Жизнь отмечена и моя.
В этом зале судили Эйхмана,
Где сейчас выступаю я.
Вспоминаю с тоскою тяжкою
Беларуси родной края,
Могилёв и посёлок Пашково,
Где убита моя семья.
Эхо залпов расстрельных гулкое,
Сорок первый проклятый год,
Где травили их душегубкою,
Набивали землёю рот.
Миновавший рубеж столетия,
Переживший войну старик,
Запоздалым стою свидетелем,
Их предсмертный услышав крик.
Униформа убийц мышиная,
Мор, который невычислим.
За стеною гудит машинами
Молодой Иерусалим,
Где пою я порой вечернею,
У забывшейся той вехи,
К обвинительному заключению
Добавляя свои стихи.
«Мне в Бога бы давно поверить надо…»
Мне в Бога бы давно поверить надо.
Как я удачу объясню свою,
Что пережил голодную блокаду,
На Ладоге не канул в полынью?
Он мне помог, у смерти отнимая,
Тотальный сократив её улов,
Когда не дал нам в сорок первом, в мае,
К родителям поехать в Могилёв.
В глухой тайге, на лагерной стоянке,
Где на пути нас ураган застал,
Ревнивый муж стрелял в меня по пьянке,
Но из пяти ни разу не попал.
Бог помогал мне выжить однозначно,
Когда внезапно оборвав полёт,
На лёд мы сели не совсем удачно,
И провалилась «Аннушка» под лёд.
И в океане Бог, меня жалея,
Сумел продлить мой жизненный лимит,
Когда, упав, схватился я за леер,
И с палубы волною не был смыт.
Отдавший долг научному познанью,
Уже перед вхождением во тьму,
Поверил я в его существованье.
Иначе непонятно, почему
Не сгинул на Тунгуске под порогом,
Под Пашково травою не пророс.
Чем дольше жизнь, отпущенная Богом,
Тем строже, вероятно, будет спрос.
Царское Село(песня)
Елене и Игорю Пахоруковым
Парков небо голубое,
Золотые купола.
Повезло тебе с судьбою,
Житель Царского Села.
По Садовой и Гусарской,
Где весенняя пыльца,
Обойди удел свой царский
От дворца и до дворца.
Обойди сады и парки,
От воды и до воды,
Где на солнце блещут ярко
Колонистские пруды.
Старых песен отголоски
Тёплый ветер принесёт
По дороге от Орловских
До Египетских ворот.
Славен город твой музейный,
Где и твой сегодня дом, –
Был сперва на Магазейной,
И на Кедринской потом.
Здесь росточек завязался
Молодой твоей семьи,
Здесь на кладбище Казанском
Спят родители твои.
Город пушкинского детства,
Город воинов и муз,
Никуда тебе не деться
От его незримых уз.
И поймёшь в минуты эти,
Забывая про дела, –
Места нет на белом свете
Лучше Царского Села.
Швейцарские банки
Патриции Серт
В том убедился наяву я:
Швейцарии прекрасней нет,
Что во Вторую Мировую
Свой сберегла нейтралитет.
Не ввязываясь в перебранку,
Той тайны тлеющую нить
Ищите у швейцарских банков,
Его сумевших сохранить.
В былое возвращаясь время,
Вопрос незаданный задам:
Где то, что взято у евреев
По европейским городам?
Где эти сотни тысяч франков,
Что звоном траурным звенят?
Спросите у швейцарских банков,
Что тайну бережно хранят.
В проблемах нынешнего быта
Вопрос незаданный зачах:
Где эти ценности убитых,
Сожжённых в лагерных печах,
Чьих искалеченных останков
Не вспоминают в наши дни?
Спросите у швейцарских банков,
Где нынче спрятаны они.
Под южным солнцем загорай-ка,
Не вспоминая ясным днём,
Про золото былого Райха,
Что пахнет кровью и огнём.
Там, что ни год, всё выше планка,
Оно крепчает, как вино.
Спросите у швейцарских банков,
Где нынче спрятано оно.
А в банке мягкая прохлада,
И строг величественный зал,
И неизменна тайна вклада,
Кому бы ни принадлежал.
И, глядя в небо надо мною,
Мне вспоминать охоты нет,
Какой неслыханной ценою
Оплачен тот нейтралитет.
Памяти Анатолия Наля
Мой тесть Анатолий Миронович Наль,
Я не был знаком с ним при жизни, а жаль,
Поэт, режиссёр, переводчик,
Который недолго на свете прожил.
