вск. губ. есть куча бумаг Чаадаева. Он обещал вырвать их у попа и доставить мне. А сам – чудесный юноша, чистый, как горная вода. Верно достанет.
87[181]
Засека, 8 июля 1904 г.
Дорогие мои!
Два часа назад мы приехали сюда. Здесь чудесно, красиво, настоящая русская природа, и очень красивая, и дача хорошая, и у нас славная комната. Застал здесь 7 писем, между прочим твою открытку, Бума, от 2-го. Щепкин пишет, что Митю еще не взяли, но они живут в непрестанном страхе мобилизации. Саша все хандрит. «Просвещение» предлагает перевод, но я откажусь; рекомендую Сашу, если он захочет.
Это я начал писать до обеда, а после обеда, в 3 часа, когда мы сидели за чаем, по дороге к дому показались Л. Толстой, сын его (Лев Льв.) и некто Бутурлин, их знакомый. Они гуляли. Взошли к нам на террасу и присели. Толстой выпил чашку бледного чая, поговорил – так, о житейских пустяках, а через четверть часа ушел дальше гулять. Главное – впечатление какой-то тревоги или беспокойства в бегающих глазах, но движения и манеры уверенные. Рот беззубый, шамкает и, жуя губами, подпирает нос, широкий книзу, который от этого раздается. Пил в прикуску, накрошив себе щипцами кусок сахару на маленькие кусочки. Он заходит к Шуре часто. Ради одного этого хотелось бы здесь пожить подольше. Да здесь и очень хорошо: лес начинается у самой дачи, и чудные поляны, вообще прелестно. Только жаль – очень много музыки: Шура и его жена играют чуть не весь день.
Потом мы ходили в лес гулять, и нас помочил дождь. Здесь вообще стоит дождливая погода. Если мне случится наедине разговаривать с Толстым, я расскажу ему о Ваших слезах, мамаша; он мудр, пусть он даст мне совет.
Маруся кланяется вам. Она никогда в жизни не расставалась со своими; можете представить себе, как она рада теперь увидеть их после разлуки. Здесь Шура и Коля с женами и Татьяна Борисовна, а отец все еще за границей.
Крепко целую вас и детей и остаюсь любящий вас М.Г.
88[182]
Засека, 12 июля 1904 г.
Понед., 9½ ч. утра.
Дорогие мои!
Ваши письма исправно сюда доходят; был я очень рад узнать, что Вашей ноге, мамаша, лучше. С болью думаю о том, как вас обоих мучит жара. У нас обратное – ежедневно дождь по несколько раз, а вечера очень холодные, да и днем не жарко. Это тоже не очень приятно, особенно в деревне, где хотелось бы погулять. Мы мало гуляем, а здесь вокруг удивительно красиво. Ясная Поляна отсюда в четырех верстах, но мы с Марусей из-за дождя еще не сходили посмотреть усадьбу Толстого. Здесь ложатся поздно – в 1 ч., и встают поздно: только я выхожу в 9, остальные после 10-ти. В 2 обедают и тотчас пьют чай, в 8 ужинают и потом опять чай. Я по утрам до обеда пишу Станкевича, а Маруся переводит; мне не совсем удобно работать – рояль за стеною много мешает. Вчера я в первый раз купался, одну минуту, в речке Воронке, необыкновенно живописной, протекающей и здесь, и в Я. Поляне. Сегодня пока солнце, но уже облака бродят по небу.
Т после того раза больше не видел; сегодня он уезжает на два дня к своему умирающему брату Сергею Ник., недалеко отсюда. Два раза приезжал сюда во время прогулки Лев Львович.
Тут до нас бывала Софья Андреевна. Практически она необыкновенно способна – так все говорят; этой весною, ни разу в жизни не держав кисти в руках, она сделала масляными красками копию с портрета Льва Ник. – Репина, говорят, отлично. Сам Л.Н. рассказывал Коле, как их, детей (4 братьев и сестру) бабушка везла в Казань учиться: дворню послали летом водою – Окой, Волгой и пр. – и для этого построили целый ковчег, а в Казани для нее выстроили 2-этажный дом (так ее было много) – он и теперь цел. А сами поехали, как стал санный путь, и возок, в котором ехали, был так велик, что когда подъехали к Серпухову, возок не проходил в городские ворота: пришлось бабушку вынести, возок протащили боком. Стал вспоминать, жив ли кто из той дворни, и вспомнил: Илья Захаров жив, а о других не знает.
