О вечере, который я провел у Некрасовой, я охотно написал бы вам подробно, если бы это было возможно. Оба мы до мельчайших мелочей знаем обстановку и жизнь Герцена, Огарёва и пр., и именно таких мелочей она рассказала мне множество, а для вас это будет неинтересно.
69[160]
Москва, 7 февр. 1900 г.
Понед., 6½ ч. веч.
Вчера утром получил ответ от Огарёвой, очень любезный; поэтому я решил, не откладывая в долгий ящик, на этих же днях съездить к ней. Это не очень далеко. Посмотрите на карте железнодорожный путь от Москвы на Казань: Москва – Рязань – Троицк – Саранск. Поеду, может быть, послезавтра; в Саранске останусь, смотря по надобности, день, два или больше. Беру у младшего Сабашникова его шубу, которая точно на меня шита, и валенки. Денег у меня достаточно: 50 руб.; думаю истратить не больше 25. Поеду во 2-м классе, потому что стоят порядочные морозы (утром до 24°).
Все эти дни переводил не больше, как по две страницы, да и то не каждый день. Много времени потратил на поиски лондонского издания Огарёва, и все без успеха. Авось найдется у старухи. У Некрасовой есть (я вчера вечером еще раз был у нее), но она ни за что не хочет дать.
Нынче я обратился к управляющему университетской библиотеки, известному библиографу Д. Д. Языкову. Длинный, тощий, голову держит вперед, лицо – узкий костяк, обтянутый желтой кожей, сильно развитые челюсти, на носу золотые очки. Вот изумительный человек! Коротко сказать – по отношению к русской печатной бумаге он знает все. «Огарёв? Как же, как же. Он у меня в тетради 1877 года. Видите ли? Пока писатель жив, за ним трудно следить; но как только он умер, он всецело становится моим достоянием; как же, как же. У меня для каждого заведена тетрадка под годом его смерти; страницы перегнуты пополам – слева, что он писал, справа – что о нем». Завтра эта тетрадь будет у меня в руках, и я жду от нее многого. Человек имел терпение всю книжку стихотворений Огарева разметить, в каком журнале, годе, нумере и на какой странице появилось каждое стихотворение. И так с каждым писателем!
На «Журнал для всех» я подписался. Рус. Вед. не посылаю, потому что в них решительно ничего нет. Здесь говорят, будто русское правительство ссудило английскому 60 милл. руб. и взамен получило право занять Кушку. Завтра ждут студенческих беспорядков – вероятно, вздор.
Я из Саранска, конечно, буду писать вам, а вы пишите сюда; только в самый час получения этого письма напишите бессодержательную (только насчет здоровья) открытку в Саранск, Пенз. губ., мне, до востребования, на случай, если я поеду не в среду, а на не сколько дней позже.
Крепко целую вас и Сашку и остаюсь любящий вас М.Г.
Сию секунду, когда хотел заклеить конверт, подали телеграмму от Милюкова: «Присылайте немедленно, пойдет марте». Это насчет моей находки. Я очень рад. Это мне облегчит доступ к материалам о Герцене, которые находятся у сына и пр. Сегодня напишу предисловие и завтра пошлю его. Но вот вопрос: статья была в трех нумерах журнала; надо ли списать ее здесь и послать им, или они сами могут там взять в Публичн. библиотеке эти нумера и прямо с них печатать? Думаю, что надо списать здесь. Завтра засажу, по возможности, трех барышень сразу, чтобы в два дня сделали. Это на пару дней задержит меня здесь. Первый блин – соловьем! Небось, обрадовались! Находку эту я сделал теоретически, летом в Одессе. Просматривая твой, Бума, 3-ий том Пассек, стр. 214 и конец 208, я тогда же подумал, что шесть точек должны обозначать «Неделя»; спрашивал Неделю в Одеск. Публ. библ. – ее там не оказалось. Здесь нашел.
70[161]
Москва, 15 февр., 1900 г.
Вторн., 9 ч. веч.
Дорогие мои!
Вот два дня опять почти ничего не делал. Вчера у меня полдня отняло путешествие к М. Боровской. В 4 часа вернулся домой очень усталый; пообедал, потом читал до 8 час; тогда отправился на заседание к Лепешкиной. Здесь застал уже всех в сборе; из «генералов» был один Ключевский, затем пять человек молодежи.
Рассказать о самом заседании не стоит. Нелепый первоначальный план распался от первых десяти слов Ключевского. Теперь план отличный, но трудно исполнимый. Что сделалось с Ключ., что заставило его пойти в салон барыни и в течение четырех часов рассуждать об «истории женщины» – для меня загадка.
Истинное наслаждение было видеть его необыкновенно подвижное, хитрое лицо; в каждом слове сквозит тонкий, острый ум, с величайшим «себе на уме». Я в первый раз видел его так близко. «Заседание» продолжалось до 12½, причем пили чай; затем хозяйка пригласила в столовую, где роскошно был сервирован обильный ужин. Разошлись мы в 1½ ночи. Я обещал организовать первый выпуск (Восток, Греция, Рим, принятие христианства), что и сделаю, – т. е. подберу сотрудников и составлю с ними план; сам писать не буду.
Сегодня до завтрака читал, затем отправился в Унив. библ., где Языков обещал принести мне новые материалы; часа полтора я списывал их, затем собрался уходить. Тут встретил Вормса и Новгородцева, натурально поболтали.
