моя мама — твоя бабушка — рассказывала мне те же сказки, что и тебе сейчас.
— А кто же теперь тебе рассказывает сказки? Ты ведь уже взрослая…
— Мне-то? Рассказывают…
— Кто же? А, догадался… Отец, да?
— Нет, книги. В книгах очень много сказок. Вот пойдешь в школу, научишься читать и сам узнаешь много тысяч сказок, тогда перестанешь донимать нас.
— А когда я пойду в школу?
— В будущем году, — ответила она, поправляя полы дохи. — Ну хорошо, я расскажу тебе одну сказку, а потом ты мне ее перескажешь.
— Расскажи про лошадей. А вечером я ее перескажу папе.
— Да-да, перескажи отцу. Ну слушай… Жил когда-то на свете один очень богатый человек. У него было столько лошадей, что их было трудно сосчитать. Да он и не считал их, а мерил котловиной, которая находилась недалеко от стойбища. Изредка он загонял туда весь табун, и если она наполнялась полностью, то считал, что с табуном все в порядке. И был у этого человека один быстроногий скакун. Звали его Неукротимый Гнедой…
Энхэ тотчас перебил ее:
— Мама, неужели у них было столько же лошадей, сколько у нас? И точно такой скакун, как отцовский Неукротимый Гнедой?
— Да, да, ровно столько, сколько и у нас… И вот однажды, говорят, хозяин пригнал табун в котловину и увидел, что она не наполнилась. «Что бы это могло значить?» — задумался он и понял, что во всем виноваты три волка, которые рыскали по горам и долинам. Решил он убить этих волков. А в погоню за ними надумал отправиться на своем буром коне, родившемся от бурой кобылицы.
— Кто? Папа, что ли?
— Да нет же… Хозяин табуна… Но один из волков был очень умный, и вообще это был не простой волк, а волшебный. Поэтому он разгадал тайну того табунщика и рассказал о ней остальным волкам: «Табунщик собрался нас завтра убить. Он решил нас преследовать на своем буром коне, но этот конь родился от молодой кобылицы, и поэтому нам нужно сначала убегать от него в гору, а потом — под гору. Тогда он нас не догонит». Волки с ним согласились. На другое утро табунщик действительно погнался за ними на своем буром коне. Тогда волки сначала побежали на гору, но, когда табунщик стал настигать их, вдруг повернули вниз и остались целы и невредимы.
Тут Энхэ снова перебил ее:
— Мама, а волки разве говорят человеческим языком?
— Ты совсем не даешь мне рассказывать, все время перевиваешь. Если будешь мешать, я не стану тебе рассказывать.
— Я больше не буду, мама. Ты только рассказывай. — И он с головой спрятался под доху.
Мне тоже было интересно, и я, воспользовавшись паузой, ввернул:
— Должно быть, и впрямь конь, родившийся от молодой кобылицы, лучше скачет в гору…
— Нет, вы оба меня просто замучили своими разговорами, — в шутку рассердилась она. Потом сказала: — Не знаю, не знаю… Но старики говорят именно так. Лошади, родившиеся от молодых кобылиц, видно, сильнее, и они на одном дыхании могут одолеть любой подъем, а когда они бегут под гору, то у них кровь приливает к голове. У коней же, родившихся от старых кобылиц, все наоборот, и они…