Ехал с приключениями. Но надо начать со вчерашнего дня. Вчера часам к 5 прояснилось (а то все шел дождь), и мы с младшим Щепк. поехали в таратайке; из-за дурной погоды я видел мало, и он хотел показать мне интересные места. Проехали две деревни, потом заехали в Авдотьино, где жил и умер Новиков; там я видел каменные избы, весьма нелепого свойства, которые он более ста лет назад построил, желая облагодетельствовать крестьян. Вернувшись домой, мы застали гостя – местного земского начальника. Да, еще по дороге встретили мы одну московскую барышню, знакомую Щепк. и мою; она гостит летом в соседней усадьбе, у Пушкина (внука поэта) и часто бывает у них. Мы ее прихватили и привезли с собой. Часов в 9 я пошел провожать ее; разговор за ужином и чаем затянулся до 11½. Земский ночевал со мною во флигеле, и мы, уйдя туда, еще разговаривали до 1 ч. Сегодня я встал в 8; сидели за чаем до 11, и в 11 я уехал. Я должен был еще заехать к Пушкиным за этой барышней, которая просила довести ее до Бронниц. Тут видел усадьбу Пушкиных. Как известно, жена поэта после его смерти вышла замуж за Ланского; так вот это и есть имение Ланского, которое перешло к старшему сыну поэта, а затем к этому молодому Пушкину. Усадьба великолепная, с чудесным парком и яблочным садом. Видел и жену П., молодую, очень симпатичную женщину. Ну, значит, поехали мы, а вскоре пошел дождик. Я, хотя и был в непромокайке (мекинтош по-здешнему), но промок, особенно ноги промочил. Дорога испорчена дождями, ехали 20 верст более 2 часов. Доехав до Бронниц, барышня предлагала поехать к ним (она тут у дяди на даче), переодеться и чаю напиться. Но я не пожелал, а отправился в шорную лавку Мелкова, где нашел вашу открытку от 9-го; тут надел чистые чулки и пошел в клуб, где выпил большую рюмку водки и стакан горячего чая, так что сразу согрелся. На стене увидел, к своему удивлению, хорошую копию Рембрандта (портрет его), спросил полового насчет того, не продадут ли, тот побежал за хозяином, пришел хозяин и запросил 5 руб.; я предложил 3. Значит, не купил. До поезда оставалось еще час с лишним, а от города до вокзала 10 верст, т. е. час езды. Поехал, еще немного дождик мочил, но приехал вовремя; в 5 час. 5 мин. был в Москве.
Итак, я прожил у Щ. ровно неделю; перевел свыше двух листов и узнал миллион новых вещей. Жаль, что не записывал на месте – теперь всего не припомнишь; одного того, что рассказали вчера вечером Щ-ы и земский хватило бы на целую книгу. В общем впечатление ошеломляющее; я разумею жизнь крестьян. Многое, вероятно, объясняется близостью Москвы, но в общем ужасно.
В деревне Щ-х, Алексеевском, ситценабивная фабрика Мамонова, где работает до 200 чел. – и двухэтажный кабак. Пьянство повальное. Баба хочет идти на поденщину к Щ., а муж не пускает ее: давай на полбутылки, тогда пущу. Полбутылки – 27 коп., а она получает за день 25. Один пьяный мужик стал требовать с жены на полбутылки, та не давала. Тогда он схватил грудного ребенка за ногу и говорит: расшибу о печку. Однако бросил ребенка, но уперся плечом в стену и выворотил угол избы: На тебе, теперь будешь мерзнуть зимой. Другой, при таком же случае отнес своего ребенка в кабак и говорит целовальнику: Давай бутылку, возьми Ваську; жена, небось, придет, выкупит (кабатчик, однако, отказался). Есть в Алексеевском горький пьяница по прозванию Токала, бездомный и бесприютный, спит в канаве, – наносит дров на фабрике, его накормят. Живет для рюмки. Когда кабатчику нужно мясо, он посылает за ним Токалу в Бронницы – 20 верст туда и 20 назад с полпудом мяса, конечно, пешком, и за это Токала получает рюмку авансом, рюмку у мясника в Бронн., и рюмку по возвращении. По Алекс. нельзя пройти, чтобы не услышать ни за что, ни про что: Барин, позвольте на баночку! (т. е. на шкалик). Бабы воют. При мне одна баба рассказала г-же Щ. новую выдумку кабатчика. Он стал выдавать более солидным своим клиентам книжки для забора водки. Книжку эту клиент может передавать кому угодно для забора рюмки, полбутылки и т. д., но за деньги отвечает он лично; зато он получает с кабатчика по 10 коп. с рубля забора по его книжке. Настоящее комиссионерство. Народ покупает себе калоши, но калоши стоят под образами, и их надевают только для прогулки в сухую погоду.
