тал новую повесть Горького в № 11 Жизни – хорошо. Теперь выпью стакан горячего молока и съем хлеба с маслом. Недавно я купил ¼ ф. семги и отличную испанскую луковицу, каковые и сожрал весьма быстро. – Завтра день такой же.
Нынче получил оттиски своей статьи из М.Б. – 25 штук.
Погода отчаянная: тепло, как весною, снег тает, всюду лужи, небо без солнца уже три месяца.
Вчера получил от Михаила Бинштока составленный им сборник «Русская Лира. Сборник произведений художественной лирики». В этих словах по крайней мере две глупости, ибо что такое «произведения лирики», и какая еще бывает лирика, кроме художественной? Внешность издания – выше всякой похвалы, просто чудесно. Составлен он, по-моему, не совсем хорошо, но имеет достоинства.
Да, в последней книжке М.Б. – еще две моих рецензии, подписаны М.Г.
В среду я нечаянно попал на Тину ди Лоренце, шла Андриенна Лекуврер: старик Гольденв. принес редакционный билет, и они прислали его мне. Сидел в 5 ряду кресел, что было не очень приятно, хотя и весьма удобно. Тина лицом была бы божественна, если бы не нос; сложена, как едва ли лучше была сложена Елена, голос – музыка, и в довершение – очень большой сценический талант. Пьеса из рук вон плоха.
Чудесный был тогда концерт Шаляпина, а 17-го опять его концерт, и я опять иду. Этого пенья в жизни немного наслушаешься.
Крепко целую вас и детей и остаюсь любящий вас М.Г.
79[172]
Москва, 23 дек. 1900 г.
Суббота, 1½ ч. дня.
Дорогие мои!
За два дня не мог выбрать времени, чтобы написать вам, как следует; наконец, хотел вчера или сегодня утром написать хоть открытку, и того не успел, а все по пустякам. Третьего дня я перестал переводить, решил немного отдохнуть. Вчера с утра читал, потом пришел старший Сабашников поговорить о деле, потом я пообедал, потом пошел к Виноградову, а как вернулся домой, тотчас пришел Коля Гольденв., а за ним Беневоленский. Коля скоро ушел, Бенев. сидел до 9½, а когда он собрался уходить, я предложил поехать с ним к нему. Это милейший и очень интересный человек: умный, тонкий, нервный, влюбленный в «красоту», в символизм, в стихи.
Сын попа, живет в церковном доме на окраине Москвы, а сам modern до конца ногтей: курчавая белокурая голова, блестящие глаза, очень одухотворенное нервное лицо, тонкие усы. Они люди состоятельные, но он набрал много уроков в гимназии (он историк), много зарабатывает и тратит: 50 р. в месяц на извозчиков, остальное на нем., франц., англ. и русск. книги – все больше стихи, ницшеанскую литературу и пр. Ему 25 лет; ловок, изящен и быстр в движениях; умен, но в голове сумбур, читает необыкновенно быстро и, кажется, редко дочитывает книгу до конца. Все его предки – попы, дед – поп был масон, друг Лопухина. Он уже давно просит побывать у него, но я все не собрался. Так вот поехали к нему. Это очень далеко – за Яузой; церковный двор, старинные, деревянные, падающие домишки причта; их дом приличный, хотя низко. У него комната совсем отдельно рядом с типичной поповской столовой. В его комнате поразительна смесь поповского духа, мертвой, истинно русской сельской тишины – и высшей умственной и эстетической жизни: масса книг – das Allermodernste, всех изящных литератур Европы, прелестные гравюры, горы писем и бумаг на прадедовском столе, покрытом клеенкой, все в ужасном беспорядке, везде окурки. И главное – эта охватывающая все существо тишина, мир; всем существом чувствуешь, что здесь нет и не может быть никаких тревожных звуков, – раздайся сейчас звук дверного колокольчика, и, кажется, вздрогнул бы от страха. И вот в этой удивительной обстановке мы сидели до 1[173]/ ночи, и невольно говорили тихо. Его семья уже спала, но они все равно не услыхали бы – он запер все двери. Заботливая мать приготовила ему чайник с чаем – в печке. Он принес его, принес масло, сыр и хлеб, раскупорил полбутылки настоящего шартреза. Я пересмотрел все его книги и картины. У него есть чудная копия «Джоконды» Леонардо да Винчи; я смотрел и смотрел, и до сих пор вижу ее. От этой массы впечатлений я ужасно устал. В 1½ уехал от него на извозчике и ехал 45 минут.
80[174]
Москва, 31 января 1901 г.
Среда, 9 ч. утра.
Вчера я перешел в рукописное отделение – и нашел два высокозамечательных письма Герцена, 1855 и 1857 гг., которые на днях же пошлю в Рус. Стар., потому что в другом журнале цензура не пропустит их. Вероятно, найдется еще немало важных вещей. В последние дни я нашел в старинных журналах анонимную статью Герцена, первые 4 стихотв. Некрасова, которому было 16 и 17 лет, и пр. Все это неизвестно, все напечатано.
