83[177]
Воскр., 6 час. веч.
Дорогие мои!
Москва, 14 окт. 1901 г.
Читал вчера, говорят, внятно и не заикался (наполовину говорил), было человек 150–200, много аплодировали и знакомые хвалили. Перед вечером порядочно волновался: первый раз ведь. Продолжалось час с лишним; особенно хвалят конец. Тронуло меня, что пришло много народа из служащих в Румянц. Музее; была также Генц – помните, студентом я жил у них? Сейчас были у меня Серг. Андр. Котляр. с женою; он говорил, что была и Екатер. Андр. – и ругается – дескать, все это метафизика. Виногр. предлагает напечатать в «Трудах Педагогич. Общ.» весь доклад, не выпуская ни строки. Если не удастся в журнале, отдам ему.
Крепко целую вас и детей и остаюсь любящий вас М.Г.
84[178]
Москва, 10 ноября 1901 г.
Субб., 11 ч. утра.
Дорогие мои!
Столько есть рассказывать, что не знаю, с чего начинать. Начну с главного. Я не заслужил Вашего упрека, мамаша; мне не менее Вас хочется, чтобы Вы были здесь, но я завишу от людей. Гольдовский, который один мог написать мне прошение, был в отъезде, теперь прошение написано, но я не подал его, пока не обеспечу себе столько протекций, сколько возможно, иначе наверное откажут, и тогда дело надолго будет испорчено.
Вчера утром я был у Гольденв., и он просмотрел и исправил мое прошение. Вечером я был в театре на спектакле в пользу женских курсов и поговорил там с Герье об этом деле. Он выразил готовность помочь, сколько можно; завтра он даст мне письмо к старшему адъютанту вел. князя: это уже много значит; кроме того, он, может быть, до завтра придумает еще что-нибудь. Герье – здесь крупная величина, а к делу он наверное отнесется так, как если бы речь шла о его собственном интересе. Кроме того, С. А. Котляревский взялся поговорить с проф. Трубецким, братом губ. предв. двор. Если Труб. согласится помочь (он меня знает), то успех, конечно, обеспечен. Наконец, Маклаков действует на обер-полиц.; это, впрочем, значит немного. Думаю, что смогу в понедельник уже подать прошение; ответ может быть, смотря по капризу, или сейчас, или долго спустя. Вернее всего, начнется полицейское дознание (преимущественно в Одессе) для проверки фактов, изложенных в прошении; тогда это может затянуться на месяц и больше. Люди считают себя счастливыми, если добиваются таких вещей через несколько лет. Все зависит от каприза, потому что по закону и сенатским разъяснениям пожилой матери можно жить при сыне.
Третьего дня был у меня душеприказчик Павленкова; у него было только два часа времени (не по его вине) между поездами. Мы жестоко рубились, но так и не порешили. Я требую безусловной редакции с обозначением своей фамилии на обложке; он же предлагает, чтобы я приготовил к печати такие-то произведения Герцена и продал ему свою работу, а он из нее возьмет то, что ему покажется нужным. На это я никак не могу согласиться. Окончательное свое решение он на днях напишет мне.
Буду продолжать хронологически. Последние дни вижу столько людей, что буквально ничего не делаю. Вечером третьего дня были у меня Володя и Саша с женою. Кстати, моя статья о немецкой литературе, со всеми ее будущими продолжениями, принята в Рус. Мысль. Я просил, чтобы ее напечатали после нового года, потому что раньше я не смогу писать продолжения; деньги авансом получу в декабре.
Моя заметка о трилогии Шницлера напечатана третьего дня; посылаю этот № Р. Вед. – до сих пор не было копеечных марок.
В университете очень неспокойно – на этот раз со стороны профессоров. Вот дело в двух словах. Студенты и курсистки сильно волновались по делу о клевете Мещерского, требовали, чтобы Герье (он директор женских курсов) протестовал и пр. Наконец, по инициативе Виноградова, решено было собрать конференцию из делегатов от профессоров (12) и от студентов (63), которая бы обсудила, как поступить по отношению к Мещерскому; попечитель выразил согласие на эту конференцию, но очевидно испугался и телеграммой вызвал Ванновского. В. приехал, явился в универс. совет и, обращаясь преимущественно к Виноградову, резко сказал, что никаких манифестаций против Мещ. он не допустит. Виногр. обиделся и тут же заявил Ванн., что если не получит удовлетворения, то подаст в отставку. На другой день к Ванн. пришла депутация от профессоров просить, чтобы он уладил дело с Виногр., т. е. прогнал попечителя; Ванн. сказал, что этого он не может сделать, так как Некрасова держит «более сильная рука». Они сказали ему, что эта история наверное вызовет беспорядки, на что он ответил: тогда я немедленно закрою университет – и надолго; нам теперь университеты не нужны – нам нужны техники. – Теперь Виногр. пока перестал читать и ждет, что будет; если он уйдет, уйдут и остальные 11 членов конференции (в том числе Тимирязев, Ключевский и др.). Неспокойно еще в Киеве и Харькове.
85[179]
Москва, 17 апреля 1902 г.
Вторн., 9¼ ч. веч.
