Дверь рывком без стука отворилась, и вошел Соколов.
Он показался мне упавшим с неба, потому что сюда нельзя было добраться ни на машине, ни верхом, тем более трудно было предположить, что он отмахал такой путь пешком.
И все оказалось просто: Соколов вскочил на трактор, который погнали на прочистку дороги, и сошел с него здесь, неподалеку.
— Я привез письмо!
Вот как! Значит, ради этого письма он спешил сюда!
— Я привез вам почту! Вы же тут как в осаде. Вот ваше письмо.
Соколов присел на корточки перед печкой, грел руки у огня. И хорошо, что не смотрел на меня.
«Приезжай немедля. Жду. Александр».
Только и всего.
Я дала телеграмму Володе, что мы с Александром едем на юг в санаторий, остановимся в Москве на несколько дней. Чтобы Володя встретил нас у вокзала.
Мы вышли на площадь. Шел крупный косой снег. Множество машин по двум четко очерченным каналам сновали по всей ширине площади. Изредка показывались извозчичьи санки с потрепанными полстями и невзрачными возницами.
Прохожие были добротно одеты, и вовсе не замечались в толпе ни кожаные куртки, ни серые шинели.
Деревянных заборов я не увидела, но, конечно, отметила театральные объявления на рекламных щитах. Имена мелькали те же, знакомые. Максакова, Рейзен, Ирма Яунзем... Якова Рацера не было.
Я смотрела вокруг, узнавая и не узнавая площадь, на которую летел крупный косой снег.
Впереди белая его пелена переливалась и кружилась, укрывая город. Падали зимние сумерки, и в серебряном седле месяца тихо ехал невидимый всадник.
1960 — 1970
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Немецкое слово «вандерн» всегда казалось мне более ёмким, чем ему полагается по словарю. Бродить? Странствовать? Здесь не хватает главного: магии Дороги, таинственности Излучины, счастливого предчувствия Вершины. Кроме того, «вандерн» в моем представлении всегда означает — пешком. Я бы еще прибавила сюда русское: скитаться...
На рассвете я вышла из горной деревушки, которая сейчас, до начала курортного сезона, была чистенькой, пустынной и живописной, как на картинке в путеводителе. Дорога спирально обвивала гору, гравий упруго шуршал под ногами. То слева, то справа бежал в меру говорливый, неназойливый ручей.
Дорога была безлюдной. Но селения вдоль нее попадались так часто, что создавали иллюзию быстрой ходьбы.
А я шла медленно, хотя рюкзак за плечами не был тяжёл и я не устала. Просто мне хотелось идти так, не спеша, поглядывая по сторонам. Словно у меня не было другой цели, кроме восхождения на вершину Рюбецаль. А разве у меня была другая цель? Нет. То, о чем я подумала, было бы совершенно напрасным. Покончено с этим.
Я сверилась с картой и убедилась, что буду в Шенеберге после полудня. Какая разница? И вообще, почему я все время думаю об этой проклятой бирхалле на восточной окраине Шенеберга? Вернее всего, ее давно уже не существует, этой маленькой деревенской пивнушки с идиллической вывеской: «Под липой». Этого аккуратного домика под черепичной крышей, которого я никогда не видела.
Было бы просто странно, если бы он остался. Рвались фугаски, землю перепахивали снаряды, разворачивали танки, корёжили мины. Маленькая пивная «Под липой», где ей уцелеть!
А если она даже уцелела, если стоят ее крепкие, желтоватого кирпича стены, увитые плющом, и даже старая липа, невредимая, высится посреди дворика, то возможно ли, чтобы остались люди, хозяева? Что, они вросли корнями в этот клочок земли, как старая липа? А если даже так, что это изменит? Зачем мне это?
Но все равно я видела аккуратный кирпичный домик, похожий на будку стрелочника, и вывеску с готической надписью.
Дом, в котором я не была, надпись, которую я не читала.
Солнце поднялось уже высоко. Вдоль дороги стояли каштаны в белом, розовом и красном цвету. Удивительно щедрой была эта весна. Трава пошла в рост так сильно и радостно, словно на свете не существовало косилки. А на крыше деревенской цирюльни стоял аист на одной ноге, но так прочно, как будто готовился простоять здесь до скончания века.
Теперь я шла ходко и в полдень прочла название деревушки на дорожном указателе: «Куушталь, 15 км до вершины Рюбецаль».
Куушталь. Вот как. Значит, это Куушталь. И еще объявление: «Пещера Лесного духа. Направо по тропинке».
Невероятно! Уцелела пещера! Я пошла направо по тропинке, сама не зная зачем.
Идти было недалеко. Вот он, будто игрушечный домик с белыми занавесками на игрушечных окнах. Задняя стена его упирается в отвесную, довольно высокую скалу. И в ней — пещера.
Я узнала домик и пещеру, хотя никогда раньше их не видела. Я ждала, что выйдет инвалид на деревянной ноге, в подтяжках, с глиняной трубкой в зубах. Как тогда.