Василия Фивейского он сначала просматривал так, местами, и говорил: так, так, верно, хорошо; потом, заинтересовавшись, прочитал целиком и сказал следующее: отдельные места обнаруживают талант, но в целом вещь придуманная. Андреев взялся за предмет, о котором не думал, как следует: о вере может писать лишь тот, для кого она вопрос – жизни. Кроме того, в повести есть психологические несообразности.
89[183]
Засека, 15 июля 1904 г.
Четверг, 4½ ч. дня.
Дорогие мои!
Мы здоровы, работаем понемногу, только погода большей частью пасмурная – гулять приходится мало. Купаюсь ежедневно. Только что уехали Толстые. Часа в 3 приехали: графиня, сыновья Лев, Михаил и Андрей и жена Михаила, урожденная Глебова; Лев и Михаил верхом, а остальные в коляске. Просидели часа 1½, пили чай и ждали Л.Н., который поехал гулять верхом и должен был здесь с ними встретиться. Л.Н. так и не приехал. С. А., прощаясь, пригласила всех – и нас с Марусей отдельно – быть у них в воскресенье после нашего обеда, т. е. часа в 3. Рассказала она, между прочим, как Л.Н. много лет назад на охоте, травя зайца, свалился с лошадью в водомоину. Это было в конце сентября, за 6 дней до рождения дочери Татьяны. Свалившись, сломал себе правую руку и вдоль расщепил кость; лошадь выбралась, а часа через два и он, и пополз, дополз до шоссе – 4 версты, и каждый раз ему делалось дурно. А при ней, С. А., тогда была ее мать, приехавшая на роды. На шоссе Л.Н. подобрал мужик и привез в Я.П., в деревню, в избу, не хотел ее пугать. Было уже 11 час веч., она измучилась тревогой, что его все нет; наконец, входит к ней мать и говорит: Вот, Сонечка, никогда не надо пугаться и т. д. А она крикнула: он умер! – Нет, только руку сломал. – Она пошла на деревню, в холод, слякоть, в темноте; а около Л.Н. уже доктор хлопочет. Очень мучился; лежать не мог; всю ночь приляжет к ней на плечо и забудется недолго сном. Под хлороформом вправили руку, но неудачно; а она 4 октября родила, и он не хотел ее оставлять. Потом поехал в Москву, там опять все ломали и вправили обратно. 6 недель болел, диктовал, что нужно было. Первое письмо написал ей из Москвы, после вторичной вправки.
Рассказывает очень живо, говорит и умные вещи, но стрекочет без умолку. Держится, как и все они, очень просто и приветливо. Говорит: «хотелось бы дожить до золотой свадьбы: ведь полвека прожить с Толстым – это почти грандиозно». – Но думает, что он ее переживет (у нее что-то в горле).
Л.Н. ездил на два дня к брату Сергею, тому самому, который в «Детстве и Отроч.» выведен под именем Володи; вернулся вчера вечером.
Ради этого хотелось бы подольше пожить здесь; другой раз такой случай не представится.
90[184]
Подольск, 16 ноября 1904 г.
Вторн., 9 ч. веч.
Дорогой брат!