Его уничтожить тянулся из жил
Сосед в коммуналке, доносчик.
Мой тесть Анатолий Миронович Наль,
В чьей жизни важна мне любая деталь,
Хотя мы с ним не были близки.
Он всю свою жизнь Мельпомене служил,
С Волошиным и Антокольским дружил,
С Цветаевой был в переписке.
Той жизни недолгой, что прожита им,
Суровой судьбой постоянно гоним,
Другому хватило бы на три.
В записках его нескончаемый счёт
Актёрских работ, режиссёрских работ
В любимом когда-то театре.
Ты бережно эти тетради храни, –
Нам высветить многое могут они
В забвенья густеющей дымке.
Ушёл невозвратно в минувшие дни
Вот этот красавец Гаспар Саверни
На старом и выцветшем снимке.
Мой тесть Анатолий Миронович Наль,
Которого помнят сегодня едва ль,
Талантище, умница, профи.
Он в небе плывёт превратившийся в дым,
И в воздухе светлом мерцает над ним
Чеканный вахтанговский профиль.
Мой тесть Анатолий Миронович Наль,
За ним открывается синяя даль,
Под звук коктебельской свирели.
И окнами той недоступной страны
Глядят на меня по утрам со стены
Волошинские акварели.
Если мною назовут пароход(песня)
Мне не страшен будет времени ход
На последнем для меня вираже,
Если мною назовут пароход,
В дни, когда меня не будет уже.
Вспоминается ясней, что ни год,
Отдалённых побережий туман.
Если мною назовут пароход,
Снова я смогу пойти в океан.
Если мною назовут пароход,
То в далёком зарубежном порту
Удивляться будет праздный народ,
Эту надпись прочитав на борту.
Если мною назовут пароход,
Попаду я на спасательный круг.
Пусть плывёт он от полярных широт
До экватора и дальше на юг.
Чтобы топливо он бережно жёг,
Увозящий экипаж от семьи,
Чтобы в сутки там, хотя бы разок,
Снова песенки звучали мои.
Чтоб никто, ни на свету, ни во мгле,
Не испытывал тоску или страх,
И забывшие меня на земле,
Вспоминали обо мне на морях.
Чтобы шёл он через шторм и грозу,
Не старел и не ржавел много лет,
Чтобы там на переборке внизу
Мой нестарый красовался портрет.
И, в солёную попав синеву,
В беспределе атлантических вод,
С вами вместе я ещё поживу,
Если мною назовут пароход.
Сан-Франциско
Попав в категорию риска,
Ходить не спешу по врачам.
Я вижу во сне Сан-Франциско,
И тридцать девятый причал,
И сладкую водку текила,
И мост в предзакатном дыму.
Всё это впервые случилось
Лет сорок примерно тому.
Дружков моих нет и в помине,
С которыми пили тогда,
А мост тот стоит и поныне,
И бьётся о камни вода.
Как будто, в минувшее канув,
Я сам ещё там молодой,
Где стаи кружат пеликанов
Над сине-зелёной водой.
И в воздухе алом туманном,
Меня призывая назад,
Над Тихим стоит океаном
Полнеба обнявший закат.
На могиле Шагала
Не ищите безнадёжно
Поминальные поллитры.
Здесь покоится художник
В красках радужной палитры.
Он землёй навеки скован
Не в родном российском поле, –
Над скалою известковой,
Под часовнею Сен-Поля.
В этом месте, полном грусти,
В освещенье южном резком,
Вдалеке от Беларуси,
Не на кладбище еврейском,
Под массивною плитою,
Меж чужих людей положен,
В царстве синего покоя,
Так на Витебск непохожем,
Он лежит, ушедший в небо,
Над французскою горою,
Чтобы быть поближе к небу,
Где летят его герои.
Церн
Что сулит нам адронный коллайдер,
Что туннель под землёю наладил,
Совмещая ниобий и медь?
Он во тьме разгоняет частицы.
Нам давно бы пора причаститься
И на эти дела не глядеть.
Там, в неведомом царстве Плутона,
Где сшибаются лбами протоны,
Неизвестная зреет беда.
В нашей жизни, недолгой и бренной,
Для чего нам познанье Вселенной? –
Нам её не познать никогда.
Исполать тебе, физик пытливый,
Что стремится столкнуть торопливо
С раскалённым протоном протон,
Жизнь свою отдавая работе
И нисколько притом не заботясь,
Что из этого выйдет потом!
Нас опять призывают под знамя
Любопытство и жажда познаний,