Огневая удивилась:
— Так помирись!
— Не могу, — сказала я, — у нас принципиальные разногласия...
Варвара возразила быстро:
— Ради поэзии не то что помириться с отцом — убить отца можно!
Карие глаза ее загорелись янтарным блеском, как тогда, когда она читала строки про «вымена».
Я стояла обескураженная и чувствовала себя отсталой мещанкой со своими нелапидарными стихами.
Варвара сжалилась надо мной.
— Слушай-ка, девочка! — Она тряхнула меня по плечу своей большой, почти мужской рукой. — Приходи в среду на диспут в редакцию «Рассвет революции». Там будут молодые поэты из моей группы «Семперанте».
Последнего слова я не поняла и по простоте души предположила, что здесь нечто связанное с эсперанто — про этот универсальный язык я слыхала.
Оказалось, что «семперанте» значит «всегда вперед» по-латыни. Так называлась поэтическая группа Варвары Огневой.
Здесь с такой страстью говорили о поэзии, как у нас говорили только о революции.
Я стала ходить на чтения группы «Семперанте». Чтения почему-то назывались «ступенями». Кажется, имелось в виду, что каждое чтение ведет с одной ступени совершенствования на другую.
Но меня эти ступени никуда не вели. Кроме того, у меня просто не оставалось свободного времени даже для чтения чужих стихов.
Хотя следствие по делу об убийстве в «Шато» нисколько не подвигалось вперед, мы все время думали о нем.
Шумилов предложил временную версию: убийство молодого человека, назовем его Икс, было совершено убийцей, назовем его Игрек, чтобы помешать разоблачению Иксом какого-то преступления, совершенного им, по-видимому, совместно с другими лицами.
Так юридически определялся мотив убийства.
Почему возникла мысль о виновности убитого? Не только из письма к Люсе, но и потому, что убитый получил обманным путем метрику Салаева и выдавал себя за него.
Кроме того, личность Ильи Салаева, дяди учителя, наводила на мысль о том, что это убийство — на политической почве. Если бы это подтвердилось, то дело уже не подлежало бы нашей компетенции.
Иногда мой начальник бывал сух и замкнут, и в такие часы к нему нельзя было подступиться. Но в этот вечер, излагая свои догадки, Шумилов даже вроде бы советовался со мной, и я поспешила высыпать все свои недоумения:
— Зачем Икс показывал дежурному именные часы, якобы принадлежавшие его отцу? Зачем он сдал метрику директору гостиницы? Видимо, это делалось для того, чтобы утвердить себя в роли Салаева?
— Правильно рассуждаете, — подтвердил Шумилов.
— Но для чего это было нужно Иксу, раз он решил заявить о своем преступлении?
— Вы невнимательны, — сказал Шумилов, — вы упускаете важные слова в одном из вариантов записки, адресованной Люсе. Там говорится: «еще вчера» он не знал, что решит явиться с повинной.
Начальник был прав. Но у меня был наготове вопрос, и Шумилов угадал его:
— Вы хотите знать, почему я ничего не предпринимаю? Есть положения, в которых лучше всего выждать.
— Выждать? Чего? Убийца заметет следы. Допросы служащих гостиницы ничего более дать не могут: никто не видел ночного посетителя, никто не слышал выстрела, никто не имеет никаких подозрений. Игрек не оставил никаких следов, мы ничего о нем не знаем.
Я говорила это все с такой горячностью, что она задела наконец Шумилова.
— Суета неуместна в нашем деле. Чего ждать? Постараюсь объяснить вам. Итак, существует — где, нам неизвестно — некая Люся. Несомненно, убитый делился с ней самым затаённым. На это указывает письмо к ней. Но причастна ли Люся к какой-либо преступной деятельности? Очевидно, нет. Если бы это было не так, убитый вряд ли написал бы именно такое письмо. Значит, в этом смысле Люсе нечего бояться. Значит, она сама к нам явится.
— Люся может опасаться мести со стороны тех, кто расправился с ее другом, — возразила я.
— Вы так думаете? — прищурился Шумилов. — А заметка в газете? Почему Люся должна сомневаться в том, что это самоубийство? Почему она должна думать о расправе?
— Допустим, что она поверила заметке. Но тогда зачем она явится в следственные органы? Какие мотивы приведут ее к нам?
— Гражданские, — ответил мой начальник тем непререкаемым тоном, который исключал дальнейшие рассуждения на эту тему.
Ночью мы с Шумиловым выехали на большой пожар. Еще не угасло пламя, сбитое пожарными командами, а мы уже работали: допрашивали свидетелей, сотрудников пожарной охраны, рабочих...
Закончилось все это ранним утром. Шумилов сказал, что пойдет прямо домой, а протоколы допросов велел мне отнести в нашу камеру. После этого я могла отправляться спать в свой «Эдем».
Идти было далеко. Я смертельно устала и надышалась гари. Кроме Моти Бойко, в нашей камере был еще человек. Маленький старичок в старомодной шляпе пирожком, каких не носили даже нэпманы, и в черном пальто с шелковыми лацканами, засаленными и потертыми. Я спросила, что ему надо. Он ничего не ответил, только растерянно поморгал редкими ресницами.
