XXI
Эту моральную мысль еврейской религии выражало ветхозаветное пророчество начиная с первого из великих пророков, Амоса. Они все говорят одно: теперь уже не довольно внешнего служения Богу, как лица – лицу; Бог требует уже не вещественной дани – жертвы, но сама личность должна отдаться Богу вся без остатка. Другими словами, Бог и человек не два отдельные существа, но Бог – чистейшая и реальнейшая сущность человеческого духа.
Бог говорит чрез Амоса (V 21–24): «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших. Если вознесете Мне всесожжение и хлебное приношение, Я не приму их и не призрю на благодарственную жертву из тучных тельцов ваших. Удали от Меня шум песней твоих, ибо звуков гуслей твоих Я не буду слушать. Пусть как вода течет суд, и правда, как сильный поток». То же говорит Он чрез Исайю (I 11–18): «К чему Мне множество жертв ваших? Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота; и крови тельцов, и агнцев, и козлов не хочу. Не носите больше даров тщетных: курение отвратительно для Меня, новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие – и празднование! И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови. Отмойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; Научитесь делать добро; Ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту, вступайтесь за вдову Тогда придите и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю». Говорит Миха (VI 6–8): «С чем предстать мне пред Господом, преклониться пред Богом Небесным? Предстать ли пред ним со всесожжениями, с тельцами однолетними? Но можно ли угодить Господу тысячами овнов или неисчетными потоками елея? Разве дам Ему первенца моего за преступление мое и плод чрева моего за грех души моей? О, человек, сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим». Это положительное требование Бога «Возлюбите добро» они все согласно определяют как самоотречение личности в деятельном служении чистой идее рода: «Разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого – одень его, и от единокровного твоего не укрывайся» (Второис. LVIII 6–7); «если совсем исправите пути ваши и деяния ваши, если будете верно производить суд между человеком и соперником его, не будете притеснять сироты и вдовы», то помилую вас (Иерем. VII 5–7); «кто никого не притесняет, должнику возвращает залог его, хищения не производит, хлеб свой дает голодному и нагого покрывает одеждою, в рост не отдает и лихвы не берет, от неправды удерживает руку свою, суд человеку с человеком производит правильный», – тот праведник (Иезек. XVIII 7–8), и т. п.
Казалось бы, какое дело Богу до того, верные ли весы у торговца и даром ли один человек ссужает деньгами другого или в рост? Нет сомнения: тот стихийный Бог, который огненным вихрем носился по миру, не стал бы изливать свой гнев на ростовщиков; но не случайно их и не было тогда. Бог сильно изменился вместе с общежитием. Теперь он несравненно строже к человеку и зорко смотрит в каждую отдельную душу. Он лучше понял свое дело: человек должен действительно работать на него, и притом всей волею. Но по природе Он остался тем же, чем был: реальностью мира, как целого. Каждой своей строкою пророки свидетельствуют, что нравственность – не только межлюдское, земное дело: нравственность – религиозное дело не менее, и даже гораздо более, чем жертвоприношение: нравственным поведением человек исполняет свое космическое назначение – и космос именно требует от него «добра», а за моральный проступок карает смертью. Вот почему они неустанно твердят о практической выгоде – не благочестия только, как раньше, но и нравственности преимущественно. Амос прямо говорит: «За то, что вы попираете бедного и берете от него подарки хлебом, – вы построите домы из тесаных камней, но жить не будете в них, разведете прекрасные виноградники, а вина из них не будете пить. – Ищите добра, а не зла, чтобы вам остаться в живых» (V 11–14). Исайя, после слов: «Ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову» – прибавляет: «Если послушаетесь, то будете вкушать блага земли, если же будете упорствовать, то меч пожрет вас: ибо уста Господни говорят» (I 17–20); так на каждой странице пророческих книг. И пророки не от своего лица человечески вразумляют народ: то неизменно сам Бог требует правосудия, честности, милосердия, верных весов и пощады должнику; они нужны Ему для совершения Его вселенско-личного дела. Если хочешь жить в благоденствии, отрекись от своей личной воли, покорись родовой воле. Личная воля ошибочна, родовая воля верна, согласна с мировой волею. Если же будешь упорствовать в личном своеволии, знай: ты весь во власти мира: он принудит тебя чрез материю подчиниться родовым велениям его единого закона.
XXII
С виду еврейская религия нисколько не изменилась. Все так же в зените стоит воплощенный образ Бога; то же жречество, те же моления, возлияния, жертвоприношения, празднества. Но внутренно Бог Амоса и Второисаии глубоко отличен от Бога Деборы. За пять веков разумение народа углубилось и окрепло. Густой узор действительности словно бледнел, обнажая черты должного, совершенного мира. Самораскрытие духа, сознаваемое человеком в воплощениях его внешнего творчества, все яснее обнаруживало неудержимую устремленность бытия. Сущее – призрак и ложь, лишь мгновенный вид становящейся, таинственно-предопределенной жизни; в сущем реальна не данность, а тенденция, долженствование. Следовательно, мир – закономерно и непреложно осуществляющийся замысел, или, по терминологии старого мифа, – замысел Бога. Этот замысел осуществляется всем составом и во всех явлениях мира, в том числе и человеком в его деятельности. Исполнять вселенский замысел, не противиться ему и не лениться – естественное существование человека; тогда оно прекрасно и безболезненно. Напротив, непокорность мировому закону противоестественна. Жизнь ослушника не оправданна, не имеет смысла, и мир неминуемо извергнет его, как ненужную и вредную вещь; мир перестает кормить и оберегать его, да еще гневно бьет, пока не уничтожит или не образумит.