Недавно в соседнем селе была ярмарка: бабы и девки побежали покупать себе зонтики и, вернувшись, прогуливались под зонтиками, а, когда пошел дождь, закрыли зонтики, чтобы не испортились, и подняли сзади подолы юбок на голову. Были недавно смотрины; пришел жених, красивый парень, разряженный с иголочки. И когда, по обычаю, их оставили вдвоем, жених спросил невесту: Ну что ж, нравлюсь я вам? На что она ответила: Если все, что на вас, ваше, то нравитесь (большею частью эта одежда действительно прокатная). Больше ее, очевидно, ничего не интересовало – только платье. При мне же баба жаловалась, что муж – пьяница, бьет ее смертным боем и пр., а на вопросы объяснила, что когда ей надо было венчаться – уже были куплены все припасы для свадьбы, когда ее родителям сказали, что ее жених негодяй, мать хотела расстроить свадьбу, но отец сказал: С ума сошла, что ли. Хлебов напекли, ветчины да водки, может, на 15 рублей купили, а ты – не хочу. – Так и сыграли свадьбу. – Мамонов со своей фабрикой высасывает последние соки. Денег он почти совсем не платит – все продуктами; случалось, у тех же Щепк. купит рожь по 80 коп., а с рабочими рассчитывается ею по 1 р. 20 к. Это противозаконно и потому делается устно, без книжек. Он теперь очень богат, а сам из алексеевских мужиков. Их было два брата, и этот (младший) забрал фабрику в свои руки. Брат сам рассказывал, как это сделалось. – Говорит он мне тогда: поклонись мне в ноги, сейчас с тобою всю власть поделю, хозяином сделаю. – Брат не захотел кланяться и остался нищим. Теперь его сыновья работают у дяди на фабрике, как все. Знакомый Щепк. и мой, коломенский санитарный врач, однажды, в одной дальней деревне разговорился с какой-то богатой бабой насчет М-ва. – Она говорит: первый он в деревне душегуб, чтоб ему помереть без причастия, и пр. – Он и спрашивает: вы что ж, знаете его? – Как не знать! Он мой отец. – А сам М-в рассказывал приказчику Щ-ных, как он выпросил у старшего фабричного инспектора отмену штрафа, наложенного на него младшим инспектором: Пришел я и в дверях бух на колени: смилуйся, ваше благородие, защити, обижают меня. В нашем положении, сами знаете, иначе нельзя. Не встану, говорю, пока не помилуете, а сам ползу к нему на карачках. Ну, и простил. – Вся деревня провоняла краской, люди болеют от нее, все грязные воды спускают в единственную речку Северку.
Насчет попов земский начальник рассказал два анекдота, случившихся при нем. Экзаменует он в церковно-приходской школе; спрашивает ученика, как надо праздновать праздник; ответ: пойти в церковь и дать на содержание причта. – В одной богатой деревне мужики захотели ради благолепия нанять дьякона (у них был только священник и псаломщик); так как это сократило бы доходы священника, то поп воспротивился: Внесите 7 тысяч на содержание причта, тогда похлопочу. Мужики обратились в консисторию; та запросила попа насчет доходности, и он отписал, что, дескать, приход и без дьякона плох, за венчание дают 3 руб. (а в действительности такса была 10), за крещение 30 коп. (вместо рубля) и пр. – Тем не менее, дьякона прислали; а мужики тайно от попа получили в консистории копию его донесения. И вот при первой же свадьбе ему, вместо обычных 10 руб., дают 3. Он возопил, а они ему: Нет уж, батюшка, вы сами написали – вот и копия. А тебе дьякон на 7 руб. – Так они его года два морили.
