Дондоку стало дольше добираться на работу, а неотложных дел накопилось уйма. Вот-вот начнется новый учебный год, и необходимо успеть подготовить кабинеты. Правда, студенты должны сразу же уехать на сельскохозяйственные работы и спешить вроде бы некуда, но он привык, чтобы к первому сентября все было готово для занятий.
…Он долго ждал автобус. С остановки хорошо был виден вокзал. Сегодня народу там видимо-невидимо. И не удивительно: это день отъезда студентов, обучающихся в зарубежных вузах. Проводить их пришли родители, братья, сестры, друзья… Со стороны можно было подумать, что люди собрались на праздник, надом. Вокзальная площадь не вмещала всех.
Дондок долго смотрел на бурлящую толпу. И почему-то вдруг защемило сердце, взгрустнулось. Он сел на свободную скамейку, снова взглянул в сторону вокзала и глубоко вздохнул. От мысли, что все произошло из-за него, что если бы не он, то сегодня они с женой, как и все, провожали бы своего сына, да и сын был бы счастлив, как эти ребята, у него сдавило горло.
В самом деле, теперь многие мечтают отправить своих детей учиться куда-нибудь за рубеж. Да если бы только мечтали! На какие ухищрения не идут ради этого! Готовы друг друга в грязь втоптать, а я, видите ли, захотел быть справедливым человеком. И чего же я добился?.. Ему приходили на память слова жены, которая обвиняла его в непонятном упрямстве, в том, что он хочет быть непохожим на других. Теперь ее обвинения казались ему и не такими уж несправедливыми…
Отправил вместо родного сына юношу, который никем мне не приходится. А чем это обернулось? На старости лет пришлось уйти из семьи, остался совершенно один. Да если бы только это. Ведь самое страшное — поймет ли сын? Что он думает обо мне? Что, если он поверил?.. Ведь мать наверняка постаралась убедить его, привела множество доводов! А я будто согласился с этой ложью и молчу. Вот уж и вправду дурья башка. Почему я не возражал, не доказывал свою правоту? Но тогда действительно бесполезно было спорить и подливать в огонь масло, потому-то я и смолчал. Побоялся, видимо, людских пересудов. Ну хорошо, допустим, что я признал бы свою вину и возвратился в семью. А через несколько дней поехал бы со студентами в тот же аймак, и все бы началось заново: ссоры, обвинения. Почему же человек так просто сносит клевету? И вправду, разве я в чем-то виноват перед женой? Разве я виноват в том, что вместо родного сына отправил на учебу талантливого юношу? Он ведь с самого начала был отобран комиссией, и, главное, заслуженно, по призванию, но его вытолкнули… и проделали это отвратительными методами. Нет, правда должна была восторжествовать. Такие талантливые и умные ребята обязательно сделают многое и для науки, и для родины. А я виноват только потому, что поверил в него? Нет! Моей вины здесь нет. Но почему же все повернулось не так?.. И до чего же несуразные мысли лезут в голову Цэрме. Надо же было такое придумать — сын моей тайной жены!.. Тьфу!
…А возраст и впрямь не тот, когда можно поглядывать на женщин. Дни текут, и не остановишь их. Времени жить на этой земле остается все меньше и меньше. Но столько еще нужно сделать! Конца работе не видно. Они не понимают, что значит время для человека моего возраста. Но что же теперь делать? Надо бы как-то поговорить с сыном, разъяснить ему все. Нельзя же допустить, чтобы он поверил в эту чепуху. Надо как-то выбрать время… От этой мысли он немного успокоился.
Раздался протяжный гудок, и поезд медленно тронулся. Он увидел машущие руки и почему-то вспомнил о том сельском пареньке. Возможно, тоже едет в этом поезде… Наконец-то подошел и долгожданный автобус. Дондок сел у окна и, провожая взглядом уходящий поезд, пробормотал: «Дорогие мои дети! Да будет удачлив и счастлив ваш путь!» Его никто не услышал.
А в это время в тени его старого дома чесали языки сплетницы:
— Вы когда вернулись с дачи? — спрашивала маленькая, круглая, словно шарик, женщина.
— Вчера. В нашем доме, кажется, все уже приехали, — ответила ей высокая худая.
— А вот семья профессора в этом году отдыхать не ездила: караулили свою квартиру, — расхохоталась толстушка.
В разговор вмешалась еще одна молодая женщина:
— Профессора Дондока что-то совсем не видать. Наверное, опять в командировку уехал.
Старушка, гревшаяся поодаль на солнце, удивленно вскинулась:
— Разве вы до сих пор ничего не слышали? Мне соседи сказали, что он разошелся с женой и теперь здесь не живет.
— Как? В таком-то возрасте разводиться?.. Зачем ему это? Не молод ведь, — ввернула одна из приятельниц.
— Некоторые старики хуже молодых. Кто-то мне говорил, что у вашего профессора есть еще вторая жена где-то на селе, — ответила старушка.
— А почему это вы говорите «ваш профессор»?.. Разве он мой? — обиделась та, что помоложе.
— Эй вы, балаболки! Чего, говорите, наделал профессор? — встрепенулась еще одна старушка, приложив к уху свою морщинистую ладонь.
