Кто сберечь пытался душу, проживая жизнь на риске,
Обошёл моря и сушу, потерял родных и близких.
Только тот, кто предан другом, кто любовью был изранен,
Кто в палатке слушал вьюгу ледяными вечерами,
Кто прозрел, возможно, поздно, понимает, век из века,
Этот мир, который создал Бог руками человека.
Восхождение к искусству по ступеням Эрмитажа.
Мёрзлый хлеб, блокадный вкусный, лейб-гвардейские плюмажи –
Всё смешалось в этом месте, в храме кисти и ваянья,
Всё взошло на этом тесте, ожидая покаянья.
Восхождение из бездны, к опустевшей зале тронной,
С Иорданского подъезда, от подъезда с Миллионной.
Эта трудная дорога возвращает людям счастье.
Кто несчастлив, – ищет Бога, а счастливые – не часто.
Восхождение к искусству по ступеням Эрмитажа.
На дворе темно и пусто, в небе звёзд не видно даже.
Сквозь колонн ростральных свечи, в грустной жизни изуверясь,
Приходи сюда под вечер: остальное – вздор и ересь.
Помолчи минуту строго, подойдя к картинной раме:
Нету бога кроме Бога, что витает в этом храме.
Древняя Греция
Античной Греции заря,
Её остатки сладки.
Там сфинкса мучают царя
Туманные загадки.
Ещё ведёт Язона прыть
Не дальше горизонта,
И Одиссею не доплыть
До истинного Понта.
Земля в цветении лугов –
Подобье школьной карты,
И афинянам нет врагов
Страшней соседней Спарты.
Струится между берегов
Ручей с названьем Лета,
А если много есть богов,
То их и вовсе нету.
И ни Платону в этот миг
Неясно, ни Эзопу,
Куда везёт эгейский бык
Наивную Европу.
Мойка, 12
Сергею Некрасову
Раздумьями ведом, похмельный, как с попойки,
Я прихожу сюда, на перепутье рек,
В печальный этот дом на набережной Мойки,
Где Пушкин и беда повязаны навек.
Там в детской пустота и интерьер старинный,
За окнами январская метель,
Несметные счета, и крест Александрины,
В чужую затесавшийся постель.
Жилетка под стеклом – следы засохшей крови.
Зачем и стар, и мал, уже немало лет,
Приходят в этот дом послушать, хмуря брови,
О том, как умирал в мучениях поэт?
Не скрыться от беды, стоящей на пороге, –
От смерти не бывает панацей.
Спешим же в синий дым по Пулковской дороге,
Туда, где дремлет утренний Лицей.
Где на скамейке, бронзовый, курчавый,
Глядит юнец на солнце в облаках,
И не написана пока ещё «Полтава»,
И «Годунова» нет в черновиках.
Происхождение войны
Вспоминаю допотопный век,
Сказочные кущи в свете лунном,
Где всю жизнь был молод человек,
И до смерти оставался юным.
Но просил у Бога Авраам,
И Ицхак с ним вместе, и Иаков,
Чтобы тот, кто старше по летам,
С молодыми не был одинаков.
Чтобы постепенно увядал,
Облик свой меняя год от года,
Чтобы от болезней он страдал
Накануне своего ухода.
Бог дремал, уставший от забот,
Азию создавший и Европу,
Но с Земли, где прозябал народ,
Неизменно доносился ропот:
«Не хотим ни нынче мы, ни впредь,
Стариковской неприглядной доли,
Не хотим сгибаться и седеть,
И под старость мучиться от боли».
Понял Бог, что дал он слабину,
Над Землёй витая в синем дыме,
И тогда придумал Бог войну,
Чтобы умирали молодыми.
Не ищите, евреи, в Европе приют(песня)
За стеною куранты церковные бьют,
Прихожан призывая к обедне.
Не ищите, евреи, в Европе приют, –
Это всё – нереальные бредни.
Не для вас христианская эта страна,
Где на каменных уличных плитах
На латунных дощечках блестят имена
Ваших братьев, недавно убитых.
Барражируют чайки над Эльбой-рекой,
Постепенно снижаясь в полёте.
Не ищите, евреи, в Европе покой, –
Вы в Европе его не найдёте.
Не смотрите, что тишь здесь сегодня и гладь,
Забывая былые утраты.
Никогда европейцами вам не бывать,
Потому что вы все – азиаты.
Не влюбляйтесь в чужие для вас города,
Вам надеяться не на что больше:
Вас погонят отсюда, как гнали всегда,
Из Испании или из Польши.
