том!» — подумала я тогда. В тот момент я дала себе слово, что когда-нибудь тоже стану студенткой.
Шли дни. Я и не успела заметить, как пришла пора новому году сменить старый. Сдала экзамены за первое полугодие. Наступили каникулы. Я помогала дома готовиться к празднику. Все походило на предыдущий Новый год, когда Вас еще с нами не было. Только теперь все мои мысли были о Вас. С тех пор как Вы у нас поселились, к Вам никто не приходил. Но хоть друзья-то у него должны быть? — думала я. — Неужели он совсем одинок? Нет, конечно, дело не в этом. Когда он впервые пришел к нам, что ему тогда отец сказал? Он сказал: «Всяких там друзей-приятелей вечерами собирать да по ночам шуметь — этого чтоб не было…» Мне эти отцовские слова хорошо запомнились. И я подумала, что Вы их тоже не забыли.
В тот вечер, когда все носились сломя голову, хлопотали вокруг праздничного стола и наряжали елку, я следила за каждым Вашим шагом. Вы пришли домой несколько раньше обычного, все с той же неизменной маленькой сеткой. У нас к тому времени собралось много гостей, было шумно и весело. Вряд ли отец и мать помнили тогда о Вас, но я лично надеялась, что Вы к нам зайдете. А Вы не зашли. Поздно вечером, когда ударил мороз и чувствовалось приближение пурги, я с подругами, одевшись потеплее, собралась идти в школу на праздник елки. Но меня не покидали мысли о Вас: «Что же он будет делать в такую радостную ночь? Неужели так и будет сидеть и корпеть над своими задачами?» После десяти вечера я подкралась к Вашей избушке и потихоньку заглянула в окно. Вы гладили свои черные парадные брюки. Я сразу поняла, что Вы тоже готовитесь к новогоднему балу, и мне очень захотелось быть в тот вечер рядом с Вами.
«Чем же отличается студенческий новогодний бал от школьного? У них там, конечно, все иначе», — подумала я. Эта мысль совсем затуманила мне голову. Но хотя в ту полночь мне исполнилось восемнадцать лет, это не был еще туман любви. Об этом я должна сказать Вам сейчас со всей ясностью. Ведь тогда моя детская голова была занята только мыслями о формулах и логарифмических функциях. Я вернулась в дом. Когда мы с подругами уже уходили на елку, мать спросила меня: «А наш студент дома?» Я растерялась, но все же нашла, что ответить: «Не знаю… В избушке свет, похоже, горит». «Этот парень никуда не ходит, все дома сидит», — добавила мать. Я бы, наверно, поговорила с матерью о Вас, если бы не торопили подруги. В тот морозный вечер всю дорогу до школы я думала о Вас, представляла, как Вы идете по улице, зябко поеживаясь в своем демисезонном пальтишке. «Ах, если бы у меня был такой брат! Я бы каждый день к его приходу с занятий растапливала в избушке печь, подогревала бы ему обед, ухаживала бы за ним. Но ведь я ему не сестра…» — думала я тогда. Вдруг в голову пришла странная мысль: «А сколько лет ему исполнится в эту ночь?» И я сама себе ответила, что Вам исполнится двадцать четыре года, но никак не больше.
В то время как я, такая трусиха, мечтала о Вас, мечтала быть Вашей сестрой, у Вас, конечно, и мысли об этом не было.
Я успешно закончила десять классов, и меня переполняла радость от мысли, что осенью я поступлю в университет. Вся наша школа выехала на летники, чтобы участвовать в праздничных шествиях, которые должны были состояться через несколько дней[85]. Сегодня, 7 июля, я заехала домой, чтобы взять какую-нибудь хорошую книгу. Вас дома не оказалось, но все Ваши вещи и книги были увязаны в тюки. Мама сказала, что Вы сдали экзамены и получили уже распределение на работу. Услышав, что не сегодня-завтра Вы уедете, я совсем расстроилась. Мне почему-то хотелось встретиться с Вами, и я решила Вас дождаться. Вскоре Вы пришли. Но впервые за всю жизнь у нас не один, а с товарищем, незнакомым молодым человеком. Вы развязали один тюк и отдали какие-то две книги тому молодому человеку. Я наблюдала за Вами через приоткрытую дверь. Потом Вы зашли к нам и, обращаясь к матери, сказали:
— Если удастся, может быть, завтра уеду. Я хотел бы уплатить за последний месяц. — И достали из кармана пятьдесят тугриков. Но мать отказалась взять деньги:
— Сынок, пусть это будет наградой за то, что ты успешно завершил учебу.
Сколько радости принесли мне эти слова матери. Только Вы не обращали на меня никакого внимания. От обиды ли, не знаю от чего, но я тогда решилась задать Вам вопрос:
— А вы в каком аймаке будете работать?
Вы наконец взглянули в мою сторону и спросили:
— А ты на какой факультет собираешься?
— На медицинский, — едва слышно ответила я. У меня словно комок застрял в горле.
Но я все же осмелилась задать Вам еще один вопрос:
— Разве вы не будете встречать праздник в столице?
— Я много праздников встречал в городе. В худоне праздник — это тоже интересно. Теперь туда поедем, — сказали Вы улыбаясь и ушли от нас с тем молодым человеком.
С тех пор мы не виделись целых пять лет. После вашего отъезда кое-что в нашей жизни изменилось. Отец наш скончался два года назад, и мы с матерью живем теперь вдвоем. Мать трудится потихоньку. Я на себе испытала все радости и тяготы студенческой жизни: как и Вы тогда, корплю над учебниками до двух-трех часов ночи. Неужели Вы за все эти пять лет ни разу не бывали в столице? Или, приезжая, просто не заходите к нам?
