Публикуется по: Гершензон М. Солнце над мглою. (Афоризмы) // Записки мечтателей. 1922. № 5. С. 90–107.
Человек, пожелавший счастья
I
Все серьезные пьесы Шекспира задуманы по одному плану. Он как бы говорит нам: «За видимым многообразием чувств, обуревающих волю, действуют немногие основные влечения; они-то во все времена определяют жизнь человека. Я беру одну из таких типических страстей, правда, в большом размере, чтобы вам виднее было – даю ей перейти из скрытого состояния в явное и войти в мир. Она вызывает взрыв в окружающей среде; жизнь всем своим составом реагирует на нее. Я показываю, как проходит это событие и чем кончается». Разумеется, как художник, он не чертит схем, а рисует широкие и сочные картины, но так, чтобы сквозь сложный узор событий четко проступала роковая логика драмы. Он изображает закономерное развертывание тех вечных былей, потому что каждой из них, по его мысли, взаимодействием данного влечения с миром предначертан урочный путь. Наше дело, разочтя масштаб, узнавать в Макбете, Отелло, Гамлете себя, в гигантских вещах – ежедневность.
Макбет – не только шотландец и шотландский король XI века: это каждый человек, ищущий счастья, – а кто не ищет его? Искание счастья – вечная быль человеческой жизни; Шекспир рассказывает, как во все времена с неизменной последовательностью протекает эта попытка, как она зарождается, проходит свой роковой путь, и к чему приводит.
Активно искать счастия значит желать своевольно улучшить свое положение в мире; так Макбет хочет из танов стать королем. Но улучшить свое положение в мире, не улучшая ни мира, ни самого себя, значит только механически передвинуть вещи по отношению к себе; таков точный смысл слов: «желать счастия». Может ли удаться такая попытка?
Первое условие ее, по самому смыслу задачи, – остановить неудержимое движение как окружающего мира, так и свое собственное, потому что только неподвижные вещи могут быть надолго перемещены в определенном отношении, – а желание счастья непременно включает в себя идею бесконечной длительности. На короткое время можно переместить и внутренно-движимые вещи, но в силу своего самочинного движения они ежеминутно грозят передвинуться. Итак, ради прочного счастия надо остановить движение в мире и в самом себе. Но жизнь есть неустанное движение; значит, надо убить и мир, и себя: вот непременное условие счастья.
Макбет, задумавший сесть на шотландский престол, и вор, стоящий ночью пред витриной ювелира, – оба мыслят одно: надо совершить всего один поступок, устранить механическую преграду – там Дункана, здесь стекло, – и вещи переместятся в желанном отношении: я воссяду на престол, или драгоценности окажутся у меня в кармане. Казалось бы, простая задача. Да, если бы тем и кончилось! взять один грех на душу и один раз рискнуть – куда ни шло! – Но Макбет понимает, что однократным поступком дело не ограничится: поступок, войдя в мир, вызовет в нем бурю ответных движений.
Удар, один удар! Будь в нем все дело,
Я не замедлил бы. Умчи с собою
Он все следы, подай залог успеха,
Будь он один начало и конец,
Хоть только здесь, на отмели времен, —
За вечность мне перелететь не трудно.
Но суд свершается над нами здесь:
Едва урок кровавый дан, обратно
Он на главу учителя падет.
Есть суд и здесь: рукою беспристрастной
Подносит нам он чашу с нашим ядом.
«Вопль убийства прогремит проклятье, как трубы ангелов, промчится вихрем над землей; убийство выжжет слезы из очей народа»; то есть оно повлечет за собою не покой обеспеченного владения, – наоборот: мир ответит тысячью страстных движений на единый удар кинжала. И в минуту после убийства Макбет совершенно правильно определяет положение, созданное его поступком; ему слышится под сводами замка несмолкаемый вопль
Не спите больше!
Макбет зарезал сон, невинный сон!
… за то отныне
Не будет спать его убийца Макбет!
Он разбудил мир к безудержной реакции, – теперь мир долго не уснет и ему самому не даст покоя.
А ему нужна как раз неподвижность вещей, которая одна может упрочить его новое владение. Что пользы захватить престол? – «стать тем, чем я стал, ничего не значит: надо быть им безопасно». Но на земле нет ничего прочного, ибо все неустанно движется. Горе тому, кто ищет прочности! Ставка на неподвижность вещей – верный проигрыш: Макбет неминуемо погибнет.
