его стороной и остановились невдалеке от баяниста. Нам очень хотелось потрогать клавиши баяна, но мы боялись сказать об этом музыканту. А тот, словно не замечая нас, увлеченно играл, прильнув щекой к баяну.
Нам очень хотелось поговорить с русскими, но они не понимали нашего языка, а мы не знали русского, так что нам оставалось лишь издали наблюдать за ними.
Если бы я мог, я спросил бы их, видели ли они когда-нибудь Сталина, знакомы ли с Матросовым и много ли врагов уничтожили.
— Слушай, а как бы попросить у них табаку? — Хоролсурэн дернул меня за локоть. — Говорят, если к каждому монгольскому слову добавлять «ски», то они понимают. Попробовать, что ли?
Я кивнул, Хоролсурэн солидно откашлялся, поправил кушак, развернул плечи, словно собираясь бороться, и обратился к усатому пожилому солдату:
— Товарищ, не угостите ли табачком-ски?
Мужчина непонимающе уставился на нас, потом вопросительно взглянул на товарищей, которые тоже недоуменно пожимали плечами. Хоролсурэн повторил свою просьбу:
— Не дадите ли нам-ски табачку-ски! — и жестом показал, что просит закурить. Все засмеялись. Пожилой солдат понял, что мы хотели сказать, и вынул табак. Мы взяли по листику бумаги и по щепотке махорки, свернули самокрутки и прикурили у солдата. Поскольку намеченная нами задача была выполнена, мы направились к стреноженным коням. Мы спешили похвалиться перед своими сверстниками — рассказать, как русский солдат надушил нас одеколоном, а другой угостил табаком.
Площадь была полна народу. По сторонам праздничного шатра в несколько рядов стояли верховые, вокруг надомского бугра, звонко крича, шагом прогуливали своих скакунов перед состязаниями юные всадники. Тренеры, любители скачек и владельцы скакунов озабоченно следили за ними, сравнивая, чей конь лучше. Мы присоединились к зрителям. Хоролсурэн тронул мое колено и показал на шатер. Перед входом в шатер на белой кошме сидели в ряд музыканты с шанзами и хучирами[82] в руках, и среди них — наши «жены», сестрица Чимэд и Догожав.
Чимэд была в зеленом шелковом дэли и старинной остроконечной шапке, на Догожав был дэли из красного шелка в горошек, белую шапочку она кокетливо сдвинула набекрень. Обе в зеленых сафьяновых сапожках на кожаной подошве — такие шила наша артель. Хоролсурэн то и дело приподнимался в седле, чтобы получше разглядеть их.
— Твоя-то, гляди, как расфрантилась… — шепнул он, наклонясь ко мне.
Боясь, как бы его не услышали окружающие, я легонько стегнул Хоролсурэна плеткой по бедру. Я заметил маленький орден, блестевший на груди сестрицы Чимэд, и дернул Хоролсурэна за рукав:
— Гляди, а твоя-то орден нацепила! — И, довольный, что не остался в долгу, я засмеялся. Но Хоролсурэна было трудно смутить. Он радостно улыбался, не сводя глаз с сестрицы Чимэд. Потом выяснилось, что я принял за орден ревсомольский значок.
В шатре на столе, покрытом красной скатертью, наверное, уже стоит угощение: деревянные чашки, кувшины с кумысом. Все, кто приехал на надом, надели праздничную одежду, заседлали лучших коней нарядными седлами, надели на них сбрую, украшенную серебряными бляхами. Внезапно послышался шум автомобиля. Кто-то крикнул: «Придержите коней!» Я подумал, что, очевидно, на надом едут те самые русские, с которыми мы познакомились час назад. Вскоре из-за школы выехала знакомая машина, это действительно были русские солдаты. Машина выехала на надомскую площадь и остановилась возле трех белых юрт, позади шатра. Глава нашего сомона Жигэ-дарга вместе с другими начальниками пошел навстречу гостям.
Солдаты спрыгнули на землю, и мужчина в фуражке с блестящим козырьком и со множеством орденских планок на груди, ехавший в кабине рядом с шофером — очевидно, офицер, — улыбаясь, протянул руку Жигэ-дарге. Наш сомонный доктор Цэдэн, очевидно выполняя роль толмача, что-то говорил, размахивая руками. Они, судя по всему, обменялись приветствиями и вошли в шатер.
Праздник начался.
Глава нашего сомона Жигэ-дарга обратился с речью к собравшимся. Потом с противоположной стороны площадки выехали всадники со знаменами. Оркестранты заиграли знакомую мелодию гимна, и все, кто находился в шатре и на площади, встали — и ответственные работники, и почтенные старцы, и простые скотоводы. Русский офицер стоял, приложив руку к козырьку фуражки. Я взглянул на знаменосцев — они водрузили знамя над шатром, прикрепив древко к центральному столбу. Это был государственный флаг. Большое багряное бархатное полотнище — знамя сомонного управления — они укрепили на столбе справа, а знамя кавалерийского отряда с острой пикой и волосяной кистью наверху — на столбе слева. Потом кто-то запел «Интернационал», и все подхватили:
Это есть наш последний и решительный бой.
С Интернационалом воспрянет род людской…
Видя, как поет старый Лузан, широко раскрывая беззубый рот, я начал давиться от смеха, но потом, видимо, и на меня подействовала атмосфера праздничной торжественности, и я негромко запел вместе со всеми.