Расскажу тебе последние дни. Ездили мы в Москву, потому что я не отбоярился от театра, – а тут поставлен в Худож. театре чеховский «Иванов», и редакция очень просила, чтобы написал о нем. Притом я хотел, чтобы Маруся была у врача. Это – их семейный врач, много лет лечивший мать. Он держал М. час (он гинеколог), осматривал ее внимательно и сказал, что все идет нормально, велел пить Гематоген (как и ты) и носить бандаж. Бандаж она заказала – 15 руб. В пятницу мы были в театре – идет пьеса удивительно. В субботу вернулись домой. И тут меня ждали такие работы, ты послушай: к 20-му (а мы вернулись 13-го вечером) надо доставить: 1) Литер. обозр., 2) театр («Иванов») и 3) конец Печерина; здесь нашел 2 листа корректуры Белоха и 4 листа – Рамбо, а в типографии сердятся, когда их задерживают. Ну вот. Литер. обозр. написал в два дня, сегодня принялся за «Иванова» – до обеда, а после обеда, погуляв, до сих пор читал корректуру Рамбо, чтобы завтра отослать хоть часть; теперь напишу это письмо, поужинаем, а потом до сна еще считаем с Марусей лист Белоха. Вчера вечером урвал время написать мамаше. Конечно, не всегда так, но довольно часто; а когда пишу статью, даже не к сроку, тут другое дело – тут я точно одержим и мне положительно трудно написать письмо или прочитать рассказ, пока не кончу; кроме газеты, тогда ничего не читаю, что не необходимо для работы.
Мы здоровы и живем бодро, хотя безмятежного счастья, о котором ты пишешь, знаем лишь часы и минуты, главное, из-за мыслей о мамаше. Денег тоже нет, но это нас мало тревожит. Мучит меня, конечно, необходимость работать для денег, писать всю эту ерунду Литер. обозр., переводить и пр.; но хорошо уже и то, что удается писать и статьи по душе.
В Москве только и разговоров, что о земском съезде 6-го числа, резолюции которого ходят по рукам (свобода слова, совести, собраний, гарантии личности, парламент – полная конституция). Они вручены Свят. – Мирскому для передачи государю. Саши не видел, младший Щепкин вынул-таки дурной жребий и 21-го уезжает в Харбин. Случается ли тебе читать новую петербургскую газету «Наша жизнь», начавшую демонстративно выходить 6-го? Необычайно смело, невидано в России, после 3-го № розничную продажу запретили. Вышла первая книжка обновленного «Нового пути» – с отличными статьями. Сегодня уже получил корректуру своего Станкевича. Булгаков пишет мне, что они могут платить 50 руб. с листа, так что получу ровно 100. В октябре у нас ушло 111 руб. Разоряют нас поездки в Москву; этот раз Москва обошлась в 48 руб. – с бандажем, брюками и пр., одни извозчики 4 р.
91[185]
Подольск, 18 янв. 1905 г.
Дорогой брат!
Маруся обещала тебе, что я напишу тебе московские новости. Но смешно писать о том, что через две недели, когда ты будешь читать, уже станет стариной. Потому что события идут теперь быстро. О том, что было в Пет. 9-го, ты верно знаешь и не из газет. Не знаешь, может быть, только, что накануне вечером – говорят, девять человек, точно не знаю – именно? К. К. Арсеньев, Горький, Анненский, Мякотин, Пешехонов, Кареев, Кедрин, Семевский, И. Гессен и еще кто-то – пошли к Св.-М., но он их не принял, тогда к Витте, он выразил им полное сочувствие, но сказал, что все в руках мин. вн. дел, – вызвал Св.-М. к телефону, но тот отвечал, что на завтра уже план действий выработан и распоряжения отданы, так что их аудиенция будет бесцельна. А они пришли сказать, что на завтра ожидается народное возмущение и что ввиду этого необходимо объявить о созыве нар. представителей. 10-го ночью все они были арестованы, исключая Арсеньева. Горький, успевший уехать в Ригу, был взят там. В ред. «Нашей жизни» и «Наших дней» были обыски. Теперь в Пет. диктатура, все учебные заведения и даже публ. библ. закрыты. В Москве стачка была небольшая, мирная и даже уже почти кончилась. Гапон, говорят, легко ранен и не взят – скрыт рабочими, а другой священник – Васильев, говорят, убит. Говорят, убито до 3 тыс. чел. – вывезено 23 вагона трупов. Между прочим убита сестра врача Бердического (мой знакомый в Осташкове), фельдшерица. Трепов живет в Зимн. дворце безвыходно. Витте продолжает игру. Я думаю, он ждет надлежащей минуты, чтобы взять в руки дело реформ.