— Ветер-то вон как разгулялся, — оправдывался он, — а дверь слабая, того и гляди, распахнется. Нахлещет воды за порог — вытирай потом.
— Опять ты выдумываешь невесть что! — махнула рукой жена. — Не слышу я никакого ветра!
Перестрелка раздавалась уже совсем близко. Одиночные винтовочные выстрелы тонули в несмолкаемом треске автоматных очередей, которые, то продолжая, то прерывая одна другую, звучали все более отчетливо. Старик снова пошел в прихожую, оттуда легче было разобрать, где идет бой. Проходя через комнату, он подхватил лежащий рядом с тарелкой жены букет астр со слуховым аппаратом и спрятал его под подушечкой на диване. Бой докатился уже до их улицы а теперь приближался к дому. Дверь и окно кухни, к счастью, выходили на зады, в их маленький садик. Старик вернулся в комнату, собрал на поднос приборы, взял скатерть и понес все на кухню.
— Что это ты? — удивилась жена. — Только еще накрываешь? И почему здесь?
— А где же? — не понял старик.
Старушка повернулась и посмотрела ему в глаза.
— Разве ты забыл? — чуть помолчав, спросила она.
— Что я забыл?
— Что у меня сегодня день рожденья, — сказала старушка, мягко улыбаясь, и на лице ее проступил румянец. — И что в этот день мы ужинаем в комнате.
Старик тоже зарделся, морщины на его лице побагровели.
— Забыл, — сказал он и опустил поднос на стол, не в силах справиться с дрожью в руках. — И как это я мог забыть?
— Ну да ладно, по крайней мере, в комнате не будет пахнуть едой, — успокоила она его. — Пойди-ка в прихожую, кажется, к нам стучат.
— В такой час? — удивился старик.
— Что говоришь?
— Кто может к нам прийти в такой час? — наклоняясь к ней, прокричал старик.
— Но ведь я слышу, как стучат, — возразила она.
Старик вышел в прихожую и прильнул ухом к наружной двери; похоже было, что выстрел, который он только что слышал, раздался неподалеку от их садовой калитки. Спохватившись, что в дверь может угодить шальная пуля, он присел на корточки. На уличный шум, словно помехи в радиоприемнике, накладывалось завыванье ветра и стоны сотрясающегося ореха, но сквозь все это старик, как ему казалось, различал размеренный топот тяжелых башмаков; судя по звукам, бегущие по темной мостовой люди приближались к их дому. И снова очередь!
— Иди ужинать, милый! — донеслось из кухни.
— Я сейчас! — отозвался старик.
— Пришел кто? — спросила старушка.
— Никого, — ответил он.
— Не слышу!
— Нет никого! — прокричал старик. Его худое иссохшее тело давно уже не покрывалось потом, но тут ладони вдруг взмокли, на лбу выступила испарина.
— Ну иди же! — звала жена. — Остынет все!
— Иду-иду! — отвечал старик. — Вот взгляну только, не начались ли схватки у собаки.
Собака спокойно лежала в корзине, в темной каморке рядом с прихожей. Дышала пока что ровно. Старик торопливо погладил ее и вернулся в прихожую. В беспорядочных паузах между шквалами ветра слышались еще очереди, но все глуше, расплывчатей, растворяясь постепенно в более звучном вещании стихии. Перестрелка откатилась от дома.
— Что ж ты не идешь ужинать? — снова донеслось из кухни. — Стынет еда!
— Уже иду! — прокричал старик. — Можешь подавать.
Он захватил из каморки бутылку красного вина, припрятанную для праздничного стола, потом в спальне достал из шкафа темный пиджак, надел его, бросив впопыхах на диван тот, что снял с себя.
— Где же ты застрял? — послышалось из кухни. — Уж не плохо ли тебе?
— Ну что ты! — воскликнул старик. — Со мной все в порядке!
Он снова вышел в прихожую и, прильнув ухом к двери, насторожился. От волнения он машинально повернул выключатель, в прихожей вспыхнул свет. Пришлось воротиться, чтобы погасить его. Свет в комнате старик тоже погасил. Когда он открыл дверь кухни и в залитом ярким светом, любовно убранном помещении увидел — точно на рождественской открытке — посеребренную сединой старушку в чистеньком, хотя и поношенном, траурно-темном платье, которая, конечно же, не услышав, как открылась дверь, с кроткой улыбкой сидела у накрытого стола и длинными сверкающими спицами вязала свешивающийся в подол серый чулок, он так разволновался, что споткнулся о надраенный до блеска медный порожек: из прихожей, теперь уже совершенно однозначно, донесся настойчивый стук.
— Ну наконец-то! — обрадовалась старушка появлению мужа. — Что ж ты остановился?
Снаружи снова застучали. Собака в каморке тявкнула, но из корзины не вылезла.
— Что ты там прячешь за спиной? — спросила она. — Опять, поди, затеял какую-нибудь глупость?
— Стучат, — сказал старик.
— Да нет, — возразила ему жена. — Я ничего не слышу.
— А я говорю — стучат! — крикнул старик.
Она только улыбнулась в ответ. По спине старика пробежал холодок: от ее снисходительной улыбки, от всей этой кухоньки, светлой и чистенькой, с накрытым столом посередине ему вдруг стало не по себе. Стук в дверь повторился.
— Ну что, и теперь не слышишь? — глухо спросил он.