Вчера вечером я, по обыкновению, диктовал с 6 до 8, а в самом начале 9-го (все мои знакомые знают, что я освобождаюсь в 8) пришли сначала Саша с женою, а тотчас вслед за ними Ольга Андр., привезшая масло и огромную банку хорошего – но вишневого варенья. Все они просидели до 10½, когда мы пошли проводить Ольгу А. Она просила всем вам сердечно кланяться. Она очень мила, очень умна и отлично рассказывает; она много говорила и это было прелесть как хорошо. Вот напишу вам самое интересное.
Ее мать была урожденная Якобий, сестра психиатра, известного художника и, наконец, бывшего проф. Харьк. ун., гигиениста. О психиатре я и раньше много слышал, и о нем-то она рассказывала вчера.
4½ ч. дня. Охти мне! Ольга Андр. хочет сегодня на «Тангейзера», и уж, конечно, приходится идти с нею. А я бы охотно посидел дома. Сейчас от нее. Обед уже принесен, сейчас его разогреют; пообедаю, прилягу, а диктовать буду только до 7½.
Сегодня нашел писанный собственноручно Огарёвым план «политехнической» школы для крестьян, которую он думает устроить у себя – страшно интересный, но в России его невозможно напечатать.
Итак, Якобий в 1863 году, будучи лет 17 и будучи юнкером, передался на сторону поляков (во время польского восстания) и сражался против русских войск. Когда восстание было подавлено, он бежал за границу, и прожил там почти 30 лет, из них около 20 в Париже. Лугинин, у которого я был в октябре, рассказывал мне, как незадолго до смерти Герцен в Женеве при нем вел все переговоры с Якобием, Жуковским, Серно-Соловьевичем о совместном возобновлении «Колокола». В Париже Якобий изучил медицину и там же женился (на Зайцевой). Он написал по франц. книгу о вырождении, благодаря бракам в тесной среде, царских династий, начиная с фараонов, и обратил ею на себя большое внимание в ученом мире. Лет 12 назад ему было разрешено вернуться в Россию; теперь он заведует орловской земской психиатрич. больницей. Ему около 60 лет. Он, по ее словам (мне еще много рассказывала о нем Екат. Андр.), удивительно умен и остроумен, и необыкновенно пылок, так что в страстном споре доходит до лжи. Этой весною в Воронеже на земском собрании (он там гласный) шла речь о том, выгодно ли устроить земледельческую ферму при психиатрической больнице. Баженов указал на пример одной западно-европейской частной лечебницы, хозяин которой благодаря своему огороду нажил хорошие деньги. – Вскакивает Якобий и говорит: Но вы забываете, что он был посажен в тюрьму за долги. – Баженов отвечает: Вы забыли, он был посажен в тюрьму по политическому делу. Якобий опять вскакивает и восклицает: Да! ведь это правда.
Так вот, этот Якобий последней весною, заехал из Воронежа на день к Перелешиным в деревню и рассказал следующий эпизод. Дело было много лет назад. Философ Лесевич был тогда в ссылке, и там, в Азии, заехал в какой-то буддийский монастырь (он изучал буддизм). Монахи оказали ему настолько радушный прием, что он был тронут и, уезжая, спросил, чем он может отблагодарить их. Они просили, если у него будет случай, достать и прислать им 1) воды из священной реки Ганга, 2) листьев с какого-то священного дуба в Индии. И вот Лес. пишет в Париж Лаврову и Якобию – не можете ли достать. Начинаются долгие хлопоты (при этом Якобий прибавляет: вы знаете, для атеиста нет ничего более святого, чем вера другого человека). Написал он своим приятелям в Лондон, те снеслись с каким-то миссионерским обществом – словом, после долгих хлопот, наконец, Якобий получает посылку: три странного рода бутылочки с гангской водой, запечатанные на месте буддийским духовенством, и также запечатанный пакет с листьями. Все это лежит у него впредь до оказии переслать в Азию. Тем временем в России происходит какое-то покушение, и по просьбе русского правительства французская полиция предпринимает обыски у русских в Париже. Происходит обыск и у Якобия. Когда дошло до этих вещей, он начинает уверять комиссара, что это вода из Ганга и пр., и умоляет не открывать. На что ком. отвечает: «М-ч правда, о глупости французской полиции пишут во всех юмористических журналах, но не так же мы уже глупы, чтобы поверить такой сказке». Наконец, Якобий достигает того, что вещи будут взяты, но не будут открыты тотчас, а он тем временем побывает у одного своего знакомого из высших властей. Тот, однако, тоже сострадательно улыбается и отказывается поверить сказке. Через несколько дней полиция возвращает Якобию эти вещи с извинением, что, дескать, действительно, в бутылках оказалась какая-то водица, а в пакете сухие листья. – Якобий рассказывал это у них за обедом. Тут был какой-то недалекий молодой человек, который затем спрашивает: Почему же вы потом не запечатали сами и не послали. Якобий быстро оборачивается к нему и говорит: Видите, молодой человек. Вот перед вами тарелка с супом; если бы вы отвернулись и я плюнул в нее, то ведь хотя вы и не видели, это была бы гадость? – Якобий много лет не виделся с Лесевичем и увиделся этой весной во время земского собрания, когда Л. приезжал в Воронеж читать публичную лекцию. При Ольге Андр. Лес. на обеде подошел к Як. и сказал: Якобий, это вы? Ведь это вы доставали мне гангскую воду? И они облобызались.