Подполковник Трубятчинский(песня)
Подполковник Трубятчинский, бывший сосед по каюте,
С кем делили сухарь и крутые встречали шторма,
Не качаться нам впредь в корабельном суровом уюте,
Где скрипят переборки и к небу взлетает корма.
Опрокинем стакан, чтобы сердце зазря не болело.
Не кляните судьбу, обо всём не судите сплеча!
В зазеркалье у вас всё читается справа налево, –
В иудейской пустыне нашли вы последний причал.
Подполковник Трубятчинский –
в прошлом надежда России –
Он сидит у окна, и в глазах его чёрных – тоска.
Позади океан, ядовитой пропитанный синью,
Впереди океан обожжённого солнцем песка.
Подполковник Трубятчинский, что вам мои утешенья! –
Где бы не жили мы и какое б не пили вино,
Мы – один экипаж, все мы жертвы кораблекрушенья,
Наше старое судно ушло невозвратно на дно.
Подполковник Трубятчинский, моря солёного житель,
Как попасть вы смогли в этот город безводный Арад?
Надевайте погоны, цепляйте медали на китель
И – равненье на флаг, – наступает последний парад!..
Возвращение в рай, а скорее – изгнанье из рая,
Где ночные метели и вышки покинутых зон…
Подтянувши ремень, обживает он остров Израиль –
Наших новых времён, наших новых морей Робинзон.
Провинция
Насколько мы честно себя ощущаем провидцами?
Согласно Ключевскому, центр России – провинция.
Не Питер надутый, не матушка Первопрестольная,
Откуда лишь смуты и нравы идут непристойные.
Здесь мысли неспешны, и топкие вёрсты немеряны,
Фельдъегерь с депешей блуждает, в пространстве затерянный.
В начальстве изверясь, не примут здесь, семечки лузгая,
Ни Никона ересь, ни немца одежду кургузую.
Иные здесь лица, иные заботы и праздники,
В столице царица, а здесь Пугачёвы да Разины.
Здесь дали туманны, а люди дотошны и въедливы, –
Так глубь океана и стынет и греется медленно.
Столичные взрывы не тронут их быта сутулого, –
Известно, что рыба гниёт с головы, а не с тулова.
Истлеет во рву, кто задумал с ней мериться силою,
Кто, взявши Москву, возомнит, что владеет Россиею.
Сто раз оплошает, но снова, болезная, вытянет,
Поскольку решает сама – не цари и правители,
Не боги столицы, которых возносят и чествуют.
Устав им молиться, согласен с идеей Ключевского.
«Имперский дух в себе я не осилю…»
Имперский дух в себе я не осилю,
Когда, проснувшись в утренней Москве,
На карту неохватную России
Взираю в ностальгической тоске.
И, разглядев, со страхом понимаю,
Увидевши её издалека,
Как велика страна моя родная,
Или точнее – слишком велика.
Не удержать соединений ржавых,
Спасительным рецептам вопреки.
Трещит по швам великая держава,
Готова развалиться на куски.
Скрипят суставы в одряхлевшем теле
Империи – пора её пришла,
Не зря веками в стороны смотрели
Две головы двуглавого орла.
Осыпались колосья, серп и молот
Не давят на долины и хребты.
Евразиатский материк расколот –
Байкал зияет посреди плиты.
Так неподвижность зимнюю взрывая,
Ломает льдины чёрная вода,
Так, волноломы разнеся и сваи,
Прибрежные ночные города
Крушит удар внезапного цунами,
И в штормовом кипении зыбей
Огромный танкер, поднятый волнами,
Ломается от тяжести своей.
Землетрясение
Ненадёжно приходящее веселье,
Наша жизнь – подобье шахматного блица.
Невозможно предсказать землетрясенье, –
Никакое предсказанье не годится.
Геофизики апофиз тупиковый,
Я твоим соображениям не верю.
Распадается жилище, и подкова
Отскочила от рассыпавшейся двери.
Разрушается и гибнет в одночасье
Всё, что глаз своею прочностью ласкало,
Распадается империя на части,
Как, казалось бы, незыблемые скалы.
И бегут, свои дома покинув, семьи,
Что внезапно оказались за границей.
Невозможно предсказать землетрясенье, –
Никакое предсказанье не годится.
Ненадёжна приходящая минута.
Все модели и гипотезы – случайны.
Захлебнётся информацией компьютер,
Но никто, увы, не знает этой тайны.
Ни сейсмолог в тишине обсерваторий,
Ни астролог, загадавший на планеты, –
Знает Бог один всеведущий, который
Не откроет никому свои секреты.