Потом повернулся и через комнату, дверь которой оставил открытой, вышел в прихожую. Наружная дверь оказалась запертой на два оборота. В прихожую, согнувшись и сжимая руками низ живота, вошел молодой человек. На лице у него виднелись следы крови.
— Закройте дверь, — попросил он, — и погасите свет!
— Вам кого нужно, сынок? — спросила старушка из-за спины мужа.
— Мне, кажется, прострелили мошонку, — произнес незнакомец.
— Что он говорит? — спросила она. — Я что-то не разберу.
— Ранен он! — прокричал старик ей на ухо.
— Не надо кричать! — попросил молодой человек. — Возможно, они еще не убрались отсюда.
— Что он говорит? — снова спросила старушка. — Да что это вы бормочете оба!
— Он говорит, что ему прострелили ногу, — объяснил старик, наклонившись к самому уху жены.
— Как ты сказал? — переспросила та.
— Ногу прострелили, — повторил старик.
Старушка улыбнулась незнакомцу.
— Вы тут присядьте, — показала она на стул в углу. — Погодите минутку!
— Что ты думаешь делать? — спросила она, пройдя в комнату вслед за мужем и прикрыв за собою дверь. — Уж не хочешь ли оставить его здесь?
Старик вопросительно посмотрел на жену.
— Не след ему здесь оставаться, — твердо сказала она. — Да у него вся одежда в крови… Куда я его положу? Он и диван перепачкает.
— Перепачкает, — согласился старик.
— А то как же, — сказала она. — Ты его к Молнарам отведи, у них все же три комнаты.
— Вряд ли там найдется свободная кровать, — возразил старик.
— Да поставь ты куда-нибудь эту бутылку, что ты все держишь ее, — вспылила старуха. — Отведи его к Тимару — там как раз место освободилось.
— Так его еще не похоронили, — сказал старик, — и даже из дому не увезли.
Старушка взглянула на мужа из-под серебристого венчика волос, теперь уже без улыбки.
— Здесь он не может оставаться, — отрезала она. — И где это ему прострелили ногу?
— Не знаю, — ответил старик.
— Ну, конечно же, перепачкает весь диван, — не успокаивалась она. — Не пущу я его.
— Вам нельзя здесь остаться, сынок, — обратилась она в прихожей к молодому человеку, который, полулежа на стуле, все еще сжимал руками низ живота. — Я в войну, да будет известно вам, трех сыновей потеряла: двух на фронте, а третьего, младшего, нилашисты замучили. Хватит с меня, оставьте нас в покое! Я на вас не сержусь, а только уходите! В этом доме места осталось разве что для двух покойников.
Незнакомец продолжал сидеть.
— Слышите, что я говорю? Нет у нас места, — повторила она. — Муж отведет вас к соседям.
Когда через четверть часа старик вернулся, жена сидела на кухне у накрытого стола и вязала. На плите в двух кастрюльках томилась на слабом огне еда. Старик повесил в прихожей пальто, взял оставленное там вино и, принеся его в кухню, водрузил на середину стола.
— Иди-ка сюда, — позвала его жена. — Я гляжу, он и тебя перепачкал.
— Где? — удивился старик, осматривая одежду.
— Подойди-ка, — велела она. — У тебя воротник в крови. Смотри, и рубашка тоже!
Кровь была у старика не только на вороте пиджака и груди, но и на коротко стриженных усиках, и в уголках рта.
— Милый мой, да у тебя кровь носом идет! — испугалась жена. — Пойдем в комнату, я тебя уложу.
— Оставь, — противился старик, — лучше я сяду и голову запрокину.
Но когда они направились все же в комнату, его вдруг повело. Старушке не по силам было дотащить мужа до постели, так он отяжелел, и она уложила его на травянисто-зеленый диван, что стоял у входа на кухню, потом вытянула из кармана мужниных брюк носовой платок, тоже оказавшийся окровавленным, и прижала к носу старика. Чтобы тот лежал ровно, она вынула из-под его головы плотную подушечку. Букет астр со слуховым аппаратом упал при этом на пол. Старушка подняла букет и положила на столик рядом с диваном. По счастью, в бельевом шкафу нашлась пачка ваты, можно было попытаться остановить кровотечение. Она приложила к темени старика холодный компресс, расшнуровала и сняла с него ботинки, укрыла ноги стареньким клетчатым пледом. Но кровотечение было столь сильным, что вложенная в нос вата тут же намокла. Кровь капала и на травянисто-зеленый диван, но старик, слава богу, этого не замечал. Жена подняла жалюзи и распахнула окно. Мелкая дробь автоматных очередей снова долетела до слуха старика.
— Выключи свет, — попросил он.
Жена погасила свет.
— Легче тебе при открытом окне? — спросила она.
— Легче, — ответил он. Потом, помолчав, спросил: — Ты нашла его?
— Нашла, — сказала она.
— Разглядела?
— Нет еще… Не трать сейчас силы на разговоры.
— Ты уж не серчай, Рози! — проговорил старик. — Думаю, он сослужит тебе добрую службу.
— Я и без того слышу неплохо, — сказала старушка. — Зря только деньги извел.
— Что, и стрельбу слышишь?
— Слышу, — ответила она. — Не надо сейчас разговаривать.
— Верно, ты в темноте слышишь лучше, — предположил старик.