На этом же земском собрании подходит к Якобию один гласный и со смехом рассказывает, как их партия упросила такого-то баллотироваться и затем торжественно провалила. «А у вас в Европах это бывает?» И Якобий с жаром восклицает: «Бывает, бывает, и даже называется определенным именем – только я не смею вам его сказать».
Этот Як. хорошо знал Герцена и Огарёва. Когда поеду в Одессу на пути остановлюсь на несколько часов в Орле и поговорю с ним, а Ольга Андр. предварительно напишет ему.
Час ночи. Что за удивительная опера Тангейзер! И отличные голоса (это в частной опере). Большое имели наслаждение. – Получил сегодня 125 руб., даю Ольге Андр. для передачи сестре 50 руб. в счет долга. Третьего дня была первая студенческая сходка – 308 человек. Подали ректору свои требования: отмена «временных правил», возвращение всех когда– либо наказанных студ., разрешение устраивать студен. кассы, разрешение землячеств и сходок, замена суда правления судом профессоров, и допущение в унив. семинаристов, реалистов и женщин. – Их переписали и вчера вечером судили очень мягко: временно удалить 8 человек, остальным выговор. Вчера и сегодня сходок, говорят, не было. Насчет других городов ходят противоречивые слухи. Мягкость здешнего приговора – заслуга Кирпичникова (декан ист. – фил. фак.).
Посылаю вам вещицу Горького; она была, говорят, напечатана в «Нижегородском листке». Пора спать.
81[175]
Москва, 26 февр. 1901 г.
Понед., 10 ч. веч.
Дорогие мои
Здесь с пятницы идут беспорядки, принявшие грандиозные размеры. Рассказывают тысячи подробностей (часть и самому довелось видеть).
Началось в пятницу, 23 февр. На 12 час. дня назначена была студенч. сходка (перед тем было совсем спокойно); полиция знала об этом, и еще в четверг утром видели сотни полторы низших полицейских чинов из уезда, входивших попарно в город, вероятно, с вокзала. Сходка собралась на Моховой, у ворот старого здания университета; ворота были заперты, студенты проломились и собрались сначала во дворе, а потом вошли в актовый зал; это было в начале 1-го. Между ними были и курсистки, и небольшое число студентов специальных уч. зав. На улице собралась тем временем громадная толпа народа. Прибыли сначала городовые, затем конные казаки с пиками, и только гораздо позднее сумской полк. Полиция заняла калитку и во двор никого не пускала, а ту толпу студентов и девиц, которая образовалась на тротуаре и требовала пропуска во двор университета, около 2 час. оцепили и отвели в манеж. В актовом зале сходка продолжалась до 4 час; они разбили окно и время от времени вывешивали флаг с надписью огромными буквами; надписи были о принятых постановлениях (по-видимому, чисто университ. свойства, наприм.: требуем отмены временных правил). В 4 они вышли, собрались во дворе, городовые оцепили их, взялись за руки, и передвигаясь, влекли их за собою в манеж. Студенты, должно быть, возмутились таким способом передвижения, прорвали цепь и, говорят, несколько человек скрылось в толпе; таким порядком их перевели в манеж и заперли. От публики – громовые «ура», барышни махали платками. Их было, говорят, свыше 500 студ., около 100 курсисток и горсть межевиков, техников и проч. Улица была запружена народом и войсками весь день. Говорят, в 6 час. толпа студентов и рабочих пыталась вломиться в манеж и тут казаки пустили в ход нагайки. Студенты изнутри выбили все окна в манеже и, говорят, выбрасывали записки о том, что с ними дурно обращаются, что их бьют и пр.
Их вывезли оттуда в тюрьму, как говорят, только в 4 часа ночи с субб. на воскрес. и все это время, и днем, и ночью вся окрестность была занята тысячной толпой. Женщин выпустили, кроме 4–5, еще в пятн. ночью. Что происходило в субботу, не умею сказать; только беспорядки не прекращались все время. В субботу, говорят, началось волнение между рабочими. В воскр. был самый бурный день. Утром в газетах явился синодский указ насчет Толстого, принятый еще в мае, тогда же объявленный Толстому и так изумительно некстати напечатанный в этот день. Притом, богослужения в некоторых церквах по случаю 40-летия осв. крестьян были с 19 перенесены на этот день. Происходило, по рассказам, вот что: в 1 ч. дня на Тверском бульв. собралась толпа студентов и рабочих против дома обер-полицеймейстера, с красными флагами (предварительно перебив стекла в ред. Мос. Вед. на Страстном б.) и спела полную панихиду, кто говорит Боголепову, кто – Трепову (обер-полиц.). Казаки въехали в бульвар и оцепили толпу; арестовали, говорят, 60 чел., при чем многих толпа освобождала, срывая городовых с саней. Я вышел из дома в 1 ч. 15 м. и в переулке встретил Марью Бор., с которою и пошел. Пошли мы Арбатом и затем переулками на Тверскую и видели только большое движение народа; слышали, что что-то произошло на бульваре, и раза два перед нами проскакали взводы казаков с пиками. Когда приблизительно в 2 ровно мы назад вышли на Никитскую, то увидели, что снизу, от университета, идет толпа; мы остановились. Зрелище было