— Черныш! Слышишь? «Рио-Рита»!
Ничего нельзя было придумать глупее.
Но головная машина круто повернула и подъехала под самые окна, из которых и лилась «Рио-Рита». Костя выскочил из машины так стремительно, словно боялся опоздать. Обрадовавшись, наши тоже спрыгнули на землю. Я осталась в кабине: мне достаточно попадало за эти танцы...
Музыка прекратилась: в доме увидели нас. В окно показались какие-то девчонки и мальчишки. Дед вступил с ними в переговоры. Лёньчик, который всегда и всюду оказывался «в числе драки», прибежал и сказал, что приказано вкатывать машину во двор и маскировать ветками.
Мне не оставалось ничего другого, как подойти к нашим с безразличным видом. Дед стоял, положив локти на раму окна с наружной стороны, и неторопливо расспрашивал ребят, кто они, как жили «под немцами» и по какому случаю веселятся.
Те отвечали, что при немцах прятались по погребам, почему их и не угнали в Германию, а празднуют они день рождения Анечки. Только и всего!
— Отпразднуем Анечкин день рождения, — сказал Дед и, подтянувшись на руках, перемахнул через окно. — Жизнь идет своим ходом! — удовлетворенно заметил он, обернувшись к нам и как бы объясняя свою причуду.
Вся эта молодежь была на седьмом небе от того, что мы остановились у них.
Мальчишки здесь кружились все не старше шестнадцати, а девушки попадались и за двадцать. Завели опять патефон, и я оглянуться не успела, как наши подхватили этих двадцатилетних и наяривали с ними «Рио-Риту». Особенно свирепствовал Тима, которого ни разу не трясло с тех пор, как мы выехали. Не танцевал только Петров. Он смотрел на пары с какой-то туманной улыбкой, словно видя что-то другое, о чем напоминала ему эта музыка. Я спросила: что он, вообще не танцует? Он ответил:
— До конца войны — нет.
Глупо. Что-то вроде незабудок на носовом платке.
Костя открывал штыком консервные банки и ставил на стол. Дед решил устроить Анечке настоящие именины. Она оказалась белокурой десятиклассницей. И в данный момент старательно перебирала ножками, чтобы не осрамиться перед таким столичным львом, как Бельчик.
Мальчишки, немедленно узнавшие Деда, сгрудились вокруг него и смотрели ему в рот, хотя он не говорил ничего особенного, а только: «Отрежь сала», «На, откупори», «Куда дели сыр?» и тому подобное.
Да, жизнь шла своим ходом. Мальчишки жаждали подвига, не подозревая, что стоят на его пороге, а девушки ждали необыкновенных встреч, не догадываясь об их мимолетности.
Мне стало грустно, я вышла во двор. Лёньчик хлопотал вокруг машины, хотя тут дела вовсе не было.
— А ты почему не танцуешь? — спросила я, вспомнив, что Лёньчик страстный танцор.
— Какие танцы, товарищ Сапрыкина! — махнул он рукой.
Я машинально обернулась. Моя настоящая фамилия не должна была звучать здесь. Лёньчик, безусловно, знал это, но обуреваемый воспоминаниями, дал маху. Как всегда.
— Попросили бы Деда оставить меня.
— Где оставить? — не поняла я.
— С вами.
— А кто же обратно поведет машину?
Лёньчик оживился.
— Не надо ее вести обратно. Мне Костя сказал, там вполне машина пройдет. А им как раз требуется! У них одна грузовая есть, трофейная. И еще одна как раз подойдет.
Я всё поняла: Лёньчик оставался таким же легковером, каким я его знала. Костя бессовестно «разыграл» его.
— Подумай, Лёньчик, какая машина? Там же болото, рвы противотанковые нарыты, конь не пройдет.
— Так то конь, — со знакомой непоследовательностью возразил Лёньчик.
Вероятно, надеясь разжалобить меня, он спросил:
— А помните, как мы на Юго-Западном?
Помнила ли я? Еще бы!
Я очень хорошо помнила то зимнее утро, когда впервые увидела Лёньчика Недобежкина.
— Вам, братцы, повезло, — сказал начальник, — прислали из Москвы новую машину. Совершенно новую. Вот вы на ней и двигайтесь на передний край. И водитель есть, москвич. Словом, ступайте к начгару и шуруйте. Чтоб через час я вас тут не видел.
Мы с Тимой рысью побежали в гараж. Начгар — пожилой техник-лейтенант встретил нас преувеличенно любезно. Это мне сразу не понравилось. Лейтенант ненавидел нас за то, что мы бьем машины, не бережем машины, вообще за то, что мы на них ездим. Может быть, он хотел, чтобы они ездили на нас?
— Как же! Имею приказ. Машину — в ваше распоряжение. И водителя, москвича — тоже, — с подозрительной готовностью сообщил лейтенант.
Мы в глубоком изумлении стояли перед новёхонькой, — да, она действительно была только что из обкатки, — легковушкой.
Это была «эмка»! Популярнейшая в те годы машина, абсолютно непригодная для фронтовых дорог. Сверкая всеми своими металлическими частями и лаком, она откровенно смеялась над нами, скорбно стоящими около нее.
Но что было самое удивительное: машина не была закамуфлирована. Среди снежной зимы она прошла своим ходом от Москвы до штаба фронта...
— Вот так, — сказал начгар. — Такой уж водитель, — загадочно добавил он.
— Давайте его сюда, — мрачно сказала я.