Я ведь уже не школьница, а взрослый человек. Неужели нам с Вами не интересно было бы поговорить, вспомнить те годы? И матери тоже хочется увидеть Вас. Если приедете в столицу по делам или в отпуск, заходите. Адрес я написала. Меня Вы можете найти и в университете. Наш старый дом не ищите, его уже нет. На том месте сейчас строят детсад. Скоро там будут бегать малыши. Это тоже многозначительный факт. До свидания!»
Я прочел это неожиданное письмо. И сейчас, как в те далекие студенческие годы, я иду в магазин с маленькой сумкой. Сегодня мне захотелось опять стать студентом. В душу разом нахлынули воспоминания. Через неделю начнется новый учебный год. Ну что ж, завтрашним поездом я еду в столицу. В самом деле, может быть, нам надо о многом поговорить? Кто знает.
Пер. Н. Очирова.
ШАГДАР
Мне представился счастливый случай провести в родных местах несколько согретых ласковым осенним солнцем дней. Беспрерывно трясясь по бездорожью, дни и ночи напролет я разъезжал по районам, чтобы собрать для газеты материал об уборке хлеба, все тело мое ныло от усталости. Мы ехали через тока, усеянные зерном. Вот остался позади госхоз Цагаантолгой, и, вздымая столбы пыли, мы выбрались на широкий тракт. Оживленно и с восхищением говорили о работе комбайнеров, с горечью и сожалением вспоминали брошенный на токах хлеб. Сидевший рядом со мной товарищ спросил:
— Куда сейчас поедем?
— В земледельческую бригаду объединения «Восход», — словно сговорившись, ответили мы с шофером в один голос.
Перед нами расстилалось поле скошенной пшеницы — из земли торчала выгоревшая на солнце сухая стерня. Увидев одинокую юрту возле тока, затерявшегося посреди бескрайнего жнивья, шофер проговорил:
— Заедем в этот айл, утолим жажду и поедем дальше.
— А чей это айл? — спросил я.
— Шагдар-гуая.
— Какого? Уж не того ли Шагдар-гуая, который держит у себя множество разного зверья и птиц?
— Да, кажется, это тот самый. Очень интересный человек, — ответил шофер.
И вот за разговорами мы подъехали к той юрте. Заметив рядом двух лосят, я понял, что здесь и правда живет мой знакомый Шагдар-гуай. Мы вошли в юрту. Совершенно седой старик, сидя на хойморе[86], отбивал косу, его жена, пожилая женщина, ломала хворост и разводила огонь. Мы поздоровались, поговорили о том о сем. «Бедный Шагдар-гуай, как постарел! Да и жена его тоже… Меня совсем не узнают», — подумал я и завел разговор о своих земляках.
— Э-э, да ты, оказывается, здешний, сынок, — протянул старик. Он отставил звеневшую отбитую косу в сторону и раскурил трубку. Искры от трубки падали на сверкавшее каленое лезвие, и оно вспыхивало огненными бликами.
— Да, я здешний, а вы меня не узнали, — ответил я и назвал своих родителей.
— Вот как! Ты — сын Дэмбээ? Как говорится, мужчины вырастают, войлок вытягивается. Вот и ты уже взрослым стал. Помню, я все боялся, как бы тебя мои пчелы не искусали. Подумать только! А как будто все только вчера было. — И он, отрывисто рассмеявшись, глубоко затянулся, поддерживая огонь в затухающей трубке. — Если уж вы, дети, такими выросли, что про нас говорить. — Шагдар вздохнул, видимо сожалея об ушедших годах и утраченном здоровье. — Эй, старуха! Скорее ставь чай, покорми гостей!
— А вы все такой же бодрый. И, я смотрю, по-прежнему держите у себя зверей.
— Да куда к черту бодрый! Запал есть, а пороху уже не хватает, сынок. Вот езжу теперь вслед за зерном, от тока к току, да поля сторожу, стараюсь уберечь хлеб от птиц и скота. — И он замолчал. Истомленные жаждой, мы с удовольствием пили крепкий, ароматный, щедро сдобренный молоком чай, сваренный женой Шагдар-гуая.
— Да и вы по-прежнему мастерица чай заваривать, — обратился я к ней.
— Что вы, мы со стариком уж давно не те стали. Пейте, ребята, пейте. Говорят, чай с оленьим молоком прогоняет усталость. Пейте! Я пойду поесть приготовлю. — И она вышла.
— Шагдар-гуай! А вы что, траву здесь косите? Сейчас трава, наверно, уже желтеть начинает?
— Да нет же, сынок. У нас здесь пшеницу убирают машинами, и в оврагах, ямах хлеб остается несжатым. Видишь ли, сынок, у наших жаток зубья низкорослую пшеницу не захватывают, проскакивают поверх нее, поэтому-то колосья остаются. Ну вот я и придумал себе занятие: беру эту старенькую косу и сваливаю оставшуюся на поле пшеницу. Как говорится, чем сиднем сидеть, лучше пасти верблюдов. Нашему объединению и пригоршня хлеба — прибыль, — объяснил он.
— На тех токах, где мы были, очень много остается необмолоченной пшеницы, целые кучи зерна пропадают. А у вас как? — спросил один из моих товарищей. Шагдар-гуай покачал головой.