Я впервые видел торжественное открытие надома и церемонию водружения знамен. Вскоре начались скачки, всадники выехали на дистанцию. Начался первый тур состязания борцов.
Мы с Хоролсурэном разыскали своих одноклассников, поговорили о том, кто куда с осени станет поступать учиться. Условились вечером вместе пойти на спектакль «Кукушка», который покажут в красном уголке. Мы рассказали ребятам о том, как попали на вечернее торжественное заседание, и о том, что видели на концерте. Потом мы принялись бродить по площади. Приставали к заносчивым девчонкам, тыкали плетками в коней, на которых они сидели. Несколько русских попросили дать им коней и пробовали на них проехаться. Когда они, неуклюже взгромоздившись в седло, попытались править, все вокруг стали хохотать. Но вот вышли борцы, состязавшиеся в первом туре. Чтобы увидеть борьбу, мы сели на коней и подъехали к площадке. Первым вышел лидирующий борец Бямба, получивший прозвище «слон». Прыгая вокруг своего секунданта, он плавно взмахивал раскинутыми руками. В другой паре выступал высокий смуглый здоровяк Пэл — прославленный «лев», который не первый год участвовал в состязаниях. Он стоял, расставив ноги, и хлопал себя ладонями по бедрам до красноты. Очевидно, сегодня многие собирались принять участие в борьбе: к площадке подходили мужчины — кто в дзодоках, кто в дэли. Мой старший брат, видимо, тоже собирался бороться. Он был в конце десятки: надев далавч[83], брат прыгал, колыхал, будто крыльями, распластанными руками. Затем появился отец Хоролсурэна. Он быстро подошел ко «льву» Пэлу, снял с него шапку и стал внимательно осматривать его с головы до ног.
— Твой отец приехал! — Я дернул Хоролсурэна за рукав. Он кивнул, давая понять, что и сам уже заметил отца, и сказал:
— Он обещал быть секундантом у «льва» Пэла.
Отца Хоролсурэна считали знатоком национальной борьбы. У него был звучный голос, и, когда он стоял на площадке, чуть расставив ноги и выпятив грудь, он выглядел весьма внушительно.
— Смотрите, смотрите, — зашумели в толпе. — Там русский… русский…
— Что это он собирается делать?
— Чудит…
Желая увидеть, что происходит, я приподнялся в седле. Русский солдат появился на площадке для борьбы. Он смотрел, как прыгают борцы, и пытался подражать им. Его товарищи, весело смеясь, подбадривали смельчака. Солдат, улыбаясь, что-то отвечал им. Приглядевшись, я узнал в новоявленном борце здоровяка, который окатил нас одеколоном.
Старики говорили друг другу:
— Бороться, видно, хочет?..
— Ясное дело!
— Решил попытать счастья, бедняга!
— А кто с ним станет бороться, интересно?
— Поглядим, как справится с нашими русский!
А молодые мужчины подбадривали солдата:
— Молодец!
— Здесь ведь все товарищи! Не бойся!
Солдат, словно удивляясь чему-то, медленно расстегивал пуговицы на своей гимнастерке, с улыбкой глядя по сторонам. Он, кажется, действительно понял, что зрители относятся к нему сочувственно, и поднял обе руки, выставив большие пальцы.
Борцы начали состязаться. Секунданты делали замечания борющимся. «Слон» Бямба и «лев» Пэл одержали верх над своими партнерами, получили в награду борцоги и побежали к судейскому шатру, бросая борцоги зрителям. Тем временем русский, находившийся среди борцов, уже не прыгал, а размахивал распластанными руками. Он как-то чудно надвигался на моего старшего брата, дожидавшегося своего партнера, а потом вдруг, обхватив его за плечи, начал гнуть книзу, чтобы бросить лицом на землю. Брат вначале удивился, но потом, видимо, решил сразиться с ним. Русский схватил брата сомкнутыми руками за шею, приподнял его и начал вертеть. Зрители восхищенно зашумели:
— Какие сильные у него руки!
Русский поставил соперника на колени, немного протащил по земле и отпустил. Тяжело переводя дух, он ждал, пока брат поднимется, а потом крепко пожал ему руку и, улыбаясь, обернулся к своим. Затем он подскочил к армейцу Зэгвэ, носившему звание «сокол», — тот только что облачился в дзодок и как раз выходил на арену. В толпе засмеялись и зашумели. Кто-то крикнул: «Пусть русский возьмет свои борцоги!» Но тут к русскому торопливо подошел секундант «сокола» Зэгвэ, что-то сказал ему, и тот отошел в сторону.
Отец Хоролсурэна приказал нам напоить лошадей, и ослушаться его мы не посмели. По пути мы заглянули в ларек, купили хушуров, поели. Потом зашли в палатки тех, чьи кони участвовали в скачках. Пока мы угощались, закончился второй тур состязаний борцов. Оказалось, русский снова одержал победу. Мой брат рассказывал зрителям, что руки у русского крепкие, как железо, а мускулы твердые, как чугун, и нет на состязаниях ни одного борца, равного ему по силе, хотя приемы монгольской борьбы он знает, судя по всему, плоховато. А отец Хоролсурэна рассказывал старикам:
— Этот русский у себя на родине считается отличным борцом. У русских приемы борьбы совсем другие. Там требуется положить партнера на обе лопатки…