С Вормсом вместе и ушли; на улице тепло, снег темно-серый, разрыхленный, народа много – масленица. Зашли к Мюру и Мерилизу; мне нужен был галстух для стоячего воротника; купил за 65 коп. Оттуда к Суворину; Вормс покупал книги, а я получил по комиссионной квитанции за Нибура 9 руб. и тоже купил книжку за 1 р. (Батюшков, Критич. очерки); рядом в газетной лавке я купил № Бессарабца, из которого узнал, что Губернская улица на днях переименована в Пушкинскую. Дальше пошли по Кузнецкому – там есть старьевщик, торгующий картинами. Тут еще постояли, и Вормс ушел, а я продолжал рассматривать портреты. Разорился совсем: купил редкостный портрет Гоголя и 18 других за 1 р. 55 коп. – Отсюда отправился в книжн. магазин «Труд» тоже получить за Нибура – получил 6 р. 65 коп. – Нибур дал мне уже 74 руб.
В 4 вернулся домой и читал Батюшкова.
Завтра пошлю 3 №№ Verzeichniss, В. Восп. и автобиографию Кохановской (купил у букиниста за 40 коп.). Я читал ее еще в Рус. Обозр. – чудесная вещь; если бы была написана несколько более сжато, то была бы один из перлов нашей литературы.
71[162]
Саранск, вокзал, кажется, 22 февр. 1900 г.
1 ч. ночи, вторник.
Дорогие мои!
Что вам много рассказывать? Увожу несколько сот писем 40-х и 50-х годов – одного Огарёва фунта два, затем Грановского, Герцена, Некрасова, Кавелина, Чаадаева, Варнгаген фон Энзе и пр. – все из Акшена, где провел двое суток, разбирая тысячи писем. Поймете ли мое настроение? Вернулся из Акшена только сегодня в седьмом часу вечера, до сих пор сидел у Огарёвой. Теперь еду в Москву. В Акшене сидел на огарёвских стульях, ел с огарёвских тарелок, и весь был охвачен атмосферой тех времен. Этого не заменят никакие книги, никакое размышление. Вообще увожу чудесные впечатления (и расстроенный желудок). Главное – увожу письма.
72[163]
Москва, 25 февраля 1900 г.
Пятн., 3 ч дня.
Дорогие мои!
Итак, я начинаю мое повествование. Сохраните, пожалуйста, эти письма – они будут мне нужны.
Выехал я из Москвы, как вы знаете, 17-го, 11½ ч. ночи; в Саранск приехал на другой день, в пятницу, тоже около 12 ч. ночи. Еще в вагоне оказался лесопромышленник, хорошо знающий Саранск; он и посоветовал мне остановиться в гостинице Полякова, в доме Умновых на Московской улице. Вокзал – в полуверсте от города. Договоривши извозчика, я поехал по какому-то пустынному оврагу; темно, ни зги не видно, еду и думаю, не ограбит ли? Но вот показались тусклые фонари, далеко друг от друга, – въехали в «город». Через четверть часа санки остановились перед двухэтажным белым домом. Я велел извозчику нести за собою вещи, взошел на второй этаж и принялся звонить. Наконец, дверь отпер нам молодец, одетый по-городскому, но босой. Стал он мне показывать комнаты скверные, подешевле, но я попросил получше. Тогда он ввел меня в очень хорошую, высокую комнату, с зеркалом, мраморным умывальником и пр. Этот номер я и взял за 1р. в сутки. Молодец оказался самим хозяином гостиницы. Я тотчас лег спать; постельные принадлежности я привез с собою, т. е. простыню, маленькую подушечку и плед. Утром напился чая и читал до 11½; тогда послал работника с записочкой к Огарёвой. Ее не оказалось дома; я из окна рассматривал улицу. В 2 часа пошел в клуб, где сносно пообедал; затем принялся пить чай, но тут пришли сказать, что Огарёва просит меня к себе. Я оделся и пошел – это поблизости.
В небольшой комнате, больше похожей на крестьянскую хату – стены из бревен без штукатурки и обоев, потолок низок – поднялась мне навстречу невысокая, сгорбленная, чистая старушка. Благодаря ли старческому горбу, но лицо ее опущено вниз, и когда она подняла глаза, это был как бы взгляд исподлобья. Исподлобья, впрочем, смотрит она и на всех почти карточках молодых своих лет. Глаза большие, должно быть были красивы, теперь белок красноватый; белые красивые волосы, на которые надета черная кружевная косынка, сползающая вниз. Лицо умное, без добродушия; яснее всего выражена на нем сдержанность, может быть, осторожность. Во время разговора она не дает себя вся, а размышляет о том, что говорит, и часто прислушивается к тому, что в соседней комнате делают дети, – даже когда увлечется рассказом. Голос старческий, дребезжащий; довольно сильно глуха. Она – дочь декабриста Тучкова, одного из благороднейших людей крепостного времени (1800–1878), брата московск. ген. – губерн. 60-х годов[164]. Она родилась в 1829 г. и, кажется, в 1854 вышла замуж за Огарёва, в 1856 г. уехала с ним за границу, в Лондон; они жили в доме Герцена, и уже через год она стала жить с Герценом, а Огарёв продолжал жить с ними же. От Герцена у нее было трое детей. Старшая дочь, Лиза, лет 16 отравилась, младшие двое – близнецы – оба умерли в 1864 г. С Герценом она жила до его смерти, в 1870 г. После этого, потеряв и всех детей, она еще 7 лет прожила то в Италии, то в Швейцарии, и в 1877 г. ей выхлопотали разрешение вернуться в Россию, к родителям, которые еще оба были живы. Она поселилась у отца, в Яхонтове, Пензенск. губ. Сначала умер отец, затем, всего лет 6 назад, мать, урожденн