Вам опять здесь спокойно уснуть не дадут,
Вас опять конвоиры торопят.
Не ищите, евреи, в Европе приют, –
Вы его не найдёте в Европе.
Здесь не ваша земля и не ваша вода.
Не живите здесь, прочим на зависть.
Вас когда-то привёл Моисей не сюда,
Почему же вы здесь оказались?
Видно, был Холокост недостаточно крут,
Убивал недостаточно люто.
Не ищите, евреи, в Европе приют, –
Не найдёте в Европе приюта.
«В этом главная беда…»
В этом главная беда:
Сколько век ни длится,
Русский с русским никогда
Не договорится.
Бедовать им вечно врозь
Под славянским небом.
Так исконно повелось
От Бориса с Глебом.
Брату брат в любом году
Хуже иноземцев.
Если первый за Орду,
То второй за немцев.
Не видать в ночи ни зги –
Дым кругом да пламя.
Приходите к нам, враги,
Володейте нами.
Где страданиям конец?
Нет назад возврата.
Сына бьёт в висок отец,
Брат встаёт на брата.
Знать, лихие времена
Кончатся не скоро, –
Всё Гражданская война,
Бунты да расколы.
Заливает города
Красная водица.
Русский с русским никогда
Не договорится.
Не замирятся добром,
Как того желаем,
Алексей с царём Петром,
Ленин с Николаем.
Сговорятся всем на страх,
Ахнуть не успеем,
Немец с немцем, с ляхом лях,
И еврей с евреем.
В океан бежит вода,
Улетает птица.
Русский с русским никогда
Не договорится.
Не дано ему понять
Равенства и братства.
Он, придя голосовать,
Выбирает рабство.
Невесёлые года,
Горестные лица.
Русский с русским никогда
Не договорится.
Поэты пушкинской поры
Люблю стихи, поскольку это
Бальзам для ноющей души.
В России нет плохих поэтов, –
Все на поверку хороши.
Не зря известен повсеместно,
В забвенье кануть не спеша,
Рылеев, что придумал песню
«На диком бреге Иртыша».
Языкова припомним вскоре:
Ему поведать суждено,
Что нелюдимо наше море,
Что день и ночь шумит оно.
И Баратынский, – в ритме терций
Его заслуга велика.
И Батюшков, что память сердца
Для нас придумал на века.
Поэты пушкинского века,
С ним распивавшие вино,
Они Медина нам и Мекка,
Нам их забыть не суждено.
Они – как звёздочки в колодце
Российской тягостной ночи,
Где заменить не может солнце
Огня мерцающей свечи.
Иоганн Себастьян Бах(песня)
Игорю Петровскому
Вспомнятся подружки мёдом на губах.
Пью я чай из кружки, а на кружке Бах.
Он считает доли у меня в руке,
В сереньком камзоле, в светлом парике.
Музыкою с неба он ведёт назад.
Где лежит под снегом мёртвый Ленинград.
В доме ни полушки, метроном стучит.
Где грохочут пушки, музыка молчит.
Мысли о минувшем вызывают страх.
Пью я чай из кружки, а на кружке Бах.
Не могу вглядеться в эти времена:
Вспоминаю детство, – вспомнится война.
Там немецкий город у речной волны.
Чёрные соборы бомбой сметены.
Ходит смерть кругами в горестной стране,
Медные органы плавятся в огне.
В доме, где старушки, житиё – не ах.
Пью я чай из кружки, а на кружке Бах.
Встала у порога снежная пора.
Вспоминать про Бога, видимо, пора.
Себастьян любезный, милый Иоганн,
Я стою над бездной, где же твой орган?
Говорю, как другу, – рвётся моя нить.
Ты сыграй мне фугу, чтобы мог я жить.
Любовь и дружба
Виктору Спрогису
На свете сколько ни живи,
Я, как дурного сглаза,
Боюсь нечаянной любви,
Опасной, как зараза.
Её ты не прогонишь прочь.
Отравою кессонной
Вскипает кровь твоя, и ночь
Становится бессонной.
Она свободу, се ля ви,
Твою отнимет разом.
На помощь разум не зови, –
Она отнимет разум.
Несёт немало горьких бед
Её сухое пламя.
А вот друзей со школьных лет
Мы выбираем сами.
Любовь, как горная река,
Коварна и беспечна.
Любовь обычно коротка,
А дружба долговечна.
Боюсь, судьба моя опять
Не ту сослужит службу.
Но если можно выбирать,
Я выбираю дружбу.
«Холокоста кровавой вехою…»
Холокоста кровавой вехою