— Недобежкина ко мне! — приказал начгар, открыв дверь в дежурку.
Из дежурки донеслись мощные раскаты хохота.
— Прекратить цирк! — рявкнул начгар.
В дверях появилась фигура. Это был маленького роста паренек, щупленький, белёсенький, с мелкими чертами лица, один из тех, кого у нас называли «недомерками». При фамилии Недобежкин это было просто ужасно. Он был одет в новенькое, с иголочки, пальто модного «москвошвеевского» покроя, франтоватую кепочку в крупных пупырышках, шею обвивал шелковый полосатый шарф. Со всем этим контрастировали огромные, не по росту, валенки, многократно подшитые, не то что б/у, но уже вполне готовые к списанию.
Весь облик необыкновенного водителя удивительно гармонировал с его машиной: модный, новенький и бесполезный.
— Добрый день! — бодро поздоровался Недобежкин.
— Здравия желаю! — подчеркнуто ответил Тима.
Начгар повернулся к нам, разводя руками: «Сами, мол, видите, каков экземпляр!»
Я молчала, прикидывая в уме, чем можно прошибить начгара, чтобы заменил машину, а заодно и водителя.
Между тем Недобежкин нежно и придирчиво оглядел свою машину и, вытащив из кармана совершенно чистую, белую портянку, принялся вытирать несуществующее пятно.
— Красавица, а? — хвастливо спросил он.
Мы молчали. Тима сосредоточенно рассматривал валенки Недобежкина.
— Сменял в дороге. Хорошие сапоги отдал. Шевровые, — радостно сообщил Недобежкин.
— Слушай, товарищ водитель! Кто это тебе всучил «эмку», а? Ты что, на массовку выехал? В Архангельское или на Клязьму? У твоей красавицы посадка какая, а? Куда она нам?
Недобежкин слушал меня, как слушает первый ученик учителя. Вдруг лицо его засветилось:
— Вот вы насчет чего! Так не сомневайтесь. Она у меня всюду пройдет. А мне ее никто не совал.
Он запнулся и объяснил:
— Мне «козлика» давали. Так он же старый, ну просто кусок урода. А я подумал: на фронт же! Надо что получше. И угнал эту.
Час от часу не легче!
— Как это «угнал»? — подавленно спросил начгар.
— Ну так. Мне же «козлика» давали, а я попутал «эмку»...
Недобежкин замолчал, сокрушенно моргая белёсыми ресницами.
— Почему вы в штатском, Недобежкин? — устало спросила я.
— Мне не положено, — весело ответил Недобежкин, — я же вольнонаёмный.
Тут Тима громко захохотал.
— Как так? — удивился начгар.
— Видите ли, товарищ, меня не хотели призывать, поскольку у меня со зрением... Вот... Я в очках работаю. — Недобежкин вытащил из кармана щегольские окуляры в роговой оправе и нацепил на свой незначительный нос.
— Ох, умора! — тихо простонал Тима.
Надо было как-то кончать весь этот ужас.
— Хорошо, Недобежкин, вы пока идите. Мы посоветуемся тут, — неопределенно сказала я.
— Подождите. Разрешите обратиться к водителю... — обернулся ко мне начгар. — Как вы проехали без камуфляжа, товарищ водитель?
Недобежкин доверчиво улыбнулся.
— А! Знаете, меня всюду заставляли. Даже в одном штабе задержали, хотели машину отнять. Еле уехал. Да разве можно такую машину белилами мазать? Нет, нет, я не дал.
Это было неслыханно!
— Здесь же фронт. Здесь стреляют... Пу-пу! — Тима показал пальцами, как показывают детям. — И сверху бомбочки падают: бззык — и спёкся!
— ...Да... — неуверенно ответил Недобежкин, — ну, я ховался...
Он «ховался»! Подумать только! Вдруг мне пришла в голову мысль. Он не был «недомерок». Наоборот, он был рослый мальчик.
— Давай без дураков. Сколько тебе лет?
Недобежкин побледнел. Все смотрели на него выжидательно, но он молчал, накрепко сжав губы. История начинала проясняться.
— Зачислим тебя как вольнонаёмного шофера. Давай аттестат: поставим на довольствие. Пока всё! — сказал Тима.
Недобежкин растерялся:
— Аттестат? Так я же не закончил.
— Чего не закончил?
— Да школу же. Я с шестого класса ушел работать. А тут война, я на шоферские подался.
Это невозможно было выдержать! Начгар хохотал какими-то всплесками, словно у него был полный рот воды. Тима визжал, как поросенок. Недобежкин не имел понятия о продовольственных аттестатах!
Мы выехали на передовую на «эмке». Мы выехали на ней, как пижоны, делая вид, что так и надо, и ничего тут нет особенного. Все мальчишки, кто только остался в городе после эвакуации, бежали за нами по заснеженным улицам, крича во все горло: «Артисты приехали! Привезли лилипутов — ура!»
Оказалось, что незадолго до войны здесь были расклеены афиши о гастролях лилипутов. Они так и не состоялись, лилипутов не увидели, но многообещающие афиши оставили неизгладимый след в душах.
Недобежкина успели обмундировать, но аттестат ему так и не выправили. Мы решили, что прокормим его на своих.
Он обращался с машиной, как с конём. Давая газ, приговаривал потихоньку: «Ходу, ходу, милая!» На объездах предостерегающе шептал: «Ти-хо!» Иногда, нагнувшись над баранкой, прислушивался к ходу и удовлетворенно откидывался на спинку, бормоча: «Так, так».