необыкновенное. Во всю ширину улицы шла тысячная толпа (студентов не очень много, больше простонародье, интеллигенты, масса мальчишек, множество женщин), шла стеною и чудесным хором пела дубинушку. На лицах никакого ожесточения, напротив, кто серьезен, кто весело настроен. Часто студент с барышней под руку. Когда толпа залила нас, сверху, от Тверск. бульв. мчится взвод казаков. Толпа раздалась на тротуары, оглушительный свист, гам, крики – взвод проскакал, толпа опять слилась, двинулась и запела. Так продолжалось весь день до полуночи. Десятитысячная толпа с песнями двигалась по Тверской, Мясницкой, Покровке. Ген. – губерн. дом сильно охранялся. Картины были такие. Идет толпа по Мясницкой и поет, впереди какой– то фабричный. Из ворот появляется человек 20 городских чистильщиков с лопатами. Фабричный восклицает: «А, наши!» берет у одного из них лопату, они сливаются с толпою, а он идет впереди и дирижирует лопатой; на перекрестке увидел городового, величественно махнул лопатой, городовой исчез и толпа со свистом и хохотом идет дальше. Часа в 4 толпа у Лубянской площади увидела Толстого, который гулял с каким-то знакомым. Его окружили и кричали «ура» до тех пор, пока знакомому удалось посадить его на извозчика и увезти. Говорят, в этот день уже сильно били (в первые два дня полиция и казаки в общем были вежливы); вчера веч. тетка Бинштоков рассказала мне вот что: ее сын шел со своим товарищем, молодым человеком; у последнего в руках была толстая-претолстая палка. Увидев эту палку пара казаков и городовых погнались за ними; молодой человек пытался убежать, споткнулся и упал навзничь. В это время его настиг городовой, схватил его палку и принялся бить ею его по спине до тех пор, пока палка не сломалась пополам. Приятель говорит: я думал, что они переломили ему позвоночный столб, но когда его подняли, чтобы посадить на извозчика и везти в участок, он мог стоять. Другие говорят, что видели двух окровавленных барышень. Один городовой говорил моему знакомому, что за эти четыре дня три часа спал, все с ног валимся. Вчера, т. е. в понедельник, утром в Моск. и Русс. Вед. появилось воззвание Совета университета, которое, говорят, вызвало сильное негодование в студентах – (все это пишу во вторник утром, 10 ч.). Днем, когда я шел в Музей и из Музея, толпа вокруг университета была порядочная, полиции и казаков тоже не мало, но все было тихо; то же самое и в 9½ веч., когда Бинштоки провожали меня домой. Упорно говорят, во-первых, что сегодня назначена грандиозная демонстрация перед унив., и, во-вторых, что три фабрики (каждая – по несколько тысяч человек) забастовали и решили поддержать студентов. Если это будет, то несомненно без кровопролития не обойдется. Воззвание подписали 71 профессор; Тимирязева, Виноградова, Стороженко (может, еще кого-нибудь) между ними нет. Человек 30 студентов вчера пришли слушать лекции. Герье читал, т. е. вместо лекции уговаривал студентов. Говорят, гимназии и другие средние уч. заведения наполовину пусты – ученики не ходят. В газетах, кроме этого воззвания, за все время не было ни слова.
82[176]
Москва, 1 марта 1901 г.
Четв., 1 ч. дня.
Дорогие мои!
Посылаю перевод на 30 руб. – деньги получил третьего дня. Писать не о чем; я здоров и ленюсь. Сегодня был на посмертной выставке картин Левитана – там есть прелестные вещи; оттуда зашел подписаться на «Журнал для всех», оттуда в банк. На обратном пути встретил младшего Сабашн., зашел с ним ко мне, он только что ушел. Теперь пью чай. Здесь после воскрес. было уже тихо. Насчет предыдущих дней очевидцы рассказывают ужасы. В субботу вечером Саша видел у манежа в толпе барышню, к которой подошел городовой с просьбой отойти – она безумным голосом кричит: «кто это? я боюсь!» – Студенты увезли ее. Дальше на тротуаре лежала курсистка и билась в судорогах – ее ударили нагайкой. Ее на руках отнесли насупротив в «Петергоф». Идут двое студентов с барышней; к ним подходит не то околоточный, не то пристав и говорит одному из студентов с длинными волосами: «мне нужно с вами поговорить» – и ведет в соседние ворота; остальные студент с барышней за ними. Во дворе тот студент увидел кучку городовых и спрашивает: «Вы хотите меня арестовать?» – «Да»! – «За что?» – «Мне твоя морда не нравится». – «Как вы смеете тыкать?» – «А, ты еще рассуждаешь» – бац по физиономии. Его с барышней забрали, а другого студента отпустили, он и рассказал моему знакомому. В манеже били прикладами, не давали пищи и пр. Несколько раз к дверям манежа подъезжала карета скорой медицинской помощи. В воскр., когда толпа шла по улицам, многие барышни плакали. У Толстого вся квартира в цветах – шлют отовсюду. Синодское постановление напечатано без последней фразы, где сказано, что Толстой лишается христианского погребения. Т. сказал об этом постановлении: Если бы я был молод, мне польстило бы, что против маленького человека принимаются такие грозные меры; а теперь, когда я стар, я только сожалею, что такие люди стоят во главе.