Моцарт или Бетховен?
Себе представляли вряд ли
Гении и таланты,
Что станут когда-нибудь рядом
С этой зондеркомандой.
Понять не могли заранее,
Что нет с палачами слада.
Слава тебе, Германия,
Слава тебе, слава!
Окленд
Восемь каноэ приплыли сюда с островов Раротонга,
В каждом по сорок гребцов, женщины, свиньи и дети.
Мифы изустные нам повествуют о том, как
Осуществлялись нелёгкие плаванья эти.
Чайки кричали над ними тревожно и тонко.
Светом багровым пылали во мраке зарницы.
Восемь каноэ приплыли сюда с островов Раротонга
За шесть веков до прихода людей бледнолицых.
Восемь каноэ приплыли сюда с островов Раротонга,
К чёрным базальтам и красным камням рапакиви.
Бронзоволицые нынче гордятся потомки
Тесным родством с полосатою птицею киви,
Что в полуночном сиянии лунной дорожки,
В час, когда в небе развёрнута звёздная карта,
Спит, опираясь на нос и на тонкие ножки,
Как самолёт в ожидании нового старта.
Степан Разин
Он снова мне является во сне,
Подобием цветного фотоснимка,
Хмельной казак, сидящий на корме,
С княжною персиянскою в обнимку.
Повремени, убивец, не спеши,
Не мни её узорную одежду,
На вечное спасение души
Не отвергай последнюю надежду.
Вези, казак, жену свою домой,
Где майский сад в черёмуховом дыме.
Он руки разжимает над кормой
И кверху поднимает их пустыми.
Стучит под сердцем бешеная кровь,
Вздувая кумачовую рубаху.
Он топит в Волге счастье и любовь,
Он выбирает ненависть и плаху.
«Когда бы Спаситель наш зоркий…»
Когда бы Спаситель наш зоркий
Вернул мне минувшие дни,
Я мог бы родиться в Нью-Иорке,
Где яркие светят огни.
Одно бы у Бога просил я,
Судьбою доволен вполне,
Не знать ничего о России,
Не думать об этой стране.
Когда бы счастливую карту
Мне в детстве подкинул Господь,
Я б в Африке с юным азартом
Осваивал чёрную плоть.
Одно бы у Бога просил я
За все благодарен года,
Не знать ничего о России,
Не слышать о ней никогда.
Когда бы меня эта карта
Снабдила вторым бытиём,
Я жил бы на склоне Монмартра
С любимой подругой вдвоём.
Одно бы у Бога просил я
Своё завершая житьё,
Не знать ничего о России,
Не видеть ни разу её.
Когда б довелось мне родиться
У тёплых и синих морей,
Я мог бы собою гордиться,
Красивый и умный еврей.
Одно бы у Бога просил я,
Покуда на свете живу, –
Не знать ничего о России,
Не видеть её наяву.
Забуду я только в могиле
Зелёный её окоём.
Она стопудовою гирей
Повисла на сердце моём.
И я поминутно не в силах
До края отпущенных дней
Не знать ничего о России,
Не думать всё время о ней.
Католическая свадьба
Что мне подруг случайные объятья,
От истинного брака вдалеке?
Я видел католическую свадьбу
В Нормандии, в прибрежном городке.
Молодожёны, как с киноэкрана,
В одеждах белых, излучали свет
Под сводами готического храма,
Где предки их венчались сотни лет.
У алтаря они стояли оба,
В преддверье общих радостей и бед,
Уверены, что сохранят до гроба
Торжественно озвученный обет.
И по-французски, мягко и гортанно,
В заботах о рождавшейся семье,
Полузабытым голосом Монтана
Пел о любви священник-шансонье.
Под витражом пятнадцатого века,
При свете догорающего дня,
В соборе не нашлось бы человека,
Кто был бы любопытнее меня.
Святые со стены взирали строго,
И понял я, стоявший не дыша,
Что жизнь моя, прошедшая без Бога,
Не стоит, вероятно, и гроша.
Мне в этот миг совсем не вспоминать бы
Про собственное грешное житьё!
Я видел католическую свадьбу,
И лучше бы не видел я её.
Ратхауз
Открываю глаза на холодное утро в обиде.
В небе ворон кружит, и построен мой дом на песке.
Если смотришь назад, ничего впереди не увидишь, –
Так и будешь всю жизнь пребывать в неизменной тоске.
Всё исчезло вдали, и тебя, что ни день, всё упорней
В этой утренней мгле донимает настырная грусть,
Что из старой земли поздновато вытаскивать корни,
Что на новой земле я навряд ли уже приживусь.
