К концу осени во многих районах столицы уже подавался газ, по основным магистралям восстановилось трамвайное движение. На Дунае — через который перебирались все еще на моторных паромах — строился новый мост.
С наступлением холодной погоды закипела работа и на лесоскладе. С кабельным заводом Ковачу-младшему пришлось распроститься и вернуться к исполнению основной своей должности. Днем со склада вывозили лес на телеге и грузовиках, по ночам на нем орудовало жулье. Лесопромышленное акционерное общество центнерами распродавало доски и лес за полграмма золота. Жалованье Ковача-младшего упало наполовину.
— Экая ты худющая, того и гляди, ветром сдует, — сказала тетка Чич. — Совсем ты с лица спала, Юли! Торопись, девка, пока он не замечает!
Они сидели в корчме за стойкой, возле раскаленной железной печурки, с головы до ног окутавшей усталость девушки жарким невидимым покрывалом. В углу за столиком два извозчика попивали фрёч под свисающей с потолка голой электрической лампой, которую нельзя было выключить даже днем, так как окна были все еще заколочены досками. Тихонько хлюпал водопроводный кран, изредка роняя в цинковую мойку желтую пузатую каплю.
— Завтра последний день, больше он ждать не станет, — вымолвила корчмарша, облокотись на стойку. — Баб он себе найдет сколько пожелает.
— Где же мы встретимся? — спросила Юли.
— На Восточном вокзале, с той стороны, где отправление.
— Днем?
— В четыре часа он уже будет там. — Корчмарша положила на стол большой коричневый узел. — Здесь туфли, чулки, белье теплое, платье, пальто. Наденешь все на себя, он велел передать, что, может, вам придется ехать на крыше вагона.
— Но завтра никак нельзя, — отчаянно зашептала девушка. — Завтра воскресенье, а по воскресеньям Дылдушка всегда дома.
— Завтра. Больше он ждать не будет, — повторила корчмарша.
Юли упала на стол лицом.
— Нельзя в воскресенье!
— Так оставайся! — Корчмарша передернула плечами. — Дольше он ждать не желает.
Два извозчика со стуком сдвинули стаканы.
— Мне домой пора, — сказала Юли в ладони. — Если он меня дома не застанет…
— Ну и околевай возле него, деточка, — кивнула корчмарша. — Я себе все ноги стоптала ради тебя, неделю уж кормлю Фери посулами…
Юли вскинула голову.
— Ни к чему ваши речи, тетя Чич! Вам что, не перепадет на этом деле?
— Не так-то и много, деточка! — опять покивала корчмарша. — Меньше, чем ежели б я ему свинью привезла из Шомодя.
— Сколько?
— Десять долларов, — сказала корчмарша. — Если завтра днем передам ему тебя из рук в руки. Да ты живым весом больше-то и не стоишь, деточка!
Юли поникла. Один извозчик к ним повернулся.
— Чего слезы льете, барышня? — спросил он. — Или жениха на общественные работы загребли?
Тетка Чич сцепила руки на животе.
— Теперь, по мне, поступай как знаешь. Я вчера сказала Беллушу, что больше пальцем не шевельну… Хочешь — уезжай завтра, хочешь — оставайся.
— Он-то почему не говорит со мной?.. Почему все через вас только? — прошептала Юли.
— Чему ж ты дивишься? — засмеялась корчмарша. — Чтобы вы его еще раз вышвырнули?
— Куда он собирается меня увезти?
— В хорошее место.
Юли ударила кулаком по столу.
— Я спрашиваю, куда?
Корчмарша обняла девушку за плечи, повторила негромко:
— В хорошее место, деточка, В деревню, комитат Бараня, чтобы ты поправилась да отдохнула немного. А недели через две и в Пешт вернетесь, поселитесь в другом районе, чтобы не повстречаться с ним ненароком, с буйволом твоим…
— Завтра воскресенье, — гневно крикнула девушка, — или вы не понимаете, что завтра нельзя?!
Извозчик опять обернулся.
— Отчего же нельзя-то, барышня? — крякнув, спросил он. — В церковь, что ли, идти надобно?.. И чего ж это нельзя, прошу прощения? То, про что я думаю, и в воскресенье не возбраняется.
— Что это с тобой? — вдруг спросила корчмарша, внимательно глядя на Юли.
Белая как мел, Юли смотрела перед собой остановившимся взглядом, как будто завывавший за окном ураганный ветер внезапно проник к ней в сердце и теперь выметал из него медленно распускавшиеся розовые бутоны самоосмысления. Осень, несколько дней назад скромной гостьей пожаловавшая в эти места, чтобы стереть с летнего лика земли капли пота, теперь разбушевалась вовсю: леденящим своим дуновеньем срывала крыши с дышавших на ладан домишек, скатывала с тротуаров вывороченные когда-то гранатой деревья и за какой-нибудь час сорвала в городе всю листву; сбившись густыми клубами, листья с мрачным шелестом парили над улицами. На окраине сваленный кучами мусор перемахивал через заборы, врывался во все еще не застекленные окна квартир.
— Что с тобой? — повторила корчмарша.
— Убьет он меня, — прошептала Юли, и на бледных крыльях носа у нее выступили бисеринки пота. — Живой мне уж не уйти, тетя Чич… Найдет он меня и задушит. Лучше бы мне с ним было не заводиться!
— Глупости! — проворчала корчмарша.
Юли покачала головой.
— Он только коснется шеи моей, уж я и готова… К слову сказать, я с первой минуты знала, какой будет конец.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — накренил в их сторону свой пьяный стакан тот же извозчик. — Ничего не бойтесь, барышня, покуда я жив, мне-то доводилось уже жидов потрошить!