Рыжеватый парнишка с крутыми завитками жестких волос и девушка, почти подросток, пряменькая и всё же угловатая, глядящая рассеянно разными, словно у кошки, глазами, подошли к пещере. Тут уже собралось несколько человек: две очкастые девицы с велосипедами, пожилая туристка, изогнувшаяся буквой «Г» под тяжестью рюкзака, штурмовик налегке — свой мотоцикл он поставил прямо на тропинке.
— Господин смотритель! Вас ждут, — пропищала одна из велосипедисток.
Ответа не последовало. В открытое окно было слышно, как внутри, в домике, надрывается радио. Мужской голос быстро, со страстью, но с плохой дикцией выкрикивал напористые короткие фразы, что именно — нельзя было разобрать.
— Карлик Бездонная Глотка держит речь в Спорт-паласе, — сказал юноша.
Его спутница опасливо показала глазами на штурмовика.
— Эй, человече, пошевелись! — добродушно заорал тот.
На крик вышел инвалид на деревянной ноге, в подтяжках, с глиняной трубкой в зубах.
— Господа желают осмотреть жилище Лесного духа? — И, не дожидаясь ответа, объявил привычной скороговоркой: — За осмотр — марка. Солдаты и дети платят половину.
Инвалид ушел в дом и тотчас появился в старом военном мундире.
— Пройдите! — произнес он лающим голосом.
В пещере было грязновато, серо-зеленые камни громоздились в подозрительно живописном беспорядке, выдававшем предприимчивость смотрителя.
— Обиталище Лесного духа! — торжественно провозгласил смотритель.
Он стукнул кулаком по своду. Тотчас послышалось завывание, словно кто-то дул в пустой горшок. Потом раздался зловещий хохот. С потолка пещеры посыпался щебень.
— Колоссаль, — сказала велосипедистка.
Но это было только начало. Из темной глубины пещеры выступило нечто бесформенное, плоское, белое. Оно приняло очертания неестественно длинной человеческой фигуры.
Девицы аккуратно повизжали, когда привидение махнуло на них белой пеленой.
— На-на! — сказал штурмовик и выступил вперед, как бы защищая всю компанию.
Привидение покачалось на длинных ногах, подвывая, словно от зубной боли, и скрылось.
Компания вышла на свежий воздух. Смотритель обошел всех с фуражкой. Штурмовик заплатил половину и сказал, что ходули могли быть повыше. Мальчик лет десяти подбежал к смотрителю, размахивая ранцем из телячьей кожи.
— Чему сегодня учили в школе, Руди? — спросил старик требовательно.
— Сегодня занятий не было! — радостно объявил мальчик. — Вместо уроков мы слушали по радио речь рейхсминистра доктора Геббельса.
Рыжеватый юноша и разноглазая девушка переглянулись и, давясь от смеха, побежали с горы.
Позже они сидели в крошечном кафе «Лесной дух». Толстая румяная хозяйка принесла им пива, поставив кружки на картонные подставочки с цветным изображением пещеры.
За соседним столиком четыре штурмовика играли в скат. В углу, в небольшой компании мужчин, ораторствовал пузатый человек с воинственно распушившимися усами.
— Саар был славным началом, — раскатывая «р», говорил он.
— Это наш мясник, он каждую субботу приходит сюда поговорить. У нас в Шенеберге он всем надоел до чертиков. Здесь его еще слушают, — шепнула девушка своему спутнику.
Они опять начали смеяться.
Что было потом? Может быть, в тот день и были сказаны слова любви?
Собственно, чему я удивляюсь? Сохранилась пещера. И домик. Впрочем, пожалуй, это уже новый, но такой же игрушечный. На окнах уже нет горшков с геранью. И на низком крылечке с железной скобой не лежит теперь серый кот.
У пещеры стояли, щелкая орехи, два американских солдата. Подошла еще супружеская пара и две смешливые девчонки в брюках.
Из домика вышел молодой человек в дешевом бумажном костюме. Глаза у него были светлые, настороженные.
Он сказал не очень приветливо:
— Господа увидят сейчас пещеру, две марки с персоны. С военных — половина.
Он не упомянул Лесного духа и собрал деньги вперед: это поколение было рационалистичнее.
Я отказалась от осмотра пещеры. Не знаю почему. Может быть, оттого, что меня немного укачало от долгой ходьбы по спирали дороги. Или оттого, что я слишком глубоко погружалась в прошлое. Словно в холодную воду. По самое горло.
Но когда зрители разошлись, я подошла к смотрителю.
— Простите, здесь раньше жил пожилой господин, инвалид...
— Мой дед, — отрезал молодой человек лающим голосом.
— Он умер?
— Нет. Он погиб как солдат. На поле брани, — напыщенно ответил смотритель.
— Как? — удивилась я. — Он был призван?
— В фольксштурме.
— А! Кажется, я знала вас... школьником? Вас зовут Рудольф?
— Это был мой старший брат.
— А он?..
— Пал на поле чести, — пролаял молодой смотритель и, войдя в дом, захлопнул дверь перед моим носом.
Я спустилась в долину. В кафе «Лесной дух» хозяйка, совсем старая женщина, подала мне кофе.
— Вы не здешняя? — спросила она.