Пишу я, водрузив на нос очки,
Про дно его, плывущее под нами,
Про грозные подземные толчки
И волны смертносные цунами.
Пишу статью про Тихий океан
И вспоминаю океан Великий:
В проливе Дрейка розовый туман
И золотые отмели Вайкики.
И, вытесняя быт унылый мой,
Из памяти всплывают постепенно
Рыдающие чайки за кормой
И белая кильватерная пена.
Пишу статью про Тихий океан
И сразу вспоминаю почему-то
Вечерние огни прибрежных стран
И скупость корабельного уюта.
Я слышу, как тайфун летит вослед,
Тугих снастей перебирая спицы,
Моих друзей, которых больше нет,
Я вижу вновь смеющиеся лица.
Пишу статью про Тихий океан
И снова вспоминаются некстати
Тропических небес телеэкран,
И теснота в подводном аппарате,
И тот недолгий горестный роман,
Что мне с годами делается ближе.
Пишу статью про Тихий океан,
Которого я больше не увижу.
Клод Лоррен
Входя в эту жизнь постепенно,
Что брезжит пока ещё смутно,
Смотрите картину Лоррена, –
Она называется «Утро».
Там медленно движется солнце
Навстречу незримому Богу,
И блеют голодные овцы,
Зовя собираться в дорогу.
Когда ещё долго идти нам,
А путь и на четверть не пройден,
Смотрите другую картину, –
Она называется «Полдень».
Там небо горит над Синаем
Подобием синим экрана,
Навязчиво напоминая,
Что нам отдыхать ещё рано.
Когда вам не выправить крена,
И крыть уже вроде бы нечем,
Смотрите картину Лоррена, –
Она называется «Вечер».
Уходит вечернее время,
Как годы последние эти,
И смысл пейзажей Лоррена
Совсем не в библейском сюжете.
Русская Ницца
Последняя в жизни страница,
Где вечер закатный пунцов,
Привет тебе, тёплая Ницца,
Прибежище беглецов.
Любимый приют эмигрантов,
От русских сбежавших систем,
Немало он видел талантов,
И здесь хоронил их затем.
Теперь никуда их не денешь, –
В далёкой французской земле
И Герцен лежит, и Юденич,
Растаявшие во мгле.
Поссорившись с Родиной круто,
Предсмертный почувствовав страх,
Желали они почему-то
Лишь в ней упокоить свой прах.
Какие на ней ни порядки,
Для тех, кто лежит не дыша,
Земля – лишь подобье площадки,
С которой взлетает душа.
Надгробий гранитная груда
При этом совсем не нужна.
Не так уж и важно, откуда
Полёт начинает она.
Античные залы Эрмитажа
«Недолговечен век тревожный наш,
С которым нас рождение связало», –
Я думаю, когда я в Эрмитаж
Вхожу опять, минуя эти залы.
В неярком свете питерского дня,
В античных залах, что обычно пусты,
Со всех сторон взирают на меня
Из мрамора изваянные бюсты.
Наглядно иллюстрирует любой,
Лицом своим отображая кратко,
Век Рима, поначалу золотой,
И времена имперского упадка.
Оставило забывшееся время
На лицах их неизгладимый след.
Вот римский император Марк Аврелий, –
Империи невиданный расцвет.
Вот Люций Вер, имперский соправитель,
В ту пору живший. Роскошь возлюбя,
Себя он к высшей причислял элите,
И золотом припудривал себя.
Вот поздний Рим, раздорами разъятый,
Где варваров сжимается кольцо:
Нечаянный солдатский император, –
Простолюдина грубое лицо.
И над круговоротом всех событий,
К далёким возвращая временам,
Сидит огромной статуей Юпитер,
О Флавиях напоминая нам.
Отображают мраморные лица
Эпохи поражений и побед,
И возникает в воздухе, и длится,
Империя, которой больше нет.
Петербург
Два города, живущие в одном,
Июньской ночи ровное горенье.
И ночью их, и сумеречным днём
Невидимые связывают звенья.
От одного другой неотделим,
Хотя на островах им вместе тесно,
И то, что в городе одном уместно,
Несовместимо с городом другим.
Они срослись, как пальцы на руке,
Как старость, неотрывная от детства,
И даже Ленин на броневике
Отсюда никуда не может деться.
Не вяжется с предместьем заводским
Его проспектов гордая осанка,
И набережных вид несовместим
С замёрзшим трупом, что везут на санках.
Пересеклись на пятачке одном
Двух городов неразделимых стили.
