Биография двух слов
Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу.
Зачем понадобились русскому народу два разных, хотя и родственных слова для обозначения таинственной силы, незримо обитающей и движущей человека? А раз были созданы два и сохраняются доныне в постоянном употреблении, значит оба ему нужны. Другими словами, оба означают не один и тот же предмет, но два разных.
Это раздвоение смысла тем более загадочно, что оба слова, как ясно всякому, произведены от одного корня, различаясь только суффиксами. Их общий корень – индоевропейское dhu или dheu, означавшее вообще быструю подвижность, потом веяние, откуда и наши слова: дуть, дым, дыхание, также латинское fumus, дым, и греческое thumos, страстное начало духа. Известно, что большинство первобытных народов отожествляют жизнь и дух человека с его дыханием. По Библии Бог вдунул Адаму, чрез рот или чрез ноздри, дыхание жизни; точно так же малайцы верят, что душа умирающего выходит чрез его ноздри, и почти у всех арийских народов, у яванцев, австралийцев, калифорнийцев, совершенно одинаково понятия «дыхание» и «душа» выражаются одним и тем же словом. Следовательно в отношении словопроизводства русский язык не составляет исключения; напротив, он повинуется широко действующему закону. Этимологически «дух» и «душа» равно значат: дыхание. Почему же народная мысль вывела из одного корня два ствола, увенчанных несходными кронами-суффиксами?
Но эта самая историческая справка бросает первый свет на загадку. Стоит только с точки зрения изложенного корнесловия взглянуть на живое употребление обоих слов, – тотчас становится ясным, что основной ствол – один, а другой есть лишь надземный отросток первого. Именно, обнаруживается, что только слово «дух» сохранило в себе тот смысл, который заключался в корне: материальный смысл веянья, и дыхания. По-славянски «дух» означал просто движение воздуха: «Духом бурным (то есть сильным ветром) сокрушиши корабли Фарсийские», Псал. 47-й. «Дух» еще и теперь значит – пар, испарение; мы говорим: «дух поднимается от сгоревшего навоза». Дух значит также – запах: «тяжелый дух», «винный дух», у Толстого: «Да и духу же напустили – аж на дворе воняет»; о собаках, почуявших зверя, говорят: «забрали дух». «Дух» еще и теперь значит дыхание; говорят «перевести дух», «от бега захватило дух», «дух короток», и в этом смысле дух или дыхание служит синонимом жизни, жизненной силы: «испустить дух» значит умереть, «дух вон» – то же, что «умер». Итак, слово «дух», наряду с позднейшим, психологическим смыслом, удержало и первоначальный, вещественный смысл – смысл самого корня; слову же «душа» весь этот ряд материальных значений совершенно чужд; нельзя сказать: «перевести душу», «испустить душу» и т. п. Очевидно, что древнее и исконное слово – «дух», слово же «душа» не возросло непосредственно из корня, а ответвилось от слова «дух», уже после того, как «дух» приобрел свой производный смысл психического начала.
Поэтому я начну мой рассказ с основного слова «дух».
О достоверной истории этого слова еще нельзя и думать, так как не собраны документальные сведения о нем и даже не приступлено к их собиранию. Итак, все, что я расскажу о нем, есть лишь моя догадка или гипотеза.
Корень dhu, принесенный с прародины, был в руках народа как глина; народ лепил из этого корня всевозможные слова, разновидные и разномысленные, смотря по нуждам своим, – лепил с полной свободой мастера. Он переделывал корень, прибавлял к нему другие вещества и сплавы из своего звукового материала, отмерял длину слов, определял подударные гласные. Он обделывал каждое свое создание с величайшей практичностью и крайней экономией сил, так что ни в одном нет никакого излишка или ущерба, ни одной случайной неровности, но все до мельчайшей черты гениально обдумано, деловито и точно. Он вылепил из dhu «дуть» и «дым», «дохнуть» и «дыхание», «дух» и «удушье» и все их бесчисленные производные, как «воздух», «духота», «дуновение», «душный», «духовный», «вздох» и пр. и пр. В этом ряду – не слепо и не случайно древний язык создал слово «дух» именно в этой форме, по этому типу слов, а не как-нибудь иначе. Односложностью слова «дух» ему дан характер суровый и замкнутый. Таким он является в именовании, как созидающий или призываемый: именительный и звательный – «дух»; да еще в страдательной роли, то есть в винительном. Но слово «дух» образовано еще по закону тех односложных имен мужского рода, которые и в косвенных падежах сохраняют ударение на коренной гласной, потому что есть и другие, переносящие его на флексию, как «бич» – «бича», «бичу». Следовательно, слово «дух» никогда не изменяет своему происхождению и остается верно самому себе даже перед приманками соблазна, то есть в богатстве двусложности; и это сдержанное ударение в косвенных падежах – духа, духу, духом – кажется добровольным самоотречением: дух как бы сдерживает себя или смягчает свою суровость, когда вступает в общение с другой сущностью. Насколько он непреклонен в явлении и страдании, настолько в действии он строг к самому себе и трогательно милосерден. Передощущал ли народный разум уже в самый момент создания будущее призвание слова и создал его пригодным для его грядущих дел? Или, напротив, именно своей счастливой форме слово обязано своим позднейшим могуществом?