Оттого с самой минуты своего воцарения Макбет – во власти страха, потому что страх – не что иное, как пугливое предвидение неведомых движений в мире. Его первый страх – пред Банко. В Банко с неукротимым мужеством соединен холодный ум: что, если эти силы двинутся? Но вот Банко убит, – и новый страх терзает Макбета: сын Банко уцелел. И так идет все дальше. Он убийствами гасит или предупреждает в мире одно движение за другим, но каждое убийство вызывает десятки и сотни все более бурных движений. Он обречен ежеминутно снова убивать мир, – а он, наперекор своему сознанию, смутно надеялся, что достаточно раз убить его, чтобы он уже не ожил. В своем ослеплении он мнит каждый свой страх последним: «я болен только этой опасностью; устранить ее – и я навсегда здоров», и после каждого убийства действительно чувствует себя на миг здоровым. Неисчерпаемая задача: надо каждую минуту начинать все сызнова.
Змею рассекли мы, но не убили.
Она срастется – и опять жива,
И мы опять должны в бессильной злобе
Дрожать за жизнь.
Постепенно его страх естественно ширится и становится универсальным; все страшно, потому что всюду шевелятся тайные силы. Он не узнает себя: что сталось с ним? Каждый шум его пугает! Он всюду держит шпионов, нагромождает злодейство на злодейство, заливает Шотландию кровью, все еще безумно надеясь «злом начатое – упрочить злом». Упрочить – вот его цель; «чтобы я мог сказать бледноликому страху: «ты лжешь»; чтобы я мог спокойно спать на зло громам небесным». Его цель – прочность на троне, покой, то есть неподвижность вещей; все его действия направлены к покою, но чем нетерпеливее, чем порывистее его действия, тем бурнее ответные движения мира, то есть все менее возможен покой; он осужден создавать как раз противоположное тому, чего ищет. Минутами он и его сообщница прозревают: то, чего они всего более жаждут, – покой, – на земле недостижимо; и так логически последовательно, что оба они в эти минуты завидуют мертвым: мертвый не зависит от движений мира и потому не знает страха. Леди Макбет с недоумением спрашивает:
Где ж тот покой, венец желаний жарких?
Не лучше ли в могиле тихо спать,
Чем жить среди души волнений жалких?
И Макбет, хотя и упорствуя в своем безумии, повторяет слова жены:
Скорей погибнет
Союз вещей и дрогнут оба мира,
Чем нам наш хлеб придется есть со страхом
И спать во тьме под гнетом мрачных снов,
Гостей полуночи! С убитым нами,
Купившим мир ценой своей короны,
Спать легче, чем страдать в душевной пытке,
Среди мучений злых и без конца.
Дункан в своей могиле; безмятежно,
Спокойно спит он после бури жизни.
Измена, ты взяла свое! Теперь
Ни нож, ни яд, ни брат, ни чужеземец
Не посягнут уж на него.
Мир необозримо велик и сложен, и все, что в нем есть, беспрестанно движется. Один, своими силами, Макбет не справится с ним; он принужден искать помощи других людей. Для этого он должен наполовину убивать их, превращая в орудия; он только и делает, что убивает – либо совсем, как Дункана и Банко, либо частично, лишая воли. Но малейшая искра жизни, по необходимости оставленная им в людях для исполнения, есть движущая сила; в них продолжается хотя и приглушенное, внутреннее движение; они ненадежны, они непременно изменят ему. Оттого его гибель еще ускоряется.
II
Каждое личное действие, внедряясь окрест, восприятием изменяет среду, так что направление и сила ее непрестанных движений после восприятия – иные, нежели были до восприятия. Но это лишь половина дела: личное действие возвращается глубоко интимным восприятием и на самую личность совершившего действие, и органически изменяет ее. Если невозможно заранее предусмотреть внешний, механический эффект поступка, то еще менее может человек предвидеть, какой ряд ответных движений возникнет в нем самом. Начальный поступок вызывает реакцию мира, эта первая внешняя реакция побуждает личность к дальнейшему, усиленному воздействию, на которое мир в свою очередь отвечает более страстным отпором, и так в раз данном направлении идет борьба личности и среды, разгораясь, до конечной победы. И так как наступающей стороною является личность, то изменения, которые в непрерывной геометрической прогрессии совершаются в ней самой, наиболее определяют ход борьбы. Макбет убийством Дункана разбудил к неукротимой ярости не только мир, но также – и это для него всего опаснее – свою собственную неведомую ему душу.
Шекспир именно с этой точки зрения раздвоил своего героя на Макбета и леди Макбет; оттого она не имеет в пьесе собственного имени. Он и она – разновидность одного явления – воли к счастию, то есть своевольного замысла механически передвинуть вещи по отношению к себе: он олицетворяет преимущественно активное, она – преимущественно пассивное начало этой воли и попытки. Однако в каждом из них совмещаются оба начала, и потому каждый – полная личность.
Леди Макбет от природы не более жестока, чем ее муж; но как женщина, она мало действовала вовне и потому не знает по опыту ни объективной, ни субъективной опасности всякого внедрения. Оттого она легкомысленно скора на решение: убить, так убить, – точно мир, и ее муж, и она сама останутся после убийства теми же, как и раньше. Е