Сегодняшний, в котором мы живём,
И тот, в котором мы когда-то жили.
И странными покажутся порой
Два несовместных этих измеренья,
Его дворцов несовременный крой,
Его мостов ночное воспаренье.
Бетховен
Был всегда не слишком многословен
И с годами становился глух
Композитор Людвиг ван Бетховен,
Невозвратно потерявший слух.
Он сидел у клавикорда сонный,
Помощи не ждущий от врача,
А в окне с утра неугомонно
День неумолкающий звучал.
А в окне, где мир окрестный светел,
Для него беззвучный, как мираж,
Пели птицы и смеялись дети,
Громыхал проезжий экипаж,
Благовест струился от часовен,
Птицелов опробовал манок.
Композитор Людвиг ван Бетховен
Всё это навряд ли слышать мог.
Но под красной черепичной крышей,
В тёмные глухие времена,
Он такую музыку услышал,
Что другому уху не слышна.
Клод Моне
Юрию Магаршаку
Краса болот, открытая Моне,
И осени, воспетой Левитаном,
Рождают чувства странные во мне
В пору прощанья с миром этим странным.
Внушает горечь эта красота,
И умирать ужасно неохота.
А в Заполярье тает мерзлота
И открывает новые болота.
Там из болот пузырится метан,
Напомнив нам о гибели Содома,
А здесь, по левитановским местам,
Листва берёз пылает возле дома.
Французский созерцатель Клод Моне,
Его пейзажи с юности нас манят:
Вестминстер в остывающем огне,
Фасад собора в солнечном Руане.
Но видится мне вновь на полотне
Заросший пруд в ежевечерней дымке,
Где в гнилостной болотной глубине
Мерцают разноцветные кувшинки.
Для каждого наступит этот час,
Когда нас окликает мирозданье,
И вида нет прекраснее для нас,
Чем медленное это увяданье,
Где ни конца и ни начала нет,
В необратимой вечной круговерти,
И тает свет, и возникает свет,
И снова жизнь рождается из смерти.
Рафаэль
Итальянский гений Рафаэль,
А точнее – Раффаэлло Санти,
Был в Урбино высажен в апрель
При небесном ангельском десанте.
В полутьме забывшихся времён,
Промелькнув подобьем сновиденья,
В тридцать семь ушёл из жизни он,
Умерев в день своего рожденья.
Шесть веков, растаявший во мгле,
И уйдя от нас бесповоротно,
Он на им покинутой Земле
Продолжает жить в своих полотнах.
От родных оторванный земель,
В той стране, где холода и пурги,
Итальянский гений Рафаэль
Обживался в хмуром Петербурге.
Где мадонне, в зимней темноте
За окном посвистывая тонко,
Помогала русская метель
По ночам укачивать ребёнка.
Привезён сюда издалека,
Славой окружён благоговейной,
Стал он в Эрмитаже на века
Гордостью всемирною музейной.
Южный гений из других времён,
Рядом с ним шумел вечерний Невский.
Здесь к нему нередко на поклон
Пушкин приходил, и Достоевский.
Там ему бы долгие года
Жить и жить, не ведая напасти,
Но лихая грянула беда
От родной советской нашей власти.
Доводам разумным вопреки,
В грабежах картин великих ловки,
Две из четырёх большевики
Продали за море по дешёвке.
Не укрыть изъяны на стене,
Там, где небо южное бездонно,
И скучает по своей родне
Юная библейская мадонна.
Пабло Пикассо
Того не позабуду часа,
Когда впервые в Эрмитаже
Увидел раннего Пикассо
На многолюдном вернисаже.
Припомню, в памяти пошарив,
Те отдалённые моменты.
Там девочка стоит на шаре,
Сидят любители абсента.
Там осень встала на пуанты,
И ленинградский день короткий.
Бродячие комедианты
Рукой подпёрли подбородки.
Ещё юнец он неизвестный,
И впереди его утраты.
И не распался мир окрестный
Ни на кубы, ни на квадраты.
Но в эти ранние этапы, –
И в розовый, и в голубой, –
Стремительные результаты
В работе видятся любой.
Став знаменитым и богатым,
Он две войны переживёт.
Он будет славить мирный атом.
Его полюбит наш народ.
Фортуны не боясь капризной,
Недосягаем для коллег,
Спокойно он уйдёт из жизни,
С надеждой на грядущий век.
А новый век принёс несчастье.
И неприветлив он, и хмур.
Мир распадается на части,
В зловещий превращаясь сюр.