У Ратхауза Гамбурга, в месте, где бронзовый Гейне
Зябко ёжится, кутая туберкулёзную грудь,
Новогодняя ярмарка, всюду огни и ферейны, –
Ты глухую тоску свою хоть на часок позабудь.
Много разных соблазнов ещё существует на свете.
Выпей тёплого грога, забудь про печальный финал.
Продолжается праздник, смеются весёлые дети,
И совсем ненамного ты сам на него опоздал.
«Не поверю уже никогда…»
Не поверю уже никогда
В ненадёжные женские чары.
Просочились сквозь пальцы года,
Как заметил приятель Анчаров.
Не воротишься в те времена,
В заметённые вьюгою избы.
«Ты разлукам не верь, старина», –
Написал нестареющий Визбор.
Вспоминается старый мотив,
Острый запах бензиновой гари.
Юра, трубку свою отложив,
Подыграет мне вновь на гитаре.
Этой песни знакомой слова
Мы дуэтом споём по старинке.
За окном засыпает Москва,
И машины шуршат на Неглинке.
Новогодний кружится снежок.
Неотложная утром работа.
И под сердцем, не то чтоб ожог,
Удивительно тёплое что-то.
Только любовь остаётся(песня)
Гранями крыш блещет Париж
В шуме чужого народца.
Давний роман канул в туман,
Только любовь остаётся.
Где он, мой дом? Светят ли в нём
Звёзды на дне колодца?
Гаснет огонь, стынет ладонь,
Только любовь остаётся.
В дальней стране, в мире, в войне
Жили мы все, как придётся.
Горе и зло прочь унесло,
Только любовь остаётся.
Горный ли пик, рю ли Лепик,
Вновь ничего не вернётся.
Всё в никуда сносит вода,
Только любовь остаётся.
Память храня, вспомни меня,
С временем бросив бороться.
Горечь обид в ночь улетит,
Только любовь остаётся.
Кончился круг, время из рук
Струйкою тонкою льётся.
Кто мне из вас скажет сейчас,
Что же потом остаётся?
Чайки крыло бьёт о стекло,
Новое солнце смеётся.
В речке светло вспыхнет весло,
Значит, любовь остаётся.
Камни
Много раз говорили, и всё же неясно пока мне,
Почему на могилы не цветы возлагают евреи, а камни?
Потому ли, что в гиблых песках Аравийской пустыни,
Где остались могилы, цветов этих нет и в помине?
Потому ли, что там, где дороги души бесконечны,
Нету жизни цветам, а вот камни – практически вечны?
Или кто-то решил, так бывает порою нередко,
Снявши камень с души, передать его умершим предкам?
Потому ли, что Бог, об идущих к нему вспоминая,
Эти камушки мог сыпать сверху со склона Синая,
Где над жёлтой рудой, в голубой белизне пегматита,
Прорастали слюдой непонятные буквы иврита?
Может быть, эти камни – осколки погибшего храма,
О котором веками стенают потомки упрямо?
К ним приходят потом, как к стене неизбывного плача,
Вспоминая о том, кто уже невозвратно утрачен.
А возможно, сейчас здесь иная основа идеи –
Эти камушки – часть каменистой земли Иудеи,
Чтоб прошедшие тризну, в какой бы земле ни лежали,
Вспоминали отчизну, откуда их предки бежали.
Всё в минувшее канет, и всё же понять я не в силах,
Почему только камни лежат на еврейских могилах?
Век сегодня иной, но покорный традиции этой,
И холодной зимой, и неласковым питерским летом,
К невесёлой обители, к старой раскидистой ели
На могилу родителей камни несу я в портфеле.
Никаких не скажу над могилой родительской слов я,
На плиту положу эти камни у их изголовья,
Постою над плитой, над водою невидимой Стикса,
Подчиняясь крутой, позабывшейся воле инстинкта.
И когда под плитой успокоюсь я с предками рядом,
Под осенней листвой, под весенним прерывистым градом,
Принесите мне камушки тоже, – неважно какие,
Но желательно всё же, чтобы был среди них рапакиви.
Потому, что, конечно, порвать не сумею я нити
С этим городом вечным, стоящим на финском граните,
Где пока что хожу я и, где, вероятно, усну я,
Эту землю чужую, наивно приняв за родную.
Будет помниться война
Будет помниться война,
Строчки столбиком слагая,
У Самойлова одна,
А у Слуцкого другая.
Тает в небе серый дым
Над синявинским болотом.