Но самое удивительное было то, что Мотя, нахальный Мотя, встретил меня, словно застигнутый врасплох. Он пробормотал что то невнятное и поскорее выпроводил странного посетителя.
— Что это значит, Мотя? — спросила я строго.
— А тебе что? — огрызнулся он.
Тут же я забыла об этом случае. Начисто исчез из моей памяти и таинственный старичок.
Кнопка с цифрой 4 бесполезно лежала в коробочке с надписью: «Убийство в гостинице «Шато». Оттиски пальцев или другие следы на кнопке не обнаружились. А то, что она действительно оказалась принадлежностью счетной машинки, мало чем обогащало следствие. Так же, как и то, что клочок, в который была завернута кнопка, был вырван из губернской газеты двухмесячной давности.
— Надо идти не от кнопки, а от машинки, с которой она снята, — решил Шумилов.
— Почему вы считаете, что она снята? Она могла просто отломаться, и убитый хранил ее, чтобы отдать машинку в починку, — робко предположила я.
— По средствам ли счетная машинка провинциальному преподавателю русского языка, за которого выдавал себя убитый?
— Преподавателю — нет, но мы не знаем, чем убитый занимался в действительности.
— Вы правы, но если кнопка — просто кнопка, почему убитый искал ее с таким рвением и в такой неподходящий момент?
— Значит, не «просто кнопка». Но что же она?
— Пароль. Пароль, который он должен был предъявить, когда к нему вошли.
— А может быть, и предъявил, — дополнила я.
— Вряд ли: убийцы не могли оставить около трупа такую улику...
Я слышала про «предметные пароли». Знала, что иногда сообщники узнают друг друга по какой-нибудь обусловленной вещи. Но могла ли кнопка служить уликой?
Мне казалось, что Шумилов напрасно усложняет дело.
Начались поиски счетной машинки со снятой или замененной цифрой 4.
В то время этих машинок имелось не так уж много, а нужда в них была большая: развивалась торговля, создавались тресты, кооперативные объединения...
Поэтому не было ничего удивительного в том, что в «Торговой газете» появилось объявление: «Покупаем счетные аппараты всех марок у учреждений и частных лиц. С предложениями обращаться в «Укркоопспилку», площадь Коммуны, 5, комната 38, с 16 до 17 часов ежедневно».
В комнате номер тридцать восемь обосновался Мотя Бойко, с успехом игравший роль торгового агента. На нем был синий габардиновый костюм, а галстук он носил по моде завязанным широчайшим узлом. Моте приносили арифмометры и всякого рода счетные аппараты, за которые он щедро расплачивался деньгами «Укркоопспилки», которой все это было нужно.
Но среди них не было ни одной с отсутствующей или измененной цифрой 4...
Однако Мотя сидел в комнате тридцать восемь не зря. Со свойственной ему общительностью он свел дружбу с юркими молодыми людьми, под видом ремонта счетных аппаратов занимавшихся их перепродажей. Мотю стали приглашать в рестораны, угощать шашлыками и склонять к приему всякой рухляди. Помимо того, пошли в ход машинки — совершенно очевидно — краденые. Мотя ел шашлыки, пил водку, запрашивал неслыханные «комиссионные»...
Я удивилась, что где-то в подполье обнаружилось такое количество счетных аппаратов, но Шумилов объяснил, что это, в общем, понятно: в свое время, когда ликвидировали старые торговые учреждения, их имущество растаскивали саботажники и просто жулики, а реализовать их боялись.
— Они бы до сих пор сидели на своих машинках, если бы не наш Мотя, — добавил Шумилов меланхолически.
Однажды Моте предложил «товар» один из «жучков»- комиссионеров:
— Машинка хорошая. Только четырех цифр не хватает.
— Не беда, — согласился Мотя. — Если подойдет, подберешь мне цифры.
Мотя отправился к нему. Действительно, машинка была в исправности. Тем более странным выглядело то, что на ней отсутствовало пять цифр.
— А ты сказал, четырех нет, — придрался Мотя.
«Жучок» не смутился:
— Мне показалось, четырех. Наверное, потому, что как раз цифры 4 нет...
Это замечание как будто снимало подозрение с Мотиного приятеля. Если бы он был в курсе дел насчет пароля, он не стал бы фиксировать внимание именно на четверке.
Они стали торговаться. «Жучок» не уступал, объясняя, что машинка не его, а чужая: «Срочно закрывалась ремонтная мастерская, хозяин уехал из города, имущество распродал, а что не успел — мне оставил. Сказал: деньги пришлешь...»
— Будет врать, — добродушно заметил Мотя, — небось сам машинку увел...
— Эту — нет. Чтоб я так жил. Хочешь, сам ей напиши, пожалуйста. Адрес: Новочеркасск. До востребования. Екатерине Лещенко. Моей тут прибыли нет, за спасибо работаю.
Они еще поторговались, каждый уступил малую толику, и Мотя купил машинку.
Шумилов этой сделкой был очень доволен, так как «наша» кнопка пришлась как раз на рычажок машинки.