Ах, земля моя, мать-мачеха Расея, –
Тёмным страхом перекошенные лица!
Невозможно предсказать землетрясенье, –
Никакое предсказанье не годится.
Переименование
Твой переулок переименован,
И улица Мещанской стала снова,
Какой она когда-то и была,
А ты родился на Второй Советской,
И нет тебе иного в мире места
И улицы, – такие вот дела.
О, бывшая одна шестая суши,
Где не умеют строить, не разрушив!
В краю всеразрушающих идей
От торопливой удержусь оценки:
Вчера ещё доламывали церкви,
Теперь ломают статуи вождей.
Истории людской досадный выброс, –
Но я как раз родился в нём и вырос, –
Вся жизнь моя в десятках этих лет,
И сколько бы ни жил под облаками,
Я помню Ленинградскую блокаду,
А петербургской не припомню, нет.
Давно уже забыты песни эти,
Становятся чужими наши дети,
Исчезли с карты наши города.
Нас как бы вовсе не было на свете,
И ни один историк не ответит,
Зачем мы жили, где или когда.
В краю, где опустели пьедесталы,
Мы доживаем жизнь свою устало,
И оборвётся наш недолгий след
На улице, что имя поменяла,
В том городе, которого не стало,
И в той стране, которой больше нет.
Павел
Курчавый и седой, похожий на грузина,
На шутки моряков упрямо сжав уста,
В Афины прибыл он. Распятье не грозило
На эллинской земле апостолу Христа.
Он выслушан был здесь внимательно и строго,
Изгнаннику не причинили зла,
Но проповедь единственного Бога
Меж мраморных богов поддержки не нашла.
Уверенных в себе ревнителей культуры
Не смог он убедить, как говорит Лука.
Кривили рот, смеясь, питомцы Эпикура
И стоики ему внимали свысока.
Лишь логике сухой вверяющий идеи
Дремал ареопаг, не покидая мест.
Чем мог их удивить посланец Иудеи,
Твердивший про спасение и крест?
Не выигравший спор, в плаще дорожном рваном,
Он шёл, босой ступнёй нащупывая путь.
Как сказано в посланье к коринфянам:
«Младенцем будь во зле, в добре же взрослым будь».
Внизу сияли воды голубые.
Смирение с трудом одолевало злость.
Его позднее римляне убили, –
Философов меж ними не нашлось.
Беломорские церкви
Нелегко представить нам,
Над крыльцом увидев дату,
Что сосновый этот храм
Белоснежным был когда-то.
Свежеструганой доской
Меж лесов, не знавших ночи,
Он светился день-деньской,
Словно дева, непорочен.
Свежеструганой доской,
Бересты молочной пеной.
Ежедневною тоской
Наполнялись эти стены.
Сладким ладаном дыша,
Забывали здесь невзгоды, –
Чем светлей уйдёт душа,
Тем темнее станут своды.
И стоят среди полей,
Исцелив людские раны,
Срубы чёрные церквей, –
Негативы белых храмов.
«Когда судьба поставлена на карту…»
Когда судьба поставлена на карту,
И темнота сгущается, грозя,
Припомним изречение Декарта:
Источник страха избегать нельзя.
Ведь убежав, уносишь страх с собою.
Не лучше ли без ноши, налегке,
Навстречу нежелательному бою
Идти вперёд со шпагою в руке?
Испуг свой кушаком стяни потуже.
Назад не поворачивай коней.
Быть может, то, что породило ужас,
Лишь воздух и движение теней.
Когда душа от горечи и боли
Сжимается, на суше и морях,
Проявим любознательность и волю,
Преодолев незнание и страх!
Санкт-Петербург
Санкт-Петербурга каменный порог
Славянские не одолеют тропы.
Так близок он и всё-таки далёк
От видимой, казалось бы, Европы!
Отделена границей узких вод,
От острова с Ростральною колонной,
Здесь Азия упорная живёт
За Лиговской, Расстанной и Коломной.
Здесь тонут итальянские дворцы, –
Их местный грунт болотистый не держит.
И бронзовую лошадь под уздцы
Не удержать – напрасные надежды.
И царь в полузатопленном гробу
Себе прошепчет горестно: «Финита.
Империи татарскую судьбу
Не выстроить из финского гранита».
Не первый век и не последний год,
Среди пастушек мраморных и граций
Здесь русская трагедия идёт
На фоне европейских декораций.
Язык екатерининского века
Язык екатерининского века,