Корчмарша громко захохотала. Ураган на улице яростно гремел жестяной вывеской корчмы, с развалин соседнего дома срывались и жирно плюхались на мостовую кирпичи. Внезапно дверь корчмы широко распахнулась, как будто растворенная ветром: по длинной стойке прокатилось густое облако пыли, дверь с грохотом захлопнулась. В клубах медленно оседавшей пыли стоял человек, протирая глаза.
— Беллуш! — оторопела корчмарша.
Юли сидя отшатнулась.
— Вы знали, что он сюда явится?
— Какое там знала!.. Беллуш, говорили вы мне, что сюда собираетесь?
Вошедшие все еще тер глаза.
— Не вижу, — бормотал он. — Черт возьми, не могу глаза открыть… А с чего бы я говорил вам об этом?
— Уходите! — крикнула Юли. — Уходите!
Вошедший наклонился прислушиваясь.
— Вы здесь, Юли? — сказал он. — Подождите!
Он потряс головой, один глаз приоткрылся.
— Ваш голос я узнаю из тысячи… Дайте-ка фрёч мне, тетушка Чич!
— Уходите! — повторила Юли.
Беллуш усмехнулся и, ловко повернувшись, сел с нею рядом.
— Так вы здесь! — проговорил он спокойно. — Платье получили?
Корчмарша пошлепала по узлу.
— Вот оно.
— Вижу, — сказал Беллуш. — Все, что в узле этом, Юли, на себя наденьте, может случиться и так, что ехать-то на крыше вагона придется.
— Я никуда не поеду, — затрясла головою Юли.
Шофер пристально посмотрел ей в глаза.
— В четыре будьте на Восточном вокзале, — сказал он негромко, — с той стороны, где отправление. Как только придет печский поезд, мы тотчас будем садиться.
— Меня не ждите, — выдавила Юли.
Беллуш расправил усы.
— Головного платка в узле нет, я принесу его прямо на вокзал.
— Напрасно стараетесь, — сказала Юли, — я с вами не поеду.
— Увидим, — улыбнулся Беллуш.
— Хоть лопните, не выйдет по-вашему! — закричала девушка, прижав к груди кулаки. — И больше не смейте мне весточки посылать, потому что, богом клянусь, я скажу Иштвану.
— До сих пор-то почему не сказали?
Юли побледнела.
— Не стоите вы того, чтобы я сон его потревожила.
— Ягодка моя, — проговорил Беллуш чуть слышно.
Девушка чуть заметно затрепетала и обмерла, поникнув на стуле. Фери Беллуш наклонился над ней, взял покоившиеся на ее груди кулачки, развел их и, коленями раздвинув колени девушки, поцеловал ее в губы.
— Нет, — шептала Юли с закрытыми глазами, — нет!
Корчмарша хрипло рассмеялась, на стойке опрокинулся стакан. От соседнего столика встал извозчик и, покачиваясь, с поднятым стаканом направился к ним.
— Ваше здоровье, — пробормотал он, одной рукой ухватившись за стул Беллуша, — благослови бог истинных мадьяров! Теперь-то уже не рыдаете, барышня?
Буря постепенно утихала; полчаса спустя, когда Беллуш провожал девушку домой, среди быстро мчавшихся туч уже показывалась иногда луна. Над темными домами, чьи окна давно погасли и больше не переглядывались с луной, высоко в пустынном небе, исполосованном ветром, тянулась над проспектом Ваци стая диких гусей; вылетев из-за большой тучи, они, словно нарисованные карандашом, проплыли под ночным светилом и опять исчезли в летевших им навстречу кружевных волнах тумана. Снизу взметнулся с воем ветер, швырнул им вслед все сияние неба, земля вновь окуталась тьмой. Грязь доходила до щиколоток, лишь кое-где выброшенная консервная банка или осколок стекла отражали небесный свет, когда луна, на миг отбросив вуаль, мечтательно гляделась в осатаневшую грязь.
Они дошли до склада и остановились на углу. Было так тихо, что среди посвистов ветра слышалось даже шуршанье полуоторванного плаката на заборе кожевенного завода. Сквозь зияющие просветы окон разрушенной паровой мельницы виднелась гора Хармашхатар.
— Значит, завтра в четыре, — сказал Беллуш. — Там, где отправление поездов.
Юли прижала узел к груди.
— Нельзя послезавтра?
— Нет.
— А ведь он ни о чем еще и не догадывается, — понурясь, простонала девушка, — даже не подозревает… Для него это будет как выстрел в живот…
Беллуш молчал.
— Нельзя ли послезавтра?
— Нет.
Юли приподнялась на цыпочки, обвила его шею руками и поцеловала в губы.
— Так в четыре, — шепнула она. И побежала. Юбка ее метнулась к забору. Но вдруг она словно споткнулась, обратила худенькое лицо назад и пальцем, освещенным выскользнувшей из-за туч луной, поманила Беллуша к себе. — Смотрите, вон туда! — прошептала она.
На тротуаре у самого забора в грязи сидела нахохлившись большая птица, из темноты выделялись лишь чуть более светлая ее головка да большой плоский клюв.
— Дикий гусь! — хрипло выдохнул Беллуш.
Чавкнула грязь, птица встрепенулась, побежала, раскинув крылья, и, тяжело взмахнув ими, села на забор. Беллуш одним скачком оказался возле забора и бесшумно, как кошка, подпрыгнул. Он поймал уже приготовившуюся взлететь птицу за крыло.