— Смотри! Видно, ты меня еще не знаешь! Клянусь Аллахом, мне нужно…
Прервав его, староста умоляюще сказал:
— Я человек бедный…
Но мамур продолжал угрожать…
— Подожди! Не будь я мамур, если не засуну тебя в парламент!
— За что? Что я такого сделал, чтобы вы засовывали меня в парламент?
Староста произнес это испуганно, с мольбой. Я удивился и засмеялся, а мамур, обернувшись ко мне, сказал:
— Списки избирателей у него в кармане, а он не знает, что такое парламент? Как вам это нравится? И это старосты, а мы должны с ними работать!!!
Он снова обернулся к этому человеку и гаркнул:
— Убирайся вон, пока я тебя не вышиб отсюда!
Староста покорно вышел, словно слуга или преступник.
Я подумал: унижение, которому его подвергают господа администраторы, даст свои плоды. Он, в свою очередь, будет унижать население деревни, которой управляет. Чаша унижения переходит обычно из рук начальника к его подчиненным, пока в конце концов не доходит до бедного народа, и тот выпивает сию чашу до дна.
Мамур подсел ко мне, спросив, по какому случаю я оказал ему честь своим визитом. Я ответил, что просто соскучился. Он улыбнулся, не веря такой платонической причине. Я не особенно настаивал и серьезно сказал:
— Вы слышали, господин мамур, что одного пристава избили и подвергли заключению во время исполнения служебных обязанностей?
Он поспешно заявил:
— Мне об этом ничего не известно.
— Разве маркез не получил уведомления об этом деле?
— Если бы получил, мы произвели бы расследование.
— Конечно.
Я замолчал. Мамур на мгновенье задумался и спросил:
— Вам кто-нибудь об этом сообщил, господин?
— Если бы мне сообщили, я сразу начал бы расследование.
— Верно?
— По-видимому, это просто сплетни.
И тут мамур дал себе волю.
— Клянусь жизнью, — сказал он, — сплетни идут из самого суда, чтобы дискредитировать наше управление, и вам прекрасно известно, что их распространяет господин судья, чтобы нас опорочить…
Мамур собирался посвятить меня в подробности, но я дал ему понять, что не хочу разговаривать на эту тему, чтобы между нами не разгорелся спор. Он ведь уже понял, что я отношусь к этому делу серьезно и в случае необходимости приму предусмотренные законом меры. Я поднялся, мамур тоже встал. Я сказал шутя:
— А как идут выборы, господин мамур?..
— Прекрасно.
— По всем правилам?
Он пристально посмотрел на меня и ответил так же шутливо:
— Что же нам смеяться друг над другом! Ведь во всей вселенной выборы идут по всем правилам!
Я засмеялся:
— Я хотел спросить, имеется ли видимость, что они идут по всем правилам?
— Если так, будьте покойны.
После небольшой паузы он самодовольно добавил:
— Верьте в Аллаха, — я мамур по чести. Я не таков, как те мамуры, которых вы знаете. Клянусь жизнью, я не вмешиваюсь в выборы, не оказываю давления на свободу населения, не говорю: «Изберите этого, а того провалите». Нет, нет и нет! В моих правилах — предоставить людям полную свободу, пусть выбирают, кого хотят.
Я удивленно воскликнул:
— Замечательно, господин мамур! Только не опасны ли такие слова для человека на вашем посту?.. Вы великий человек!..
Он продолжал:
— Таков мой постоянный метод во время выборов: полная свобода! Я предоставляю полную свободу на выборах, чтобы они проходили нормально. Но потом я просто беру урну с бюллетенями и бросаю ее в канал, а на ее место ставлю другую, подготовленную заранее.
— Отлично! О, чудесно!
Мое удивление сменилось разочарованием. Не желая комментировать то, что услышал, я протянул ему руку и, простившись, ушел. Мамур вышел вслед за мной, чтобы проводить меня до ворот. Проходя по двору управления маркеза, я вдруг увидел группу гафиров, собиравшихся сесть в грузовики. Среди них был и шейх Усфур в своих лохмотьях, с зеленой палкой. Обратившись к мамуру, я спросил его, что это значит. Указывая рукой на собравшихся мужчин, он ответил:
— Эти люди будут охранять порядок во время подачи голосов.
— А какое отношение к выборам имеет шейх Усфур?
— Его песни влияют на умы крестьян!
— Значит, он занимается пропагандой!
Мамур улыбкой подтвердил мое замечание. Я улыбнулся ему в ответ и добавил:
— Даже шейха Усфура втянули в политику!
Мамур многозначительно взглянул на меня и тяжело вздохнул.
— Что поделаешь!
Этой фразы и вздоха было вполне достаточно, чтобы я ему посочувствовал и понял, насколько щекотливо его положение и как велика его ответственность: ведь начальники требуют от него определенных результатов независимо от того, какие средства будут применены для этой цели. Если бы он отступил или растерялся перед обстоятельствами, его подвергли бы наказанию без всякой жалости.
Я подошел к шейху Усфуру и спросил:
— Где девушка Рим?
Он искоса взглянул на меня и ничего не ответил. Тогда я сказал дружески и приветливо:
— Господин шейх, давай в этом деле действовать вместе.
Он покачал головой, помахал своей палкой и нараспев произнес:
Что пользы в жалобе твоей,
Зачем в душе твоей тоска?