И все в таком роде. Щепкины рисуют картину невероятной лени мужиков. Старик объясняет это тем, что при крепостном праве труд был принудительный, затем внешнее принуждение исчезло, а внутреннего побуждения к труду, даваемого культурой, нет.
Очень сильно на меня подействовали эти рассказы.
Это я пишу уже в 9 час. вечера. Напившись чая, пошел я на квартиру Щепкиных узнать, нет ли для меня писем, а также купить перьев. Нашел там письмо от Бузескула. А тут по приезде нашел ваше письмо от 1-го. Ты спрашиваешь, Бума, о Потёмкине и издании сборника в пользу евреев! Именно об этом я и писал недавно Бузескулу (и через него Овсянико-Куликовскому), и теперь он отвечает. Потёмкина я довольно хорошо знаю лично. Он окончил несколько позднее меня и сразу занялся, – как ни странно, – еврейской историей. Издание, без сомнения, состоится, и сборник будет не хуже всех других таких же сборников. Так и скажи Сакеру: пусть безбоязненно присылают. Янжул, Мельшин, Короленко, Бальмонт, Лохвицкая и др. уже прислали статьи и стихи, затем обещали Чупров, Ковалевский и мн. др. Бузескул тоже пришлет. Овс. – Куликовскому он написал об этом в Париж. Старик Щепкин, которого я тоже просил, отговаривается недосугом. Кроме них, я взялся достать статьи еще от Виноградова и др.
75[167]
Москва, 21 окт. 1900 г.
Субб.; 5½ час. веч.
Итак, продолжаю. Еще из Петерб. я писал вам, что видел в Союзе писателей. С любопытством рассматривал Михайловского, Мамина, Бориса Глинского и др. На другой день в 10 час. тоже пришел ко мне Элиашев и мы поехали в Эрмитаж; ходили там до изнеможения, и около 3 поехали к нему; там закусили. От них я к 5 час. пошел к Фальборку обедать. Обедали с ним и женой Чарнолусского (сам Ч. в Крыму – отдыхает); она симпатичная. И Фальборк у себя дома симпатичен. От них вернулся в гостиницу, пил чай, читал и рано лег спать. В понед. утром я отправился в контору О. Н. Поповой и виделся с ее управляющим. Это красивый, ловкий господин, очень недавно, говорят, забравший в руки Попову и все ее дело; он инженер, имел водочный завод. Не хочется излагать весь наш разговор, а характерно. Говорил я с ним насчет предпринятого Поповой издания стих. Огарёва. Спрашиваю: кто же редактирует? – Какой-то учитель русского языка в кадетском корпусе, Переселенков. Я предлагаю безвозмездно свои услуги по редактированию. Говорит – очень рады, позвольте заехать к вам с Переселенковым. Назначил ему 8 час. вечера. Оттуда пошел в Публ. Библ., по уговору с Браудо. Действительно, он проводил меня в рукописное отделение и познакомил с хранителем Бычковым (сын покойного академика). Я часа два читал письма к Краевскому, нашел очень интересную вещь и выписал, затем пошел к Браудо и от него получил рукописную биографию Бакунина, которую тщетно силился читать – так она неразборчива. Затем поговорил с ним, и он обещал постараться, чтобы Библ. выслала лондонское издание стих. Огарева для меня в Румянц. музей на некоторое время. Из Библ. пошел обедать; после обеда зашел в ред. Мира Божьего и отнес привезенную из Москвы рецензию о Печерине. Тут Богданович начал говорить, что вот я готовлю такую интересную работу, отчего бы мне не напечатать ее у них. Я сказал, что могу печатать у них некоторые документы, которые не войдут в мою работу, и обещал прислать что-нибудь для декабрьской книжки. Они справедливо обиделись, очевидно, что компиляцию я им предлагаю, а хорошие статьи отдаю в В. Е. Но что же делать, если