Дорогие мои!
Час назад я приехал сюда, благополучно совершив прескверное путешествие по непроезжим дорогам Пенз. губ. Поездкою доволен: три дня, которые я провел в Акшене, прошли, как один час. С утра до вечера старушка неутомимо рассказывала, оживленная, иногда вдохновляясь и молодея на 40 лет. Она до такой степени умна, так много в ней душевного благородства, столько она видела, что слушать ее – больше, чем удовольствие. Могу сказать, что за эти три дня я испытал несколько часов счастья… Она дала мне огромный тюк дневников Рим. – Корс. 20-х годов, подарила большой портрет Герцена со своею надписью и обещала прислать из Пензы свой портрет. – От Орловых тоже увез не мало; достаточно сказать: пачку писем декабристки Волконской из Нерчинска, 26-го года (которую воспел Некрасов).
86[180]
Москва, 15 апреля 1904 г.
Четв., 10 ч. веч.
Дорогие мои!
Литер. обозрение я вчера уже сдал, написав в три дня. Я писал вам, что нашел материалы для Печерина. Именно оказалось, что он завещал свою библиотеку здешней университетской библиотеке, и что вместе с его книгами была получена из ирландского монастыря, где он умер, папка с письмами. Вот уже вторая неделя, как я ежедневно сижу в унив. библиотеке с 10 до 3, а несколько дней даже с переписчицей, которая списывала эти письма. Теперь я занят его библиотекой. Именно, для 60-х годов у меня нет никаких данных, по которым я мог бы определить мировоззрение Печерина; а он по счастью имел привычку делать пометки на полях книг. И вот я просматриваю одну за другою его книги, страница за страницей, и выписываю его пометки. Это сидение в библиотеке очень утомительно, а осталось еще дней на пять. На основании писем нашел я напечатанные в 30-х годах без подписи статьи и стихи Печ., вообще материалов впятеро против того, на что рассчитывал, когда начинал статью. Всех статей у меня будет три, и те две – тоже большие. На лето работы много: кончить Печерина (две статьи), литер. обозрение для август. книжки, статью о Станкевиче для нового журнала и «Любовь Огарёва» (две статьи) для «Мира Божьего», если он согласится на мои условия (пока ответа нет). Все это – к началу октября; на 5 месяцев это не слишком много, и работа меня не пугает: если я делаю ее, не торопясь и без беготни по библиотекам, то она – одно удовольствие. Кончу теперь с Печ., буду собирать материалы для Любви Ог. и для Станкевича; только это у меня и есть теперь работы в Москве, а как кончу это, то могу и уехать. Недели на две еще хватит. Стих. Ог. раньше 1 мая не выйдут.
В воскресенье был я у Герье: его жена – воспитанница А. В. Станкевича, живого, брата того, о котором я хочу писать. Я на прошлой неделе через Герье просил ее узнать от Станк., не покажет ли он мне фамильный архив, и вот пришел узнать ответ. Ответ – отказ; при сем мне была прочитана нотация за недостаточно почтительное отношение к Грановскому в «Истории одной дружбы». Для них Гр. – кумир; А. В. Станк. написал известную биографию его и был лично его другом. M-me Герье говорит, что они были огорчены моей статьей; Герье возил показать ее Чичерину, уже больному; Станк. собирался отвечать мне, но тут Чичерин, его друг, опасно заболел и пр. Как я решился написать, что Гр. был натура пассивная! – Да таково, говорю, мое убеждение; чем же вы докажете его активность? – В 55 году, говорит она, он – больной, известный профессор, ученый – сказал, что война эта, т. е. крымская, есть преступление, но, как стоит дело, он сам пойдет добровольцем на войну. Так ведь, говорю, не пошел, да и наверное не пошел бы. – Это уже совсем возмутило m-me. – Конечно, говорит, его не пустили бы, но разве не довольно того, что он решился на это? – Я все больше молчал, а потом сказал, что позволяю себе по всем пунктам остаться при своем мнении. Вот мертвые люди! Их оскорбляет все молодое, смеющее думать по-своему, смеющее не просто благоговеть перед их идолами.
На прошлой неделе, в библиотеке, встретил я проф. Лугинина, бывшего в свое время одним из ближайших к Герцену людей. Года три назад я был у него раз по совету Виноградова. Милый и очень умный старик. Он химик, устроил в универс. на свой счет великолепную лабораторию и пр.; очень богат – большие леса в Костр. губ.; вилла близ Женевы. На днях я был у него дома и еще пойду; он рассказывает много интересного, да и сам очень хорош. Свою библиотеку – 30 т. томов – он отдал в унив. библ. и отделал особое помещение из трех комнат – чудо красоты и уютности.
На зиму я обещал Новгородцеву для нового журнала статьи о Чаадаеве, и тут он сказал мне, что тут есть студент, знающий, где находятся богатые рукописные материалы о Чаадаеве. Я, конечно, в тот же день пошел к студенту: Звенигородский из Ярослав. губ. Оказалось, что он с «восхищением» читал мою статью о Печ. и готов все сделать, чтобы послужить мне. Дело в том, что у одного попа Яросла