Таково содержание ветхозаветной религии в ее второй, моральный период. Она осталась тем же, чем была, – общим учебником жизни, нужнейшим из достояний человека. От первых проблесков сознания человек искал одного, – самое сознание и зародилось в нем и пребудет вовеки этим одним вопросом: как жить, как прожить в противоречивой множественности собственных влечений, или, что то же, мировых явлений? И, накопляя знания, он время от времени сводил их в систему, которую легко было и обозреть, и запомнить: таковы были его первые мифы; и постепенно исправлял свой миф, дополнял и усложнял его, не меняя, однако, его основного плана, потому что план мира был от самого начала верно начертан в мифе. Религия была как бы схематическим и наглядным руководством по общей технике жизни, как если бы кто научил желающего изучить ремесло только общей технике ремесла, а в остальном предоставил бы его собственному усердию и дарованию. Религия предков давала только самые общие указания по мировой технике человеческой жизни, религия пророков была гораздо более ясным и подробным руководством.
Древний Бог евреев олицетворял самосознание полудикого духа, который уже познал себя средоточием и прообразом мировой воли, но только как неукротимой энергии, а не как закономерного движения. Мир повелевал человеку только одно: знай и помни, что ты во мне, мною создан и мною существуешь; иначе всякий твой помысел будет ошибочен и всякий поступок – на гибель тебе. Оттого древний Бог требует прежде всего – общей любви к себе, почтения и страха. Он безнравствен, как человеческий дух в ту пору; ему нипочем толкнуть человека в соблазн, вовлечь в обман или погубить коварством; его жестокость безмерна, – страницы хроник сочатся кровью, пролитой Им самим или по Его приказанию. Он беззаконен, то есть неразборчив в средствах; у него один закон – еще не расчлененный замысел мира, и для него хороши все средства, которые заставляют человека признать обязательным для себя этот замысел.
Это требование навсегда остается первым требованием религии, как основное, самое общее знание человека о мире и своем месте в нем: мир, как целое, – единственная реальность, личность же реальна, а следовательно, и права, и благополучна в мире лишь постольку, поскольку она исполняет его единый закон. Оттого и пророки неустанно проповедуют прежде всего общую любовь к Богу и общий страх пред ним, как первое правило космически-верного поведения. Страх Божий, как компас на море, указывает общее направление: надо править душою на целостное совершенство мира – на Бога.
Но теперь уже компаса мало; уже подробнее обслежено море и найден человеческий фарватер: если хочешь верно плыть, держись его. К прежнему требованию: повинуйся мировому закону – воле Бога – присоединяется другое, более точное: в частности, повинуйся человеческому уставу мирового закона – разуму рода. Бог по-прежнему мыслится в воплощенном образе, отдельным от мира всемирным существом, то есть человек все еще ощущает мир внеположным себе и независимым от себя объектом своих восприятий и воздействий – и в то же время воля Бога уже познана, как сверхличная, родовая воля самого человека, – Бог вочеловечился, то есть человек сознал закономерность своего духа закономерностью вселенского бытия.
В том воплощенном образе вочеловечение Бога представляет зрелище потрясающего трагизма. Бог, как символ только созерцаемой сущности, был, без сомнения, величаво спокоен в своей миродержавной мощи. Но то время минуло давно; таким уже не помнил его еврейский народ. Уже на заре сознания пребывающий Бог является Богом стремящимся, волящим, повелевающим; религия уже в своих зачатках – законодательство. А желать значит не иметь, и потому желание – страдание. Бог хочет отождествить с своей волей волю человека; отдельный от человека, он хочет слиться с ним безраздельно; но человек, упорствуя, запирается от него; Бог тщетно стучится в человеческое сердце, увещевает и грозит, и глубоко страдает, потому что его собственная предустановленная воля – то, на что он обречен самой сущностью своею, – стать человеком. Он должен умереть, как Бог в воплощенном образе, но вся его сущность – предельный план мирового совершенства, и знание способов его осуществления, и безграничная энергия мира, вся устремленная к той цели, – должна наполнить человеческий дух. Мир – не реальность, и потому его бытие – не покой; мир – только пламенная и уверенная мечта, имманентная бытию. Жизнь мира – бесконечное стремление, тоска и страдание. Мир болен в самой сердцевине своей – в человеке. Поэтому путь Бога в истории – крестный путь. Его неумолчные жалобы у пророков звучат великой болью: человек презрел Его, не исполняет Его велений. Бог-мир зовет в свидетели небо и землю: не он ли создал и лелеет человека? «Вол знает владетеля своего, и осел – ясли господина своего, а Израиль не знает Меня» (Исайя I 2–3). Он спрашивает с горьким недоумением: «Какую неправду нашли во мне отцы ваши, что удалились от Меня и пошли за суетою и осуетились?» (Иерем. II 5). Во что еще бить их, как вразумить? Шестая глава Михи рисует тяжбу Бога с Израилем: гениальные строки, напоенные всей болью бытия. «Слушайте, что говорит Господь: встань, судись пер