Ведь сам ты птицу упустил, —
Она была в твоих руках!
Я улыбнулся и, показывая на мамура, сказал шейху Усфуру:
— Скажи это господину мамуру, ведь птица была в его руках!
21 октября…
На следующее утро, когда я пил у себя в кабинете кофе, пришла телефонограмма, сообщавшая о новом происшествии в маркезе: отравление женщины. Она получила от мужа, с которым разведена, пирожок и, съев его, почувствовала признаки отравления. Конечно, женщина обвинила бывшего мужа в том, что он хотел ее отравить и освободиться от необходимости ее содержать. Вполне правдоподобно, дело надо расследовать.
Я слишком хорошо знал эти дела об отравлениях и все связанные с ними отвратительные подробности, особенно в утренние часы. Прибыв на место, я увижу женщину, лежащую в луже рвоты и испражнений. На все мои вопросы она будет отвечать не словами, а только… Да сжалится надо мной Аллах! Это зрелище всегда заставляло меня отплевываться. Хорошо бы передать дело помощнику! Я вызвал его и дал ему телефонограмму. Мельком взглянув на нее, он воскликнул:
— Отравление? В жизни не расследовал дел об отравлениях и даже не присутствовал при таком расследовании!
Еще бы! Конечно, не расследовал! Даже я, имея большой опыт, не решаюсь вести следствие по этим делам без бланка, о котором упоминается в инструкциях генерального следователя. В бланке записаны обязательные вопросы, которые должны быть заданы и на которые необходимо получить ответ. Указана форма этих вопросов и ответов и форма протокола, к которому прилагаются сосуды, содержащие образцы рвоты и испражнений. Эти сосуды обязательно посылаются на анализ. Кроме того, предписывается остричь обвиняемому ногти, отрезать его карманы и послать их в запечатанном пакете вместе с вещественными доказательствами для химического анализа. Видите ли, следы мышьяка часто остаются на ногтях и в карманах.
Вызвав секретаря следствия, я приказал ему приготовить все необходимое и дать мне вышеупомянутый бланк. Просмотрев его, я прочел еще следующее:
«Параграф 141. При посылке вещественных доказательств в медицинский пункт… следственные органы обязаны послать в то же время генеральному следователю… следующий бланк, тщательно заполнив все графы:
1. Дата донесения о происшествии.
2. Имя, возраст и пол пострадавшего.
3. Был ли пострадавший совершенно здоров до несчастного случая?
4. Замеченные явления, как, например, рвота, расстройство желудка, боли, жажда, головная боль, головокружение, слабость в конечностях, судороги, сонливость, потливость, зрачки глаз, пульс, дыхание.
5. Жаловался ли пострадавший на особое вкусовое ощущение во рту при приеме пищи?
6. Наблюдалось ли у пострадавшего онемение или отечность языка и конечностей?
7. Было ли у пострадавшего обморочное состояние?
8. Были ли у него судороги?
9. Были ли эти явления внезапными?
10. Замечалось ли у пострадавшего подобное состояние раньше?
11. Промежуток времени, прошедший между принятием подозрительной пищи и первыми симптомами отравления?
Примечание: Необходимо указывать точные даты и определенные часы, не писать, например: «На второй день, через три часа или в понедельник», — а сообщать, например: «Явления начались в четыре часа дня, 16-го числа такого-то месяца, такого-то года и раньше всего было замечено то-то, и это имело место в четыре часа тридцать пять минут дня или утра».
Замечательно! Все эти вопросы следует задать пострадавшему, находящемуся в почти бессознательном состоянии. Удивительнее всего, что мы требуем от него точного сообщения, когда, в каком часу и в какую минуту появились у него симптомы отравления. Ведь не следует говорить, например, — в понедельник. Несчастный пострадавший, измученный головокружениями, слабостью в конечностях, судорогами и сонливостью согласно бланку, будь то мужчина или женщина (например, темная крестьянка, которая вообще не имеет часов и, может быть, никогда их не видела), неукоснительно обязан сказать нам, что симптомы были впервые замечены точно в три часа и одну минуту!
Ну что же, возложим столь тяжкий груз этих вопросов на голову отравленной женщины! Я взял с собой помощника, чтобы впоследствии он не мог отговариваться незнанием дела. Не успели мы отправиться в путь, как получили вторую телефонограмму. Я заметил:
— С самого начала ясно, что нас сегодня ожидает!
Затем я ее прочел. Это было печальное известие из государственной больницы о том, что Камар ад-Дауля Альван скончался. Я воскликнул:
— Этот человек умер прежде, чем мы узнали его тайну!
И, взяв карандаш, я написал обычное в подобных случаях заключение: «Приказываю произвести вскрытие трупа». Я велел помощнику присутствовать при вскрытии и сообщить мне потом о его результатах. Он отправился в больницу, а я — в дом несчастной женщины, съевшей пирожок. Все было именно так, как я ожидал. Я увидел женщину во дворе дома. Вокруг нее толпились соседки, которые, как мне показалось, притащили сюда все посудины, похожие на кастрюлю или миску, имевшиеся в квартале. Женщины приносили посуду и подставляли ее ко рту пострадавшей, распростертой на земле. Она корчилась в судорогах, стонала, хрипела. Я бросил взгляд на секретаря следствия — пора раскрыть протокол. Пройдя среди наполненных посудин, я подошел к потерпевшей и спросил: