Вечером зашел ко мне Романов и рассказал, что произошло вчера на заседании историч. общества. Читал какой-то дурак о Лампрехте, которого ругал. После реферата Романов выступил в защиту Лампрехта, ссылаясь на мою статью в РМ. (1896, № 10). Герье заинтересовался узнать, чья статья, и Ром. неосторожно назвал меня (на что не имел права, так как подписано М.Г) После закрытия заседания Герье подходит к Ром. и говорит ему: «Я уже давно ищу Герш. и думал, не придет ли он сегодня сюда. Вы видите его?» Ром. ответил, что да. Тогда Герье просил его передать мне приглашение придти к нему или в пятн. веч., или в воскр. днем. Без сомнения, хочет выудить у меня реферат; но тщетно. Однако, я пойду к нему вместе с Роман. же.
Сегодня (понед. 6 час.) у меня весь день были гости: сначала Черняев врач (в прошлом году я обедал у него); он вчера приехал из земства и поселился здесь. Он кончил в этом октябре и рассказал интересные вещи о Данилевском, который был у них председателем. С ним держало 18 женщин (15 евреек в том числе кишин. Цвибель и 3 христ.). Между еврейками была некто Гурвич, которая уже 6 лет работает в московском земстве, то на эпидемии, то вольно. Чуть не накануне 1-го экзамена полиция сообщает в комиссию, что Гурвич не может держать экзаменов, так как она неблагонадежна. г. бросается в полицию, к председателю губ. зем. управы, который ее лично знает, к губернатору, – доказывает, что ей два месяца назад выдано свидетельство о благонадежности, что она жила там-то, что ее знают такие– то – ничего не помогает. Тогда Данил. сам едет к губернатору, но тоже узнает, что ей нельзя держать экз., а почему – никто не знает. Между тем начинаются экзамены. Гурвич едет раз в Петерб., едет другой – ответ тот же. Данил. телеграфирует министру, но получается категорический отказ. В то время Аничков был где-то в московском округе; Данил. добивается того, что помощник попечителя едет к Аничкову узнать, в чем дело, но тот тоже ничего не знает. Данил. решает в промежутке между экзаменами лично поехать в Петербург, но в это время дело разъясняется: полиция смешала эту Гурвич с какою-то ее однофамилицей. Все теоретические экзамены уже прошли, но Данил. назначает для нее особые комиссии, она держит по три, по четыре предмета в день и получает диплом. – В самом разгаре экзаменов полиция потребовала, чтобы все еврейки покинули Москву, но Данил. поехал к обер-полиц. и уговорил его. – Девицы на прощание отдельно снялись с Данилевским; провожали его с овациями.
52[139]
Москва, 2 января 1898 г.
Пятн., 9 час. веч.
Дорогие мои!
Вчера утром получил Вашу открытку от понед. и успокоился. У меня нет ничего нового. Третьего дня я решил было встретить новый год у себя в комнате, но после 9 час. мне стало скучно и около 10 я пошел к Гольденв., где тоже было очень скучно. Я уж был рад, когда часы пробили 12; пили шампанское, и m-me Гольденв. предложила тост за Вас, мамаша (они знали, что я в последние дни очень беспокоился о Вас). Вчера я никаких визитов не делал (накануне разослал 9 визитных карточек), а вечером пошел к Щепкиным. Нынче приходили Фабрикант, Вормс и младший Щепкин. Вот новость: по ходатайству Серг. Александр. теперь в Петерб. рассматривается проект о выселении из Москвы евреев фельдшеров, фармацевтов и, говорят, также всех купцов, не исключая и первогильдейных; этому проекту очень сочувствует лично мин. вн. д. Горемыкин. Ничего нет невероятного, что в конце концов выселят и окончивших университет.
Моя статья о Ларре вероятно пойдет, если редактор не испугается; Мануйлов считает ее возможной.
Насчет «Трудовой помощи» – вот прелестный эпизод. Этот журнал издается под ближайшим наблюдением и по инициативе молодой государыни. Когда он только основывался, Янжул был приглашен в сотрудники и обещал дать статью для первого №. Действительно, он прислал статью «О попрошайничестве в России». Статья была набрана, Янжулу прислали корректуру и только перед самым печатанием там прочли статью. Оказалось, что Янжул развивает в ней ту мысль, что в России есть три попрошайничающих сословия: дворяне (клянчут субсидий и проч.), купцы (просят покровительственных пошлин) и нищие. Прелестно, не правда ли? Ему предложили изменить статью, но он написал им очень грубое письмо, наотрез отказался менять что-либо и отдал статью в книжки «Недели», где она и появится в январе, если только цензура разрешит ее.
53[140]
Субб. 3 янв. 1898 г.
11 час. веч.
Сегодня до 4 занимался; в это время пришел Моравский со своим мальчиком и потащил меня к себе обедать. По дороге встретил старика Щепкина, который сказал, что дочь больна. В 7 час. от Моравского зашел к Щепк. Там просидел с час.
Понед. 11 ч. утра. В 10 час. я вышел погулять, пока уберут комнату, и, сойдя вниз, нашел у швейцара ваше письмо, которое и прочитал на ходу, на Пречистенском бульваре. День чудный; ослепительно яркое солнце и градусов 12–14 мороза; у меня окоченела рука, державшая письмо.
Третьего дня Щепк. сказал мне. что завтра (т. е. вчера, в воскресенье) у них хотел быть к завтраку Забелин, и я решил тоже прийти, чтобы познакомиться с ним. Пришел я в 1¼ и уже застал его; он просидел до 3. Это ветеран русской истории, много и хорошо поработавший в ней. Ему 77 лет, но он еще крепок и занимается ежедневно до 2–3 час. ночи; пишет теперь Историю Москвы. Он много и с большим юмором рассказывал о своих покупках для Историч. музея (которым он управляет), о том, как он принимал от Семирадского его большие две картины, что теперь в Истор. муз., и пять часов рубился с ним, доказывая, что «эта лошадь – деревянная» и что шатер, покрытый войлоком верблюжьего цвета – ни дать ни взять берег глиняный, и как Сем. выходил из себя и ни за что не согласился исправить; потом, как он в 30-х годах ходил на Смоленский рынок, где продавались тогда старые книги, с четвертаком в кармане, и покупал «все больше альманахи: книжки маленькие, копеек 20–30 дашь». «Я свое образование получил на Смоленском; придешь и начнешь рассматривать книги, вот и знаешь, что есть такая книга. В библиотеке книги стоят на полках – ничего не увидишь, а здесь лежат рядышком, ну и смотришь. Я своими знаниями Евг. Фед. Корша поражал, а тот собаку съел в библиографии». – Забел. из крестьян, кончил городское училище, и только, а теперь доктор русской истории honoris causa киев, и моек. унив. Он очень умен и образован, хотя не знает ни одного иностр. языка. Любимое его слово – «глядите»; так он большей частью начинает свой ответ, если спросить его.
10½ веч. После обеда я зашел к Ник. Сперанскому и недолго посидел; получил от него в подарок отличную книгу – III (первый вышедший в свет.) т. Соч. Тихонравова, изд. Сабашниковых, в редактировании которой Сперанский принимал участие.
Сейчас заходил Вормс. Он вчера на журфиксе у Муромцева видел Дерюжинского (редактора Журн. Мин. Юстиции) и тот рассказывал, что самый вероятный кандидат в мин. нар. просв. – Петров, товар. мин. путей сообщения, инженер, бывший председателем комиссии по технич. образованию; его кандидатура стоит в связи именно с намерением правительства двинуть вперед техническое образование.
В четверг заседание истор. – юридич. комиссии, а в пятницу, вероятно, пойду на журфикс к Герье.
Вторн., 11 час. веч. Нынче все еще исправлял корректуру Мейера, только много мешали. Часов в 12 пришел Романов и сидел с час, в 4 пришел Шура Гольденв., но мы скоро ушли, так как мне надо было идти обедать, в 6 пришел Черняев, а как только он ушел, пришла его старшая сестра. Это очень интересная девушка; она уже немолода (за 30), была толстовкой, несколько лет прожила в толстовской общине, потом была сельской учительницей; теперь занимается литературным трудом: написала в прошлом году книжку «Австралия» для «Посредника» – и в один год разошлось издание в 10 тысяч экз. Теперь пишет Африку. Она очень симпатична. Просидела она у меня больше двух часов; в начале 10-го часа пошел я ее проводить, а потом зашел к Гольденв., так как Шура сказал мне, что нынче после обеда будут делать операцию Map. Бор.: она недавно страшным образом обожгла себе обе руки, и сегодня ей срезали пузыри. Сейчас вернулся домой. Обещал Черняевой нанести ей визит в субботу. На пятницу назначено заседание историч. группы ком. дом. чтения (сегодня получил повестку), так что едва ли пойду к Герье.
54[141]
Воскр. 25 января 1898 г.
11 час. утра.
Сейчас приходил Булгаков, принес свои «Рынки»; они вчера выпущены цензурой и за ночь ему сброшюровали 3 экз. – один отдал жене, другой мне, третий Михайловскому. Дрожит, как в лихорадке. У него, кажется, голова кружится от избытка удач. Сегодня обедаю у него. Нынче опять морозно. В 1 ч. пойду к Виноградову.
Вторн., 10¼ ч. веч. Сейчас снес к ящику газету и открытку, но ящик был так полон, что кончик открытки остался наруже; пожалуй, кто-нибудь вытащит.
Вчера весь день читал – можете себе представить – Пушкина. Мне пришла в голову такая странная мысль: определить роль зрения, слуха, обоняния, осязания и вкуса в творчестве Пушкина, т. е. физиологическую подкладку поэтического творчества вообще. Открываются любопытные вещи: вкусовые ощущения игнорируются почти совершенно (даже там, где поэт подходит к ним вплотную) так, в Кавк. плен.:
И путник, брошенный ко дну,
Глотает мутную волну…
Даже здесь вкусовое впечатление заменено зрительным; осязание иногда отмечается, но самыми грубыми, элементарными чертами (Под влажной буркой, в сакле дымной…); обоняние очень тупо. Главную роль играют зрение и слух, но последний сильно уступает первому. Иногда поэт совсем забывает отметить звуковой элемент – действие происходит как бы в беззвучном пространстве (чего ведь в действительности никогда не бывает) – напр., в стих. Кавказ. Там же, где он отмечает звуки, это делается несколькими крупными штрихами, и