Москва, 3 сент. 1914 г.
Дорогие мои!
Теперь вы, значит, уже все в городе и это хорошо, потому что в тишине дачной жизни тревога войны гнетет больше, нежели в городском шуме. Это испытали все, поэтому множество семейств и у нас вернулись в город раньше обычного без всякой другой причины, – только потому, что там было невыносимо.
Как ни странно, но и к войне постепенно привыкаешь; у меня, по крайней мере, уже прошло то мучительное чувство, что живешь во сне. Работать, конечно, трудно; читаю корректуры Петрарки, читаю книги. Газет читаю только одну утром и одну вечером. Теперь опять надо ждать немецких побед – у нас; по-видимому, они ударят сразу с суши и с моря, возможно – на Петербург. Здесь упорно говорят, что они высаживаются в Мемеле. И как только они начнут брать здесь верх, Турция объявит войну. Все думают, что война будет долгая; конечно, России ничего не грозит, но вытеснить немцев из нашей северо-западной окраины будет нелегко; они конечно, двинут сюда свежие войска из своих восточных крепостей – Торна, Кёнигсберга и др., а главное – морское войско. Рассказов о войне кругом, как наверное и у вас, – бездна. На днях вернулись из-за границы Франки; они ехали из Швейцарии через Грецию, Сербию и Болгарию 18 дней, и пять человек с 3 маленькими детьми истратили на эту дорогу 4 тыс. франков, хотя ехали и в трюме. Борис Солом. дня три назад прислал из Берлина телеграмму через Данию, что он здоров и надеется скоро вернуться чрез Швецию; очевидно, ждет своей очереди. Детишки учатся с Марусей и болтают по-английски. Наши знакомые частью уже съехались; разговоров других нет, как только о войне. Думали и мы взять к себе пару раненых, но трудно это при детях; а в большинстве домов берут. Здесь на 1/10 легкораненые, – в палец, левую руку и пр.
105
Москва, 6 сентября 1915 г.
Дорогие мои!
У нас третий день бастует трамвай, а сегодня не вышли газеты. Была третьего дня паника – разнеслись слухи о всеобщей забастовке, и все спешили наполнить водою ванны и сосуды, запаслись керосином и свечами, но ничего этого нет. Слухов вообще не оберешься, один тревожнее другого, и, конечно, много говорят вздора. Теперь уже ясно, что немцы идут на Москву, или, по крайней мере, грозятся; но до зимы они уже немного успеют, зазимуют на Двине и разве с весны возобновят наступление, если только они уже не истощены сами. Скорее всего, перейдя 3. Двину, окопаются, а остаток осени посвятят на то, чтобы пройти чрез Сербию и Болгарию на выручку Дарданеллам. Здесь беда с дровами и некоторыми продуктами. Дров для кухни почти вовсе нельзя достать, и цена двойная; все дорожает чудовищно – все вдвое, из-за отсутствия подвоза. Последние дни все бросились закупать сахар, по пуду, по два, потому что его становится мало.
106[198]
Москва, 7 ноября 1915 г.
Дорогие мои!
Третьего дня, после лекции Сологуба, на которой и я был, мы все приехали к нам чай пить; Сологуба я раньше пригласил, но вышло так, что приехали еще все Ивановы, Жилкин с женою, Алексей Толстой с женою и Жуковский, – а у Маруси была приготовлена ничтожная закуска. Но ничего, все покушали. Толстой привез свой новый рассказ и прочитал его, а потом спорили до 4 час. Очаровательно говорил Сологуб; потом он еще стихи свои говорил. На лекции молодежь сделала ему колоссальную овацию, хотя лекция была скучная. Мы вчера встали в 10½ час. Самовар у нас небольшой, но их было выпито три.
107[199]
Москва, 11 марта 1916 г.
Дорогие мои!
Кажется, я не писал вам еще, что 2-й том Пропилей арестован за некоторые изречения Л. Толстого. Вероятно, его освободят, может быть, потребовав перепечатки 1–2 страниц, но эта волокита займет несколько месяцев. Я писал Вам недавно о Яффе, мамаша. Его журнал – «Еврейская Жизнь» – собирается дать нумер, посвященный Бялику, и Яффе просил меня написать что-нибудь для этого №; я и написал статейку. Поэзию Бялика я знаю по его книжке на жаргоне, которую привез из Одессы, по переводу Жаботинского и т. п.; да когда-то Дизенгоф читал мне и буквально переводил его стихи древнееврейские. Еще я познакомил Яффе с Шестовым и Вяч. Ивановым, у которых он также хотел просить статей. Три дня назад вышло 2-ое издание «Грибоедовской Москвы». Изредка пишу в «Бирж. Ведом.» – раз в две-три недели. Иногда работаю много, запоем, иногда подолгу только читаю и целыми месяцами ничего не пишу. Да так у меня и всегда было. Когда в настроении – пишу быстро и охотно, а когда нет настроения, сижу полчаса над фразою и никак не могу ее склеить. Маруся хозяйничает, экономит, детишки скачут и учатся. Теперь очень трудно вести хозяйство и даже придумать обед: мяса нет, того-другого нет, у Чичкина нет масла, сахар можно достать только с большим трудом, – и бешеная дороговизна.
108[200]
Москва, 17 января 1917 г.
Дорогие мои!