Такова наружность слова «дух». Что же касается его биографии, то она необыкновенна; ее по праву можно сравнить с биографией Наполеона.
И даже не так чудесно было венчание скромного корсиканца-поручика французской короной, как восшествие слова «дух» на высшую ступень величия в русской речи. Происходя из древнего, но чужеземного и незнатного рода, из санскритского вещественного «дуновения», оно постепенно приобрело у нас смысл наивысшей умопостигаемой сущности, общей уже людям и Божеству.
Как совершилось это чудесное возвышение слова? Первоначально «дух» означал только веяние, то есть движущуюся волну воздуха, но вероятно очень рано в круге этого общего смысла обособился более узкий и специальный смысл – воздушной волны, исходящей из уст человека. Так образовались два родственных, но разных значения слова «дух»: веянье и дыхание. Но веянье только внешним образом важно для человека, как явление окружающей его природы, дыхание же является неотъемлемой частью его собственного существа; и потому дальнейшее развитие обоих значений пошло разными путями: «дух как веянье» стал расширять свой смысл экстенсивно, по мере того как человек все лучше узнавал мир, «дух как дыхание», наоборот, сосредоточенно углублял свой смысл сообразно растущему самопознанию человека. И так как оба значения все-таки выражались одним и тем же словом, то всякое завоевание одного неизбежно доставалось в удел и другому, так что оба смысла – природный и человеческий – на всем пути своего самостоятельного развития взаимно обогащали друг друга и тем сугубо возвышали общий смысл слова «дух».
Свое первое и навеки важнейшее завоевание «дух-веянье» сделал тогда, когда особенной формой веянья был признан запах. «Дух-запах» явился не только пространственным расширением изначального смысла: на новом месте, в своем новом значении слово «дух» как бы вдруг расцвело и раскрылось; оно обнаружило в себе новое, раньше скрытое содержание. Простая струя воздуха однородна и определенно-вещественна; но в том особенном дуновении, которое мы ощущаем как запах, явственно различаются не один, а два деятеля: движущаяся волна воздуха – и чувственная окраска этой волны, собственно запах. Именно этот второй деятель стали обозначать теперь словом «дух». Таким образом, первоначальная, простая вещественность «духа» уступила место новому представлению; если «дух» и раньше означал материю легкую и разреженную (воздух), то теперь он был познан как вещество высшего рода, почти развоплощенное, как некая бесплотная сила, потому что качество вещи есть, правда, еще вещественность, но уже не вещество. В значении «запах» слово «дух» было сразу вырвано из первобытной материальности и поставлено на путь абстракции. Этот решающий шаг определил всю дальнейшую историю слова «дух».
Тем временем и второе, параллельное значение слова «дух» – «дух-дыхание» – само по себе несомненно развивалось в том же направлении. Ибо с той минуты как общее природное дуновение было приурочено к человеку, слово «дух» начало и в этой сфере наполняться соответственным содержанием.
Этот особенный вид воздушной струи – дыхание – привлекал к себе, как уже сказано, несравненно более пристальное внимание, нежели остальные виды веянья; и, конечно, очень рано было замечено, что дыхание неизменно свойственно всякому живому существу во все продолжение его жизни, и, напротив, со смертью исчезает, – что, следовательно, дыхание – не случайный, а необходимый признак жизни. Отсюда первобытный человек естественно заключил: жизнь и наличность дыхания суть тожество, жизнь и есть не что иное, как дышание. Эта идея тотчас угнездилась в языке; таковы русские речения: «испустить дух», «дух вон» в значении «умереть», и подобные им во многих других языках. Позднее слово «дыхание» было даже вовсе приравнено к слову «тварь», то есть живое существо: «Всякое дыхание да хвалит Господа». И вот, этот новый смысл слова «дух»: дух как жизненное начало повлек за собою те же самые последствия, как значение «запах» для основного «духа-веянья»: он еще несравненно решительнее вывел слово «дух» из грубой вещественности. Дух-дыхание есть явление, доступное чувственному восприятию; но дух-жизнь есть явление всеобщее и не уловимое раздельными чувствами. Образ, знаменуемый словом «дух», безмерно расширился в объеме и вместе с тем развоплотился почти до абстрактности. Так «дух-дыхание» в своем новом значении жизненного начала очутился бок-о-бок с «духом-веяньем», понятым как «дух-истечение», «дух-запах». Они встретились теперь после долгой разлуки и подали друг другу руку, как два школьных товарища, которые, не видавшись много лет, узнают друг в друге, несмотря на разность опыта, людей одного духовного строя. И более определенный, более положительный дух-запах оказал драгоценную помощь своему собрату – духу-дыханию жизни: помог ему своим опытом укрепиться на той зыбкой почве, какую представляло понятие «жизнь».