— Что да что!.. А вот что: оказывается, в этом году разом школу окончили ихний сынок от профессорши и сын от сельской жены. Вот и говорят, что отец вместо законного сына направил учиться за границу того, второго. Видать, потому и разошлись, — кричала на ухо ей та, что вышла погреться на солнце.
— Значит, правда на стороне жены, — согласно закивали женщины. Однако глухая старушка, видимо, не все поняла:
— Вот-вот, наверное, так и было. Как-то в прошлом году я зашла к ним, так они угостили меня чаем с замороженным молоком. Как теперь помню, у молока такой запах был — ну точно парное! Выходит, что сын послал… Наверно, в селе-то жена молодая?
— Зато наша Цэрма вылитая профессорша. Умеет себя подать. Может, ее и впрямь одни только наряды красят, но она любой сельской красавице сто очков вперед даст.
— А что, Дондок совсем к той уехал?
— Должно быть… Куда же ему деваться?
— А этот его сынок как же, успел поступить в другой институт?
— Говорят, поступил здесь куда-то.
— Ну и хорошо.
— А больше ничего не слышали? Наверное, Цэрма-гуай будет квартиру менять? Зачем же им двоим такая большая? Платить сколько нужно… Вы уж, пожалуйста, если что услышите, то сообщите нам. Мы ведь собираемся расширяться, — сказала молодая женщина.
Вот такой разговор о профессоре Дондоке состоялся несколько лет тому назад.
Наш поезд, казалось, мчался еще быстрее… Пассажиры приникли к окнам вагонов. По всему было видно, что близится конец нашего долгого пути. Многие уже успели переодеться, лишь девушки все еще прихорашивались и никак не могли оторваться от зеркала. Больше всех радовалась маленькая Таня. Она уже давно забралась на железную решетку отопления под окном и всегда первой замечала все, что проплывало за окнами вагона. Вот и сейчас она крикнула отцу:
— Смотри-ка! Мальчик на лошади… Вот здорово!
Действительно, мальчик лет шести сидел верхом на лошади и держал в руке желтый флажок, пропуская наш поезд. Таня прыгала от радости, и ее можно было понять, так как она видела все это впервые.
— Папа! Он такой же маленький, как и я, а уже ездит на лошади. Я тоже научусь ездить верхом, да?
— Конечно, научишься и покажешь бабушке и дедушке, как ты умеешь.
— Папа! А ты умеешь ездить на лошади?
— Я научусь…
— А мама?
— Мама тоже научится. Короче говоря, мы все научимся… А пока в нашем купе только дядя умеет ездить, — сказал он и показал на меня.
— Ой, правда, вы умеете? — спросила она.
— Да, умею, и тебя научу.
— А где же мы возьмем лошадь? — удивилась Таня.
— Я тебе найду…
— Вот здорово! Сейчас я маме скажу. — И она исчезла в купе.
Я продолжал стоять у окна, вспоминая, как впервые ехал по этой дороге. Немало лет прошло с тех пор. Помню, как я радовался, когда увидел Москву. Радости у меня, наверное, было не меньше, чем у Тани. Помню, как давал себе твердое слово осуществить свою мечту. Но я ничего не знал в то время о бедном старом профессоре, пострадавшем из-за меня. Об этом я узнал много лет спустя. Тогда же я ничего не подозревал, лишь радовался тому, что мне предстоит учиться по избранной специальности. Единственное, о чем догадывался, — это что профессор мне помог. Еще тогда я сказал себе, что никогда не забуду о его помощи.
В Москве я первое время все искал того парня, которого увидел на экзамене, возможно, потому, что мне очень хотелось с ним познакомиться: своим ответом он произвел на меня прямо-таки неизгладимое впечатление. Помню свои мысли тогда: «А вдруг все студенты в группе окажутся с такими знаниями, как у него? Ведь я опозорюсь… Но если бы мы подружились, он мог бы стать моим наставником, не хуже любого учителя». Однако он так и не показался ни в университете, ни в поезде, хотя я и там его искал.
Помню, как я тогда высунулся из окна вагона, чтобы попрощаться с друзьями, и вдруг заметил профессора: он одиноко сидел на скамейке у автобусной остановки. Я сразу же обратил внимание на его старый коричневый портфель. Поначалу у меня не было никаких сомнений, что это именно он, тот профессор, который помог мне, но потом я почему-то решил, что обознался. Действительно, трудно было представить такого крупного ученого одиноко сидящим на скамейке в ожидании автобуса. Но не успел я удивиться поразительному сходству этого человека с моим профессором, как поезд тронулся. Так наши пути разошлись на долгие годы, но я никогда о нем не забывал. После защиты диплома мне посчастливилось работать с ним вместе на факультете. К этому времени он уже сильно постарел: голова у него вся побелела, сам он осунулся и стал тихим и молчаливым старичком. Понятно, что старость никого не красит, но он к тому же произвел на меня впечатление человека, постоянно мучимого тяжелыми раздумьями.
Он встретил меня тогда так, словно мы никогда не были знакомы. Видимо, напрочь забыл обо мне. Конечно же, мне следовало первым напомнить о себе и поблагодарить его, но как-то не представился случай. По работе-то мы с ним соприкасались, но говорили только о делах. И все-таки однажды я решился и поблагодарил его за помощь. Он удивленно поднял брови, пристально посмотрел на меня и, ничего не сказав, удалился. Мне показалось, что во