Очень неприятно, что больше не было от вас известий о Мише, – хочется знать о нем, да и о вас. Вчера вечером я впервые читал публичную лекцию «Мудрость Пушкина». Когда расстроилось дело с петербургским агентом, а лекция у меня была уже написана, об этом узнали и ко мне обратились из Союза Городов с предложением прочитать ее здесь в пользу их приютов и других благотворительных дел. Я согласился, выговорив себе 1/3 чистого сбора. Лекция была в зале Консерватории, где 800 мест. Зал был полон, несмотря на высокие цены – от 5 руб. Я последние дни дома дважды прочитал наедине лекцию вслух. К 8-и часам за нами зашли: Шестов, Андрей Белый и Елиз. Ник. Из Союза Городов приехал автомобиль и забрал нас всех; очень весело. Мы с Марусей впервые ехали в автомобиле. Первую половину лекции, 50 минут, я читал недостаточно громко, многие жаловались. Я говорил, изредка заглядывая в рукопись. В перерыве пришло ко мне множество приятелей, я выпил стакан чая; было шумно и весело. Через 20 минут продолжал, – 1 ч. 5 мин., очень громко. Аплодировали долго, я выходил и кланялся деревянно; говорят, что большой успех. Были, конечно, все наши друзья. В 11¼ мы вернулись домой с Шестовым, Белым, Шпетом и пили чай до начала 2-го.
Потом я долго не спал, а сегодня разбит. Дети весь день были возбуждены и, лежа, не спали до нашего возвращения. Теперь я вместо «я тебя нашлепаю» говорю: «я тебя заставлю прочесть лекцию». С непривычки утомительно. Маруся сидела в первом ряду, и я все время ее видел. В газетах сегодня – изложение с похвалами, в Русск. Вед. так изложено, что ничего нельзя понять, как обыкновенно. Но меня беспокоит мысль о Мише. Маруся шьет: детишки скачут и учатся. Я читаю корректуры. Хотелось бы прочитать эту лекцию в Одессе, и там есть агентша такая – Иозефер, но я ее не знаю.
109[201]
Москва, 30 января 1917 г.
Дорогие мои!
С тех пор, как я писал вам, я успел съездить в Петербург, прочитать там Мудрость Пушкина и вернуться. Устроил лекцию агент, уже раньше списывавшийся со мною. Мне здесь по знакомству достали билет 2-го класса с плацкартою. Выехал я из дома во вторник в 1 ч. ночи, приехал в Петербург в среду в 3 часа дня и остановился у Вильямс. Вечером собрались ко мне знакомые – Франк, Ремизов, Чеботар., Верховский, и мы сидели поздно. В четверг, день лекции, я никуда не выходил, было 26° мороза; лекция была в Тенишевском училище, в 8½ ч. Зал был почти полон, человек 600; я читал громко, все слышали. Перед началом и в перерыве ко мне приходило множество людей, знакомых и незнакомых. По окончании довольно хлопали, а я был очень утомлен. Потом еще собрались у В. ужинать разные наши знакомые, сидели до 2½ и я затем не спал до утра. На следующий день я должен был завтракать у Сологубов в 1 час. Там были еще званы Щеголев и Чуковский. Оттуда в 4 часа я пошел покупать подарки детям и затем домой. Уехали в 10 ч. веч., так что в Петерб. провел только двое суток и почти безвыходно. За лекцию я выговорил себе 350 руб., из них 50 стоила поездка. Назад, чтобы спать, я ехал в 1 классе. Приехал сюда в субботу в 2 часа дня, а вчера было рождение Сережи, и оттого сутолока весь день, так что я не успел вам написать. В петроградских газетах были большие отчеты о лекции. Еще там мне подарили 12 ф. сахару.
110[202]
Москва, 9 февраля 1917 г.
Дорогие мои!
Очень сочувствую вам в вашем холоде; это – испытание, и тяжелое. Здесь дрова есть, вчера Маруся купила для кухни: сажень, стоившая до войны 10–11 руб., стоит 50 теперь. Я в воскресенье, 5-го, повторял «Мудрость Пушкина» по просьбе кассы взаимопомощи Высш. Женск. Курс., в здании курсов, за что получаю часть дохода. Народа было много, но мне было скучно читать то же в третий раз, и так скоро раз за разом.
Богдан Александрович вчера вернулся из Харькова, где защищал диссертацию. Он тяжко хворает печенью всю зиму, каждые 2–3 недели у него повторяется воспаление желчного пузыря; диспут откладывается с декабря. Ему там дали сразу доктора и очень чествовали, так что он вернулся сияющий, но вид у него – хуже нельзя; ему нужна операция. Теперь он сразу получает кафедру. Радуется своему успеху, как ребенок, приятно смотреть, а то он всегда недоволен собой. Маруся изворачивается хозяйничать.
111[203]
Москва, 1 марта 1917 г.
Дорогие мои!
Кажется; я опять долго пропустил без письма. Делаются такие дела, что не соображаешь времени. Я тут писал еще одну лекцию, Маруся хозяйничает, детишки скачут и учатся. Я должен был в начале марта читать две лекции в Киеве, по предложению агента; теперь едва ли придется. Оттуда я хотел ехать в Одессу, и потому написал тамошнему агенту по устройству лекций, Иозеферу в Пассаже, но он ответил, что теперь за свой счет не устраивает лекций. Сегодня здесь введены хлебные карточки. К тому времени, когда вы получите это письмо, верно уже обо всех событиях будет опубликовано. Маруся постаралась достать провизии хоть на два-три дня, и немного дров по бешеной цене. Говорят, что сейчас появилась газетка или бюллетень, но я еще не видел ее.